кольнуло его, и в воду они шагнули вместе. Он прибавил шагу, оттесняя чужака, с мстительной радостью отмечая, что тот не ропщет, согласно пристроившись за его плечом.
Так они шли, друг за другом,
И тогда ликование захлестнуло его – перед новым, неизведанным еще им действом,
невольно повторяя движения,
и он присвистнул неслышно и озорно, по-мальчишески, и еще, уже требовательно,
одинаково погрузившись в воду сначала по колени,
с тою же, но теперь более полной мстительной радостью увидев, как от кустов сорвался голубь и по пологой дуге прочертил воздух к нему
потом по чресла,
и отпрянул к отливающей солнцем голове, и подлетел снова, и снова отпрянул
потом по пояс, и вновь затем
и завис, трепеща, над ними обоими.
согласно и неотвратимо вырастая, все ближе, все ближе и ближе.
Толпа подалась и ахнула.
Ха-мабтил смотрел, не сводя глаз, смотрел на это красивое, точеное лицо с мягкой, слегка заостренной бородкой, со смутно узнаваемой линией рта, капризной линией рта, напоминающей о том времени, когда Ха-мабтил не был Ха-мабтилом, а был просто Иоханнаном, о мальчишеских драках и мертвых голубях,
Или горлицах?
не принесенных в жертву,
Нет, голубях.
а мертвых, мертвых,
Или горлицах?
капризной линией рта в бурых ржавых пятнах, и он, не Ха-мабтил, а он, Иоханнан, – он съежился по-детски, тоскуя под грузом опрокинутой на него собственной жизни, когда рядом с красивым и точеным и порочным осознанием своей красоты надменным лицом появилось второе, сводящее с ума безнадежностью своей половины, нет, даже не безнадежностью своей половины сводящее с ума, а взглядом – внимательного, строгого, пытливого, не от этой земли, не от этой воды и не от этого неба вскормленного глаза второй половины лица.
И они согласно склонили выи перед ним, и ладони рук его одновременно вылили на их темена воду из реки, и, пока он пребывал в смятении, уста складно огласили привычные слова. И затем они оба вышли из воды – встречь толпе, а Иоханнан, Иоханнан-Ха-мабтил, остался, задумчиво рассматривая свои ладони, с которых продолжала каплями стекать вода крещения.
Итак, они вышли, оглядываемые десятками глаз в упор, встык, на излом, и доброхот из эллинов уже объяснял новообращенным, что теперь им обязательно – так полагается – надо пройти пост,
– Пост? – сказал Ииссах и облизал соленые губы. – Какой пост?
пост, четыре десятка восходов и закатов воздержания плоти и испытания ее искушающим постом,
– Да будет так, – сказал незнакомец и прошел сквозь толпу прочь от реки, туда, где за прибрежными камнями бурела выжженная солнцем земля и высились колючие травы, обозначая начало пустыни и конец могуществу человека.
ибо омытой от грехов душе надо дать окрепнуть без воздействия земной скверны.
– Пост? – снова спросил Ииссах.
– Мы все объясним, – говорили ему.
– Расскажем.
– Оставайся с нами.
– Красавчик! – кричали ему.
Ииссах глянул поверх голов. Чужак уже скрылся – будто и не было его вовсе.
– Чудо, чудо!
– Пост, – повторил Ииссах.
Ноздри его затрепетали, глаза сузились.
Как он сказал?
– Да будет так, – сказал Ииссах и пошел туда же – в пустыню.
– Чудо, чудо! – восклицали вслед.
– Вы видели? Все видели?
– Дух Божий.
– Знак.
– Знамение! Знамение!
– Истинно, – подтвердил статный эллин, в подтверждение своих слов кивая крупной долгогривой головой, – истинно, то было небесное знамение, и я видел его собственными глазами.
– Слушайте, слушайте!
– Но я видел знамение над двумя, – продолжал эллин, – а мы все ждем прихода Одного.
– Вот он и был Им!
– Кто?
– Как кто? Ты разве не видел? Статный, смуглый, красивый…
– Слушай, Израиль! Да, да!
– Нет, светлый3.
– Что? Урод!
– Сам ты урод! Рыжий.
– Слушайте, просто светлый!
– Темный.
– Светлый.
– Темный.
– Сам ты темный! Просто смуглый.
