Воробей, прыгая вверх и вниз по скале над спящими, долго примерялся к остаткам пиршества и, наконец, набравшись отваги, спорхнул вниз, на пузатый глиняный кувшин. Пустой кувшин ответил острым коготкам сухим кашлем, и воробей шарахнулся прочь, обратно на скалу, обиженно оттуда чирикнув.
Бибул открыл глаза. Услышав птичий щебет и недалекий плеск, он какое-то время не мог понять, где находится, и приподнялся на локте.
Кувшин, корзина, чаши, разбросанная в стороне одежда. Рядом – Пантера и Тит, оба голые. Они по очереди ритмично похрапывают: басовито и коротко – Пантера и неожиданно тонко, фистулой – Тит.
Бибул снова лег и закрыл глаза.
Все ясно. Если рядом с кувшином находится Пантера, можно биться об заклад, что кувшин пуст, как…
Как лоно девственницы.
Бибул открыл глаза.
Он вспомнил.
Молокосос, говорили они, боится юбки, и пили вино, и смеялись.
Гнев вспыхнул в нем. Обидно не то, что Пантера прав, а то, что он всегда прав.
Словно прочитав его мысли, Пантера заворочался и пробормотал что-то во сне. Бибул закрыл глаза.
Пантера… Он кичится своими мышцами и луженой глоткой. Где ему понять…
Пантера снова заворочался.
Савеянка, вспомнил Бибул.
Что там рассказывал Пантера?
Глупец. Раб и сын рабыни.
Тайна? Животное. Где ему понять…
Тайна?
Савеянки, говорят, любвеобильны…
Бибул дышал ровно и спокойно. Только оттопыренная нижняя губа слегка подрагивала.
Кто там у них был задран медведем…
Медведь? Вот, рядом с ним храпит медведь. О боги, как болит голова!
Стоп! Что говорил Пантера, лакая чашу за чашей?
Бибул снова открыл глаза.
Маленький иудейский городок…Рядом с горой, которая то ли видна,то ли не видна отсюда.
Это же совсем рядом!
Плевать. Спрошу.И туда ведет дорога!
Бибул осторожно, стараясь не производить шума, поднялся на ноги.
На этот раз ты ошибся, Пантера.Самое сладкое на свете – это месть.
Он осторожно обогнул спящих, выбрался на дорогу и нашел, оглядевшись, нависающую над одиночными деревьями и редким кустарником вершину горы.
Успею.
Бибул оглянулся, чтобы запомнить это место, и побежал по дороге.
* * *
Дорога вывела Ииссаха на пригорок, залитый лучами заходящего солнца, бьющего прямо в глаза. Он невольно сощурился и спустился в тень нависающей скалы. Нашел подходящий камень, сел и утер пот со лба.
Ему не хотелось возвращаться домой. Что он там не видел? Ворчание старого Иошаата, постоянно что-то вопрошающие глаза Мириам?
Надоело.
Да и в доме все изменилось. Раньше, когда семья жила вместе, было хотя бы веселей. А сейчас? Екевах давно отделился, женившись. Теперь он – главный древодел Назиры. От заказов нет отбоя – после восстания Галилеянина люди вновь стали обустраиваться, особенно жители разрушенного Сепфориса. Так что Екевах теперь уважаемый человек и считает своим долгом постоянно лезть с поучениями – к взрослым восемнадцатилетним мужчинам!
После женитьбы Екеваха на семейном совете было решено отдать Хаддаха ему в помощники. Так что и он приходит только ночевать. Осий теперь пасет овец. Ему, видите ли, тяжело управляться с выросшим поголовьем овец, и Ииссах должен – должен! – ему помогать выгонять по утрам отару на окрестные склоны, а вечером загонять обратно. Овцы, овцы… С утра до вечера в окружении овечьих морд, – самому заблеять можно.
Скука.
Хотя… А здесь хорошо. Выгнал овец на склон горы – и иди куда хочешь. Весь мир перед тобой. Осий? А что Осий? Осий молчал и правильно делал.
С каждым разом походы Ииссаха становились все продолжительнее. Он открывал для себя новые и новые места. И с каждым разом в нем все сильнее зрело ощущение родства с окружающим миром.
Ииссах поднял голову.
У меня нет дома. Зачем мне дом, когда все это – мое?
Как красива эта благословенная земля!
Если бы только не ненавистные римляне.
Ииссах достал из-за пазухи крест.
Он, точно он!
Но как же так, ведь он все помнит, он видел своими глазами, как Иошаат бросил его в огонь! Значит, кто-то потом его все-таки достал. Но кто? Ясно одно – крест нельзя приносить домой. Значит, его надо спрятать. Он может здорово пригодиться.
