Я – язычник.
В чаще непокорной
Отыщу заветную сосну,
Лягу в растопыренные корни
В теплый мох целебный —
и засну.
Я – язычник нового замеса.
У меня в кармане есть айпэд.
Но кому звонить из чащи леса?
Не фанатик я и не адепт.—
Двадцать первый век давно на рельсах:
Дальше, выше, прямо к облакам!
Вера – как костыль, чтоб опереться,
Меньше людям.
В большинстве – богам.
Я – язычник общего прихода,
Где кармин и охра, сурик, синь.
Тот приход – вся, целиком, природа.
Не работник я, а старший сын.
Я проснусь в преддверии заката,
Отдохнувший телом и душой,
Я сниму с щеки меньшого брата:
«Ну, бывайте, братцы! Ухожу.»
Вечереет.
Выхожу из леса
Медленно.
Мне торопиться лень.
Над рекой туманная завеса
Обещает завтра жаркий день.
16—24.01
Не могут понять варвар, скиф или гунн,
Как выглядит смена эпохи.
Лишь только тогда разбивают опоку,
Когда в ней застынет чугун.
08.01.
Вчера в окно я подглядел,
Как воробей нес хлеба корку.
Бедняга взмок, пока летел.
Хлеб тяжеленный был и мокрый.
Он крыльями махал, махал,
И в клюве хлеб не удержал, —
Чай воробей, не кран подъемный!
Тут голубь, этакий нахал,
Хлеб – хвать!
И утащил под елку.
А воробей обшарил двор:
Две хлебных крошки вместо пира…
И я подумал:
кто здесь вор,
И кто, простите,
птица мира?
08.01.
Опять декабрь.
Мы мокнем под дождем.
Но ничего – мы биты и двужильны!
И не такое вместе пережили,
А уж декабрь мы вчих переживем!
Перчатки, шарф – ты с дождиком на «ты».
Ты при любой погоде будешь милой.
От года остается лишь обмылок,
Мне, как обычно, не до красоты.
Слышна повсюду звонкая капель.
В саду, как в половодье, все дорожки.
И с ясеня весь день летят сережки —
Решил, бедняга, что уже апрель.
Напомнив нам, каким был этот год,
Декабрь опять ступил на те же грабли.
Ты – не петух,
а год разверстых хлябей!
Привычки старика известны наперед…
16—24.01
Скрипач в подземном переходе
Сидит на стульчике складном,
Что у туристов есть в походе:
Каркас, прикрытый полотном.
Вокруг привычные старушки.
Петрушка, семечки и мед.
А он сидит, пьет чай из кружки
И ест с зубаткой бутерброд.
Рубашка мятая в полоску.
На голове – потертый фетр.
Он – свой, как говорится, в доску.
(От Станиславского привет.)
Он среди сырости и капель,
Как белкой спрятанный орех.
И отражает черный кафель
Его оптимистичный смех.
Окончив есть, шутить, смеяться,
Достал нестиранный платок
И вытер с интересом пальцы,
Губастый и подвижный рот.
Где жесты старого паяца?
Их нет!
Пружиною тугой
Он шляпу снял, затем поднялся,
Занес смычок над головой, —
И вдруг в безногого Ахава
Преобразился Моби Дик.
Что он играет, боже правый!
Что слышу я?
Не может быть!
Из «Бранденбургского концерта».
Вторая скрипка.
Где гобой.
Я вздрогнул.
Боже мой, ведь это,
Как из забытого конверта
Пахнет лавандою.
Тобой.
Засим последовала «Мурка»,
«Голицын» и «Лесоповал».
Испытывать такую муку
Я и в комфорте бы не стал.
И в звуках, простотою схожих
Сильней, чем схожие – просты,
С очередной волной прохожих
Иду.
И я его простил.