– Ужас! Ужас! Такое говорить.
– Светлый.
– Он был не менее красив, чем твой смуглый.
– Светлый.
– Послушайте, что он говорит! Урод, лопни мои глаза.
– Святый.
– Они могут лопнуть, твои глаза, потому что ни на что не годны. А я своими глазами видел и сейчас могу подтвердить, что он был такой же красивый, как тот, смуглый.
– Равви! – позвал чей-то голос.
И толпа обернулась в сторону забытого Ха-мабтила.
– Скажи нам, кто был Тот, Кто пришел?
Ха-мабтил стоял, враз постаревший на добрый десяток лет, стоял молча, раскачиваясь, словно от мучающей его боли.
– И он ли тот, кого мы ждали?
Стоял и стоял.
И пошел прочь, привычно расталкивая воду коленями.
* * *
Когда затихли – нет, не звуки, потому что пришедшая и ушедшая смерть не сопровождалась звуками, – тонкие колебания воздуха и перестало сводить от страха мышцы, из россыпи ребристых камней выбрался крупный головастый щенок на разъезжающихся мягких лапах, с квадратной мордочкой и тонким крысиным хвостом, молча взобрался на плоский камень и огляделся. Слезящиеся от пережитого ужаса глаза его сразу выхватили из привычной картины мира непорядок в виде разбредающихся кто куда овец. Еще хуже была недвижная старая сука с неестественной повернутой головой и оскаленными перед смертью зубами. Вокруг нее чернели комочки раздавленной плоти – все, что осталось от его братьев и сестер. Щенок повторно задохнулся от ужаса, но не издал ни звука, еще и потому, что горло его все еще было сведено судорогой страха. Хуже всего во всем этом был человек, сидящий на камне спиной к щенку. Человек, к ногам которого прижималась старая сука, когда была жива. Человек, в руках которого замолкали бьющиеся в припадке овцы. Человек, бывший верховным судией для малых тварей на этой земле.
Бог.
А сейчас бог сидел спиной к щенку, раскачиваясь из стороны в сторону и как будто протяжно что-то напевая. Слезящимся глазам щенка даже показалось, что бог раздваивается, и один из двух богов что-то выговаривает другому, а тот виновато отвечает. Но, наверное, это была такая заунывная песня бога. В богах многое непонятно, иначе какие же это боги?
Щенок вздохнул и начал свой долгий путь через камни к богу.
Одной рукой бог водил непонятно перед собой, как будто снимал что-то с лица, потом опускал руку и стряхивал с пальцев казавшиеся черными в быстро угасающем дне капли. Это было очень страшно, но щенок старался не думать об этом и не смотреть на эти капли. Все его крохотное существо было пронизано одним стремлением – жить. А жить можно было, только оказавшись рядом с богом. Поэтому он лез и лез вперед, спотыкаясь на подгибающихся лапах и падая с камней, но по-прежнему не издавая ни звука, пока не подобрался к богу с противоположной от страшных капель стороны и ткнулся богу в ступню.
Заунывные звуки прекратились. А потом правая рука бога потянулась к щенку, пальцы ощупали его, и мозолистая и тяжелая ладонь накрыла его с головой.
– Лобастый! – сказал бог. – Выжил, маленький!
И тогда напряжение отпустило щенка; он весь задрожал и заскулил, норовя забраться повыше на ступню бога.
– Поплачь, поплачь, – сказал бог. – Это хорошо.
Потом он пошарил вокруг себя, отшвырнул пустой кувшин, сказав себе при этом что-то не очень ласковое, нащупал кувшин поменьше, замотанный тряпицей, поставил рядом с собой между колен, опустил в него руку и поднес сложенную горстью ладонь к мордочке щенка. Почувствовав запах молока, щенок ткнулся носом и жадно залакал.
– Ты будешь первый пес, взращенный овечьей матерью, – сказал бог, протягивая ему следующую горсть из кувшина.
Щенок не слушал. Он насыщался. Бог был рядом. Значит, он будет жить.
Бог попеременно погружал одну руку в кувшин, а другой продолжал утирать кровь с лица и стряхивать в сторону от себя. Потом, когда щенок привалился к его ступне и заснул, округлившийся от сытости, ему показалось, что ток крови уменьшился. Тогда он встал, уверенно, как будто зряче, нашел ручей, омыл свое лицо и соорудил из тряпицы подобие повязки на глаза. Стемнело, но это не было помехой простым, заученным за годы и годы движениям.