Ииссах выбрал две скалы рядом одна с другой и на коленях начал рыть яму в расселине между ними, ворча на попадающие под руки камни и нетерпеливо отшвыривая их в сторону. Потом, когда яма была готова, взял крест, в последний раз разглядывая его. От креста исходила молчаливая грозная сила, непонятная Ииссаху. Он только чувствовал, что эта сила враждебна ему. А это кольцо сверху! Зачем оно?
Ииссах поднял камень потяжелее и с остервенением обрушил на кольцо, потом еще и еще раз.
– Что ты делаешь?
Ииссах поднял голову на голос.
Над скалой показалась голова черноволосой девушки с венком на голове.
Мирра.
Она с любопытством разглядывала его.
– Не твое дело, – буркнул он.
Жалко. Не успел.
– Ииссах, почему ты обижаешь меня? – прошептала Мирра.
– Мирра, мне не до тебя. Иди домой.
– Не прогоняй меня.
Ииссах убрал руки с камня, под которым находился крест.
Ну, все. Пристала, теперь не отстанет.
– Уходи в свой Медждель.
Вместо ответа Мирра вдруг засмеялась.
– Какой ты…
– Какой?
– Смешной! Посмотрел бы ты на себя, чумазого!
Смех у нее звонкий, как удары камнем по металлу.
Ииссах разозлился, сам не зная почему.
– Убирайся отсюда.
– Я не хотела тебя обидеть, – Мирра перестала смеяться.
– Неважно. Убирайся.
Крест с собой не взять, она увидит. Значит, надо прогнать ее со скалы и закончить это дело.
Она, закусив губу, продолжала смотреть на него. Ииссах сжал зубы.
– Я сказал, убирайся отсюда!
Голова ее скрылась за краем скалы. Ииссах торопливо отвалил камень, опустил крест в яму и забросал землей, водрузив камень сверху. Он поднялся на ноги, отряхивая руки.
– Ты закончил? – над скалой снова показалась голова Мирры.
– Послушай, ты! Что я должен был закончить?
Мирра вздохнула.
– Но с тобой теперь можно поговорить?
– Мне пора домой.
– Ну и иди.
Ииссах вышел на дорогу, снова оглянулся. Мирра сидела спиной к нему у края скалы. С венком на голове, освещенная заходящим солнцем, она что-то тихо напевала. Ииссах прислушался.
Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее.
Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь,
то он был бы отвергнут с презрением15.
Ииссах прошел по дороге несколько шагов, а потом внезапно повернулся, сам не зная почему, и крикнул:
– Эй, Мирра!
Песня смолкла. Мирра вскочила на ноги.
– Что?
– До свиданья!
Ииссах бегом скрылся за поворотом.
* * *
– Ну и холодина! Эй, фракиец, ты еще жив?
Пантера приподнялся на локте, осматриваясь. Взялся за кувшин, перевернул, потряс его и с отвращением отбросил в сторону.
– Вот так всегда… Тит, эти иудейские пески и камни начинаются в моей пересохшей глотке!
Тит, проснувшись, тоже сел, моргая распухшими глазами, потом огляделся.
– А где Бибул?
Пантера вскочил, шагнул за скалу, вернулся.
– Действительно. Эй, Бибул! Куда мог провалиться этот цыпленок?
Приятели быстро оделись, поеживаясь от холода. Берег был уже скрыт в тени скалы, и только вершины деревьев еще освещались заходящим солнцем.
– Давай, приятель, пошевеливайся, сегодняшнее дежурство окончено, – Пантера швырнул в кусты кувшин и корзину. – Бибул!
– Может, он струсил и сам вернулся в казарму? – спросил Тит.
– С него станется… Бибул! Ну погоди, щенок! Ладно, идем, времени нет.
* * *
Поравнявшись с первыми домами Назиры, Ииссах невольно ускорил шаги. Солнце уже село, и вокруг разлились спокойные усталые сумерки. Ииссах повернул к дому и застыл, как вкопанный.
Солдат! Римский солдат!
Долговязый воин в короткой тунике с гребенчатым петушиным шлемом на голове расспрашивал о чем-то пожилую женщину, испуганно закрывавшую лицо накидкой. Ииссах узнал соседку, Фамарь, жену Ал Аафея, владельца ненавистных овец. Она что-то ответила воину, потом показала рукой направление. Римлянин быстрыми шагами пошел в сторону родника.
Ииссах, облегченно вздохнув, дождался, пока долговязая нескладная фигура не скрылась из глаз, и быстро проскользнул в ворота дома.
– Ииссах, сын мой, где ты был? – старый Иошаат, кряхтя, подошел к нему, опираясь на суковатую палку. – Брат твой сбился с ног, пригоняя овец. Посмотри на него, усталого!