Простил ему ухватки фата,
Жир на руках и сальный смех
(В окоп летящая граната
Летит в тебя, а не во всех!),
Простил ему, что он навеки
Впечатан в русский наш лубок,
Что мы – с натяжкой, но коллеги
И что над нами общий бог,
Простил помятую рубаху,
Простил петрушечный почет…
За то, что он исполнил Баха?
Неправда!
Бах тут ни при чем.
Смех за спиной взорвался снова.
Я обернулся невзначай —
Он разливал в мирке медовом
По кружкам чай.
(Или не чай?)
Простил подземного паяца
За мелочь – истина проста:
Перед игрой он вытер пальцы,
Снял шляпу, скрипку взял
и встал.
4—5 января.
Терьер ирландский – нравом генерал,
А взглядами – послушник, или инок.
Он никого к себе не подпускал,
Вот ранка на ноге и загноилась.
Натер ли как-то? Стукнул на бегу
Иль в честной получил собачьей драке?
В ирландскую впечатано башку:
Все стерпят Настоящие Собаки.
И счастьем было до недавних пор
Настигнуть кошек в мартовском проступке
И гнать их с наслажденьем через двор,
Чтоб вихрем шерсть кружилась в переулке.
Твой неподкупный простодушный взор
Нас заставлял за дело приниматься.
Мы не вели фривольный разговор
И тут же прекращали целоваться.
А в хитрости ты был большой мастак,
Тихоня и аскет, приличия витрина.
Следить за всеми в тридцати местах —
Ты не терьер.
Ирландское нейтрино!
Местоблюститель дома и семьи,
Хранитель пуританского уклада,
Тебя боялись доги, черт возьми,
Неистовый мохнатый Торквемада!
В природе милосердна смерть к зверям.
Она их гонит дальше в чащу леса.
Смерть на глазах людей – позор и срам,
Собачьей жизни тягостный довесок.
Мы все терялись, люди и коты,
Под взглядом и взыскующим, и строгим.
Ты так хотел небесной чистоты,
Что первым проложил туда дорогу.
Счастливая, завидная судьба!
Ты в доме был правителем из тени.
Намордник ты считал клеймом раба
И милостиво дозволял ошейник.
Я старый скептик.
Вера – атавизм.
Но чудится, что в небесах бездонных
Скажу я тихо:
– Чарли, отзовись! —
И мокрый нос уткнется мне в ладони.
2018
Рычит щенок на нас из-за забора.
Старается, аж пробирает дрожь.
Глаза горят!
Да, видно, очень скоро
По-дружески к нему не подойдешь.
Он даже воробьев согнал с осины,
Бесстрашный и отчаянный щенок!
И только хвостик, все еще крысиный,
На всякий случай прячет между ног.
08.01.
Здравствуйте, деревья! Как делишки?
Вас в убранстве снежном не узнать:
В блестках серебра, в толпе людишек
Мчится на рысях царёва знать.
Впереди сосна с осанкой статной
Нынче, откровенно говоря,
Я царицей звать тебя не стану,
Только фавориткой у царя.
Ветер ищет в кронах себе место.
И гуашь сменила акварель.
Словно спичку чиркнули в оркестре:
Красным – скрипки, альт, виолончель.
Красные стволы, как медь органа.
Весь регистр нижний, до басов.
В час назначенный орган тот окаянный
Проревет мне страшный трубный зов.
Задник весь в берез разводах серых.
Зимний эталон белил – не вы.
Будьте же немного милосердны,
Мне мазок оставьте синевы!
Луч закатный прыгнул с черной ели,
Мне зрачок хрустальный расцветил.
Милые, спасибо!
Я к постели
Возвращаюсь бодрый, полный сил.
31.01
Сыплет снег и сыплет в круге света
Монотонной шевелящейся стеной.
Третьи сутки, в тишине глухой, без ветра,
Как образчик бесконечности дурной.
И, как всякая дурная бесконечность,
Он имеет мысленный тупик.
Бестелесное, безОбразное Нечто,
Без клешни рак, лошадь без копыт.
Что она дурная – понимаю,
Сознаю: не воду пить с лица.