Он нашел свой нож – там же, где разделывал ягненка, и палку – знак пастушеской власти. Потом постоял немного и почему-то рассмеялся.
– Лобастый! – тихо позвал он.
Шагнул на недовольное кряхтенье, подобрал щенка и сунул за пазуху.
И пошел, подняв невидящее лицо к небу, размеренными шагами, постукивая палкой по камням, неся щенка за пазухой и кувшин с овечьим молоком в руке, на запад.
К людям.
* * *
Там же два града представил он ясноречивых народов:
В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.
Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,
Брачных песен при кликах, по стогнам градским провожают.
Юноши хорами в плясках кружатся4…
Мраморные полы и ионические колонны самим Юпитером предназначены для того, чтобы навевать прохладу в жаркий день. Если подойти к окну…
К окну? Фи. Не хочется.
И все же, если подойти к окну,
то не увидишь там ни Капитолия, ни Палатина, Путеол, ни даже Затиберья, зловоннее которого, если быть объективным, не найти во всей империи.
то можно признать, что от иудейского солнца оно спасает не хуже, чем от римского.
– Я слушаю.
Далее много народа толпится на торжище; шумный…
– Постой. Вернись на две строфы назад. Как там? Гиады-Плеяды?
Там представил он землю, представил и небо, и море…
– Дальше.
Славный голосок.
Видны в их сонме Плеяды, Гиады и мощь Ориона…
– Дальше назад, а не вперед. Ты невнимательна.
Так произнесши, оставил ее и к мехам приступил он.
А ты придирчив и капризен. Откуда она могла знать, назад тебе угодно или вперед?
Она женщина и она рабыня. Она юна. Я, хотя и не молод, впрочем, оставим это. Во всяком случае, по собственным признаниям рабов, я слыву справедливым и «добрым» – так у них это называется – господином,
они еще говорят «игемон», но мне это не нравится,
поэтому я вправе…
потому что просто не нравится.
А что скажет на это твой друг Флакк?
Старина Флакк? Или сенатор Гай Публий Флакк? Или старый сластолюбец Флакк?
…Сам он в огонь распыхавшийся медь некрушимую ввергнул,
Олово бросил, сребро, драгоценное злато; и после…
– Вот. Ага! Именно.
Темноволосая девушка-рабыня в простой тунике, с цветком жасмина в волосах, вздрогнула и замолчала.
– Уж эти мне эллины!
Неудивительно, что их бьют все, кому не лень. Попробовал бы римский солдат прошагать весь день с таким щитом за плечами. Интересно, был бы он способен после этого махать мечом? Золото, серебро… Пустить всю казну государства на щиты армии. Забавно. Армия – со щитом, империя – на щите. Запомнить.
Он поднялся на ноги, прошел, волоча за собой сползающую тогу, тучный, потный, одышливый, по залу мимо бесстрастных мраморных бюстов, остановился возле последнего.
Щит, удобный, легкий щит из прочной воловьей шкуры! Тяжелый меч и легкий щит сделали римлянина завоевателем!
Он надул щеки.
Еще забавней было бы обратиться к каприйскому затворнику5 с официальным предложением перевооружить римскую армию – со ссылками на Гомера. Плешивец без памяти от слепца6 – это по его милости каждый сановник в империи обязан любить эллинскую поэзию, – он бы оценил…
Бюст холодно молчал.
Он вздохнул.
Нет, не выйдет. Не выйдет шутки.
Макрод.
Он поскучнел, вернулся назад, негромко бросив через плечо:
– Дальше.
– С какого места, мой господин? – пролепетала рабыня.
Он поднял брови:
– С того, с какого я вернул тебя
Юноши7…
– Нет. Не юноши. Торжище.
Это возраст.
…шумный
Спор там поднялся; спорили два человека о пене,
Мзде за убийство…
Спор шумный. Жены почтенные. Светильники яркие. Копье длиннотенное. Не в этом ли тайна? Герой багряноликий.
Старина Флакк в этом месте сказал бы: краснорожий. И долго хихикал бы, потирая руки, довольный.
Вестник
звонкоголосый. Муж многоопытный. Воин бранчливый.
