Arto Paasilinna

Suloinen myrkynkeittäjä

© Арто Паасилинна

* * *

Глава 1

Аккуратная маленькая старушка на фоне опрятной финской деревни – какая идиллия. Во дворе хутора, состоявшего из нескольких выкрашенных красной краской строений, хлопотала симпатичная старушка. В руках у нее была желтая лейка, которой она поливала фиалки у стен. Ласточки, свившие себе гнездо под крышей, щебетали у нее над головой, изредка взмывая в ярко-синее небо. Шмели сонно жужжали, на лужайке лениво дремала сытая кошка.

Поодаль, на краю леса, стояла простая деревянная банька. Дело было к вечеру, и из трубы поднимался сизый дым. Возле тропинки, ведущей к бане, виднелся колодец, на крышке которого стояли два красных пластиковых ведра.

Старинный двор был на зависть чистым и ухоженным. Метров двести южнее виднелась деревня: несколько дворов, пленочный парник, молотилка и коровники, на задворках – разбитые проржавевшие машины, заросшие крапивой. Из деревни доносился Раздражающий стрекот мопедов, а откуда-то издалека – ровный шум железной дороги.

Дело было в северном Сиунтио в отдаленной деревеньке Хармисто, где имелись свой магазинчик, почта, сберкасса, ржавеющий ангар и десятка с три дворов. До Хельсинки – пятьдесят километров.

Старая женщина отнесла в баню несколько ведер воды. На пути от колодца ей пришлось несколько раз остановиться, чтобы перевести дух. В бане она подкинула дров в печку, проверила температуру воды и немного прикрыла заслонку дымохода.

Глядя на нее, можно было подумать, что старушка родом из этих мест, всю жизнь прожила в этой деревеньке и теперь благополучно доживает свои последние годы в избушке с кошкой и фиалками. Но этот вывод был бы ошибочным. Потому что если приглядеться к рукам старой женщины, то можно заметить, что на нежных руках ее с тонкими пальцами не было мозолей, оставленных тяжелой работой. Эти руки не знали тяжелой работы в поле, никогда не приходилось им доить сотни коров на господской ферме. Свои длинные седые волосы пожилая женщина причесывала на городской манер, осанка тоже выдавала в ней горожанку. Одета старушка была в чистый хлопчатобумажный костюмчик в бело-синюю полоску. Она была больше похожа на довольную жизнью богатую дачницу, чем на крестьянку, измученную варикозом и перхотью.

Сегодня старушка получила пенсию в сберкассе в Хармисто. Можно было предположить, что получка еще больше украсит этот чудесный летний денек, но не тут-то было. На самом деле, старушка ненавидела день, когда ей выдавали пенсию, потому что именно в этот день она ожидала неприятный визит из Хельсинки. И так уже несколько лет подряд.

Стоило пенсионерке вспомнить о предстоящем визите, как настроение у нее резко ухудшилось.

Обессиленная, она упала на садовые качели, прижала к себе кошку и выдохнула:

– Господи, избавь меня от этой пенсии!

Старушка бросила осторожный взгляд в сторону проселочной дороги, по которой должны были приехать гости из Хельсинки. Ее так и подмывало выругаться. Выругаться грубо, как ругаются мужики и солдаты в армии, но пенсионерка сдержалась. Ведь она была женщина воспитанная и приличная, и к тому же вдова, которой не пристало употреблять бранные выражения. Но во взгляде, обращенном на дорогу, полыхала ненависть.

Старушка резко вскочила и поспешила к бане, кошка последовала за ней. Плеснув воды на каменку, она с такой силой двинула заслонку, что с печки посыпалась побелка.

Эта пожилая приятная женщина была полковница Линнеа Раваска, в девичестве Линдхольм, родившаяся в Хельсинки в 1910 году. Вдовой полковника Райнера Раваски Линнеа стала в 1952 году, в том самом году, когда Хельсинки принимал у себя Олимпийские игры. Выйдя на пенсию, она поселилась в Хармисто в избушке, в которой из современных удобств было только электричество. Она одна вела хозяйство, это было не так сложно, потому что одинокой старой женщине с кошкой много не надо. Но если бы все было так просто… Дела у старой вдовы полковника обстояли куда хуже, чем это можно себе представить.

Глава 2

Трое молодых парней в самом расцвете сил неслись на бешеной скорости на угнанной красной машине по дороге на Обо. Они как раз проехали Вейкколу. В машине было душно и жарко. За рулем сидел самый молодой – двадцатилетний Яри Фагерстрём, рядом с ним Кауко – Каке – Нююссёнен, которому уже стукнуло тридцать, а на заднем сиденье – Пертти, или Пера, Лахтела, на вид ему можно было дать лет двадцать пять. Мужчины были одеты в джинсы и пестрые футболки с эмблемами американских университетов, провонявшие потом. На ногах у них были столь же дурно пахнувшие кроссовки. В салоне воняло потом и пивным перегаром. Друганы направлялись к бабушке попариться в бане.

На выезде из Хельсинки кореша немного поцапались из-за того, что тачка была краденой. Кауко Нююссёнен ныл, что не стоило угонять тачку. Можно было поехать в деревню и на автобусе. Зачем красть новую машину каждый раз, когда они отправляются за город? За такое баловство можно схватить реальный срок в тюряге, а ему уж очень не хотелось гнить в камере из любви к поездкам на природу.

Яри Фагерстрём за рулем и Пертти Лахтела сзади резонно возразили, что в такую жару неприятно трястись в переполненном автобусе. Куда приятнее проехаться на машине с ветерком, раз уж есть такая возможность.