«Я другой такой страны не знаю».
…Господи, он сыплет без конца!..
02.01
Вчера был сильный снегопад,
Хотелось плакать.
Зима никак не вступит в такт,
То снег, то слякоть.
Теперь же снег летит пластом
С больничной крыши
И гонит воробьев за дом,
Домовых, рыжих.
И снег – как анекдот дурной.
Молвою битый.
И рак опять туда с клешней,
Где конь с копытом.
02.01
Как учитель, строгий, резкий
На окне ребятам
Чертит страшные отрезки
Циркулем рогатым.
Тихим утром на рассвете
Ляжет под забором,
Словно сторож дядя Федя,
Пьяненький и добрый.
06.02
Памяти Самуила Яковлевича с любовью.
Кто выдумал, что месяц март – юнец?
Маршак?
Так он ведь с юга родом!
У них в Воронеже и жнец – в дуду игрец,
Забыл он: климат – это не погода.
Конец зимы?
Согласен.
Но конец
Любой – распад и савана покровы.
Попробуй-ка маршаковский малец
Осилить настоящие сугробы!
Когда завоет март в трубе – шалишь! —
Мне жалко путников, в особенности пеших.
Не зря в Армении март называют «гиж»,
Что в переводе значит «сумасшедший».
Нет, брат, «марток – поддень еще порток»,
Да не забудь про теплую рубашку.
Но чтоб малец испытывал восторг?
Маршак не ведал.
Это барабашка!
Так хочется назвать весны приход?
Тогда – апрель.
Не буду я аскетом.
(Но не забудь апрельский снег и лед,
На день Победы майский ледоход
И холода черемухины летом).
Тут есть и дополнительный резон.
Забыли, братцы?
Климат – не погода.
У нас ведь отопительный сезон —
Как минимум
(как минимум!)
Полгода.
Короче.
Климат наш той сказке вопреки
Диктует год делить на половины:
Зима, где царствуют одни мужчины,
Подростки, мужики и старики,
И лето, женские обличья и дары:
Красавицы и золотые руки,
Кормилицы оравы детворы,
Хозяйки Медной и любой другой горы,
Юницы самой ангельской поры
И, безусловно, мудрые старухи.
И паритет да будет соблюден!
Здесь все, как в жизни, а не так, как в сказке.
Кто знанием таким вооружен,
Тот Маршака читает без опаски!
08.01.
1.
Если б ноги по дороге
Без меня ходили,
То меня бы от прогулки
Враз освободили.
Погуляли без народу,
Никуда не делись бы,
И обратно за работу
К своему владельцу.
Если б руки, две подруги,
Под руку гуляли,
Ночью в тихом переулке,
Кошек бы пугали.
Опоздают на минутку,
Я б ворчал немного,
Потому что добрый жутко,
С виду только строгий.
И была бы голова
На трех кнопочках,
И висела бы едва
На веревочке,
То в хорошую погоду
Без мотора, без руля,
Проходила б повороты,
Лишь ушами шевеля.
А потом назад вернется
И на кнопки пристегнется.
Сердце и подобный хлам
Я запрятал бы в чулан
Пусть лежит, валяется,
Не тужит, не старится.
Было б у меня тогда
Расчленение труда.
Я лежал бы на печи
Или не лежанке,
Ел бы с медом калачи,
С молоком баранки.
Наступила благодать —
Все они ушли гулять.
2.
Только хочется играть,
Вволю побеситься,
Прыгать, бегать и скакать,
Взад-вперед носиться.
А еще моя мечта
(Вы поймете сами):
Выбрать тихие места
И махать руками.
И в конце концов потом
Прокатиться колесом.
Как же быть мне, что же делать,
Выражаясь образно,
Если собственное тело
По частям разобрано?
Ой, забыл, что подарить
В праздник милой маме.
Приготовить или сшить?
Смастерить или купить?
Ничего мне не решить.
Поищу в чулане.
1—10.02
О проекте
О подписке
Другие проекты