Прокуратор справедливый. Бог сребролукий.
Сребролукий, это же надо так вообразить. Нет, нам еще
учиться и учиться. Вергилий? М-м, как там? «Мясо
срезают с костей, взрезают утробу, и туши рубят
в куски…»8 Бр-р… Жуть. Мясная лавка. Одно действие.
Никакой красоты.
…и один за другим свой суд произносят.
В круге пред ними лежат два таланта чистого злата…
Новенькая.
– Как тебя зовут?
– Левкайя, мой господин.
– Да. Хорошо. Продолжай.
Он позвонил в колокольчик.
– Я же сказал – продолжай.
Город другой облежали две сильные рати народов…
Два таланта чистого злата. Неплохо они жили, эти бранчливые герои… Посмотреть на нынешних эллинов: жадны, трусливы, ленивы. Потомки Геракла.
Вошел неспешный, но неплохо соображающий Приск, управляющий делами, бритый, по египетской моде, наголо, со своей привычкой смотреть вприщур, неся кипу полученных за день сообщений, за ним – безликий и безымянный писец. Быстро, споро заняли свои места, по раз и навсегда установленному распорядку.
Вид их прекрасен, в доспехах величествен, сущие боги!
– Донесение от эдила, – ровным, скучным голосом начал Приск. – Драка солдат Иоппийского гарнизона с местными жителями. Виновные не установлены. Каждая сторона защищает своих.
Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними.
– Значит, каждая сторона должна понести наказание. Местных бичевать, как обычно. Солдат лишить месячного жалованья.
Старина Флакк не смог бы придраться.
– От городского головы Тира прошение на партию мрамора.
– Опять?
– На постройку арки в честь Юпитера Громовержца,
– Пройдоха.
со статуей
на вершине ее высотой в двенадцать локтей и лицом
Божественного.
– Полгода назад он тоже просил и тоже мрамор – на постройку терм. Что он, ест этот мрамор?
И где эти термы?
Не горячись. Тир. Ворота в Сирию. Он там презанятно мыслит, этот человечек.
– Кто он?
– Апулиец.
Хм. Дальше Винчи своих нет9. Он, конечно, пройдоха, но пройдоха нужный.
– Дать. Но скупо. Скупо, но любезно. Недостающее пусть возьмет от терм. Шутка. Ну, ты смотри. Распиши, сам знаешь как. Покудрявей.
Властелин между ними, безмолвно,
С палицей в длани, стоит на бразде и душой веселится.
Свежий ветер повеял от входа, но быстро присмирел и только колыхнул прозрачные виссоновые завесы.
Худа, даже костлява. Но в этом что-то есть. Слепец бы тут разошелся. Хотя и я чувствую. Если бы не эти стопы, ударные и безударные. Вот, я вижу, что колышутся складки занавеса за мраморной колонной, и это… Как если бы. Девушка. Как бы. Пух Эола. В очах. К очам. К Манам. Но красиво.
Зря моя драгоценная сменила занавесы. Раньше было лучше. Солидно, спокойно. Занавес! Ладно. Мода. Пух Эола. Занавеска.
– От Санхедрина жалоба на бывшего служку из ессеев, возмущающего народ лживыми пророчествами о пришедшем Мессии.
Следом за стадом и пастыри идут, четыре, златые,
И за ними следуют девять псов быстроногих.
Два густогривые льва на передних волов нападают,
Тяжко мычащего ловят быка; и ужасно ревет он,
Львами влекомый…
– Как тебя зовут.
– Левкайя, мой господин.
– Да.
Львы повалили его и, сорвавши огромную кожу,
Черную кровь и утробу глотают…
– Ессеи.
– Да, мой господин, – подтвердил Приск и добавил: – Они откололись от хасидов.
– Хасиды.
– Да, мой господин, последователи законников и апокалиптиков.
О боги. И вся эта премудрость из-за ослиной головы.
– Мессия?
– Да, мой господин. Говорят, что Он уже пришел.
– А почему мы должны ловить этого… отколовшегося хассея?
– Он пошел против веры, следовательно, он преступник, следовательно, им должна заниматься мирская власть.
Ветер-задира. Ветер задирает тунику.
А ножки-то отнюдь не худые.
Я напишу тебе, дружище Флакк, презанятное письмо.