Ииссах встретил взгляд Осия и выдержал его. Потом снова взглянул на Иошаата.
– Вот, я посмотрел.
В дверях дома показалась Суламитт с медным подносом в руках, волосы по-хозяйски перехвачены алой лентой.
– Явился, – сказала она укоризненно, – а теперь ты потребуешь накормить тебя.
Ииссах почувствовал прилив глухого раздражения.
Каждый день одно и то же.
– Не корми, – сказал он, – я найду себе другую пищу.
– Не ссорьтесь, чада мои, – Иошаат направился к очагу, сел и протянул к огню дрожащие руки. – Дождитесь матери, тогда мы начнем вечернюю трапезу.
– А где она?
– Пошла за водой, заботливая мать, чтобы тебе умыться по возвращении, – Иошаат укоризненно кивал головой, не отводя глаз от языков пламени.
Ииссах оглядел всех. Они занялись своими делами, не обращая на него внимания.
Пошла за водой.
Ииссах сел на скамью, потом снова встал.
Туда же пошел долговязый римский солдат.
Он заходил по двору, сел, снова встал, направился к воротам.
– Ииссах, – Иошаат протянул к нему дрожащие морщинистые руки, – куда ты, что случилось?
Ииссах постоял, держась за засов ворот, потом вернулся, сел и снова оглядел всех.
– Ничего, – сказал он, – ничего не случилось.
* * *
Дойдя спорым походным шагом до лагеря, Пантера и Тит направились к своей палатке. Опцион Луций Нигр уже ждал их у входа. Сегодня держался он, несмотря на свой маленький рост, надменно и сухо. И только широкие, будто вывернутые наружу, подрагивающие ноздри выдавали в этом суровом начальнике азартного игрока в кости, а цвет могучего носа напоминал о тайной любви его к другой игре, которую можно назвать игрой в кувшин.
Пантера, подойдя к опциону, начал рапорт о прошедшем дежурстве. Луций Нигр взмахом руки остановил его.
– Оставь свое красноречие девкам, Пантера, – сказал он. – Я знаю, что во время твоего дежурства происшествий не бывает. Все в порядке?
– Да, – сказал Пантера, – если не считать того, что я жажду отыграть у тебя свой вчерашний проигрыш.
– Владеть мечом ты умеешь, – засмеялся Луций Нигр, – но бросать кости тебе еще учиться и учиться.
Пантера направился в палатку, сопровождаемый повеселевшим Титом.
– Да, кстати, – окликнул его Луций Нигр, – а где твой Бибул? Вы же втроем несли дежурство.
– Бибул? – Пантера изобразил на лице искреннее удивление. – Разве он не в палатке?
– Нет, он не вернулся еще, хотя я ждал вас троих, – Луций Нигр покачал головой, присматриваясь в Пантере. – Скажи мне откровенно…
– Как всегда, командир, – Пантера вытянулся, как на параде, и выпятил грудь.
– Брось кривляться, ты же мой помощник, контубернал! – Луций Нигр досадливо поморщился. – Скажи мне откровенно, все в порядке?
– Все в порядке, – сказал Пантера.
– И ничего не случилось?
– Ничего, – сказал Пантера.
* * *
Бибул быстрыми шагами спускался по тропе. Внизу мелькнула белая накидка. Бибул спрятался за камень и осторожно выглянул.
Она одна!
Мириам, подставив под журчащую струйку кувшин, прошла вниз по течению, где камень перегородил путь воде, образовав небольшую запруду. Она села на камень у самой воды, омыла лицо, посидела немного, задумчиво зачерпывая воду ладонью. Потом опустила в воду ноги, засмеялась по-детски и, подняв подол, ступила в воду. Бибул замер, задохнувшись. Точные, лаконичные линии смуглых нагих ног над быстрым течением, обрисовав лодыжки и колени, царственно расходились затем, образуя головокружительную лиру бедер. Бибул вытер рот тыльной стороной ладони. По лбу зазмеилась вздутая бешеным сердцем, черная в сумерках вена.
Молокосос?
Бибул сделал резкий выдох и закусил губу. Затем он вышел из-за укрытия и, перепрыгивая через камни, побежал по тропе вниз к роднику.
* * *
– Ворье поганое!
Ночную тишину, нарушаемую лишь похрапыванием и бормотанием спящих, взорвал вопль Пантеры.
– Кто посмел дотронуться до моей одежды?
Солдаты просыпались, недоуменно тараща глаза в полумрак палатки.
Привлеченный воплям часовой вошел с факелом в руке. По пологу заплясали тени поднимающихся людей.
Солдаты обступили Пантеру полукругом. Полог палатки откинулся, пропуская Луция Нигра, который недовольно щурил глаза в неровном свете чадящего факела.
О проекте
О подписке