– У них нет мирской власти? В этой несчастной стране людей нет. Все служители Бога. И теперь доблестные римские легионеры должны, задрав туники, гоняться по камням за одним слабоумным на почве веры иудеем?
Хорошо.
– У них есть Четверовластник. Делать ему нечего. Он и так выпил все вино в Иудее на два урожая вперед.
Славно.
Что скажешь, старина Флакк?
Вот пусть он и займется своим же подданным.
…напрасно трудятся
Пастыри львов испугать, быстроногих псов подстрекая.
– От легата Второго легиона…
– Гай? Лонгин?
– Да, мой господин.
– Я им доволен. Ну?
– Ветераны легиона просят выплатить им положенную еще Божественным Цезарем надбавку за выслугу лет.
Какие грамотные у нас ветераны. Божественный Цезарь мог себе позволить многое. Не то, что…
Что – что?
Виноград чудесный. Что значит много солнца.
– Они ждут выплаты, чтобы уйти в отставку. Здесь, – Приск зашуршал свитком, – тридцать четыре имени. Квинтилий Лупинилл, Гиппарх, Бос, Пантера, Гай Мускилий…
– Гай Мускилий?
Он засмеялся. Сначала про себя, а потом вольно, от души, во весь голос, все больше заходясь в хохоте при виде прищура глаз растерянного Приска.
Довольно. Одышка.
Он поскучнел. Кинул в рот еще пару виноградин, чтобы освежить дыхание.
– Тут у тебя прямо бестиарий10. Кого только не вскормила бедная волчица! И этот… как его… твой Гиппарх.
– Повелитель коней.
– Это что? Кентавр получается.
– Да, мой повелитель, – согласился Авл.
Купа селян окружает пленительный хор и сердечно
Им восхищается…
Один ветеран стоит трех-пяти новобранцев. Да еще из Второго, бывшего Десятого, прошедшего Германию.
– За какой срок им там что-то полагается?
– От пяти до восьми лет, мой господин.
– Ну, пару лет еще потерпят. Эмилию Лонгину отпиши, что я им доволен, но глаз с него не спускаю. Не ребенок, сообразит, что сказать своему зверинцу.
Он вяло похлопал ладонью о ладонь.
– Довольно. Домоуправителя ко мне. Писца оставь.
Там и ужасную силу представил реки Океана,
Коим подверхним он ободом щит окружил велелепный.
Приск вышел, забрав с собой свитки, и мгновение спустя впустив худого суетливого домоуправителя с печатью неимоверной озабоченности на скорбном лице.
– Подойди сюда, мой Амфион. Так. Скажи мне, Амфион, кто это?
Амфион растерянно перевел взгляд с хозяина на рабыню и обратно. Чтение оборвалось.
– Это твоя новая рабыня, мой господин, – сказал он осторожно.
– Негодный твой товар, Амфион, – он незаметно подмигнул слуге.
Амфион побледнел, пытаясь понять сложную мысль хозяина.
– Это… мой господин… – начал он, помогая себе руками. – Гречанка, юница, девственница… Знаток поэзии и музыки…
Зря подмигивал. Он поморщился.
Раб – это вещь, умеющая говорить.
– Я буду перечислять, а ты, Амфион, загибай пальцы. Это ты умеешь?
– Да, мой господин.
– Великолепно.
Он отщипнул еще одну виноградину и поднялся.
– Она не может найти по моей просьбе нужное место из стиха…
– Мой господин! – девушка задрожала. – Это не так.
– Вот, – удовлетворенно сказал он, подняв пухлый палец. – Она дерзка… Она прерывает чтение стихов без позволения своего господина…
Достаточно? Нет, еще что-нибудь.
Знаток поэзии? Славно.
– Да будет тебе известно, мой Амфион, что гекзаметр представляет собой шестистопный дактиль с хореическим окончанием.
Видел бы он сейчас себя со стороны. Сейчас это – вещь бессловесная.
Таким образом, он распадается на несимметричные
половины, по три стопы в каждой, с неравным
чередованием ударных и безударных слогов, так что
на границе их ударные стопы
А сейчас – телега, или вещь немая.
соприкасаются.
Дальше, хоть забери меня Маны, не помню. Хотя нет… Как это…
Законы же
О проекте
О подписке
Другие проекты