Проезжая Вейкколу, они перевели разговор на ворон, усевшихся вдоль шоссе и с выжиданием разглядывающих проносящиеся мимо машины. Кореша озадачились вопросом: что воронам делать на шоссе? Возникли две теории: согласно первой, вороны на шоссе искали камни, чтобы проглотить их для улучшения пищеварения. Нююссёнен где-то слышал, что именно так они и делают. Друганы поржали, но заявили, что это полная чушь. Они были убеждены: вороны разделились на отряды и наблюдают за дорогой, и если какое-нибудь бедное животное угораздит попасть под машину, они созовут собратьев, чтобы полакомиться трупом.

Потерпевший поражение в споре о подозрительном поведении ворон, Каке сменил тему разговора.

Он заставил друганов поклясться, что они будут вести себя прилично по прибытии на место. Каке был сыт по горло неприятностями, которыми оборачивались эти поездки. Он напомнил корешам, что они едут в деревню не просто так, а навестить его любимую бабушку, женщину не первой молодости, это надо понимать.

Друганы решили, что Каке боится, как бы старуху не хватил удар при виде любимого внучка. Они заявили, что это он раз в месяц настаивает на том, чтобы навестить бабулю и сам учиняет все эти свинства, о которых так много болтают в городе, а они тут вовсе ни при чем. Они на такое просто не способны.

На это Нююссёнен ответил, что бабушка, собственно говоря, ему не родная бабушка. Он объяснил, что старуха была женой его покойного дяди… то есть скорей теткой, чем бабушкой, несмотря на ее солидный возраст.

Нююссёнен начал хвастаться тем, что его дядя был настоящим полковником, крутым мужиком, который не раз попадал в переделку на войне, и что русские до сих произносят его имя шепотом, хотя старик уже лет сто как помер.

Яри Фагерстрём за рулем и Пертти Лахтела заявили, что мертвый полковник их нисколько не интересует. Им вообще была по барабану вся эта херня с родственниками.

Все это время разговор велся исключительно на финском мате, причем в его самых грязных и вульгарных выражениях. Речь молодых людей настолько изобиловала непристойностями, что из обычных слов там остались только связующие частицы типа «и» и «но».

Когда они свернули на проселочную дорогу, Каке Нююссёнен вдруг пожелал узнать, где они сперли тачку и что потом думают с ней делать. Он четко дал понять, что не желает иметь с угоном транспортного средства ничего общего. Каке не хотел рисковать из-за мелкого воровства, а кража тачки – именно такая мелочь и есть.

Яри Фагерстрём вспомнил, что тачку он увел с улицы Ууденмаанкату. Он планировал покататься на ней пару дней, а затем «забыть» где-нибудь в овраге. По мнению Яри, опасно было пользоваться одной и той же машиной слишком долго. Здорово было бы послезавтра расколотить ее о сосну или спустить в карьер. Яри обожал избавляться от машин. Нююссёнен же должен был быть ему благодарен за халявную поездку, а не ныть по поводу краденых тачек.

На заправке в Хармисто приятели затарились дюжиной бутылок пива средней крепости и заправили тачку десятью литрами бензина. Пока продавец заправлял машину, Пера спер с табачной витрины пять пачек сигарет. Ему помог Яри, который начал так вопить возле мясного прилавка, чтобы ему дали нарезки, что кассирша бросила кассу и кинулась его обслуживать. В машине Пера расстроился, так как второпях натырил сигарет не той марки.

Кауко Нююссёнен вспомнил, что они забыли купить бабуле цветы. Обычно он всегда привозил тетушке цветы или, на худой конец, шоколадку. Каке считал себя в определенной степени джентльменом. А джентльмены не являются в гости к женщинам с пустыми руками.

Яри Фагерстрём притормозил у заброшенной железнодорожной станции. Вдоль дороги тянулись заросли шиповника. Яри вытащил из кармана стилет и срезал пару колючих веток с куста.

– Черт возьми, вот те и роскошный букет!

Они покатили дальше по извилистой проселочной дороге к дому Линнеи. Машина на такой скорости въехала во двор хутора, что из-под колес полетели камни, напугав кошку до полусмерти. Впрочем, животине еще повезло, что она не оказалась у приятелей на пути.

Кауко Нююссёнен протянул испуганной Линнее Раваске колючий букет и представил своих спутников. Яри Фагерстрём и Пертти Лахтела стояли, сунув руки в карманы, но, получив тычок от Каке, догадались подать старой полковнице руку.

– Где тут у вас холодильник? – поинтересовался Пера с пакетом пива в руках.

Они зашли в дом, состоявший из одной комнаты и кухни. На стенах – выцветшие обои в цветочек. Из мебели – старая двуспальная кровать, предназначенная для более просторных помещений, широкий кожаный диван и два кресла. На большее места не хватило. На окнах – кружевные занавески, тоже прибывшие сюда из городской квартиры, в которой Линнеа когда-то жила с мужем.

Пера запихнул пакет с пивом в холодильник. Вернувшись в комнату, он выразил удивление по поводу того, что в холодильнике не нашлось ничего перекусить. Из съестного там обнаружились только старая сухая селедка и банка с кошачьим кормом. Пера проголодался и живо интересовался информацией о том, где госпожа хранит продукты, может, в погребе?

Линнеа Раваска запричитала, что у нее не хватает денег на еду, но она может сварить кофе.

Кофе никому не хотелось. Приятели заявили, что уже выпили сегодня кофе, но вот от булки к кофе они не отказались бы. Когда пиво охладилось, друганы приступили к трапезе. Они попихали в рот куски булки и запили все это пивом. Парни поинтересовались, сама ли Линнеа испекла булку, потому что с голодухи она им показалась очень вкусной. Линнеа ответила, что купила ее магазине, потому что пекарь из нее неважный.

– Из нас тоже, – загоготали гости.

Нююссёнен попросил приятелей выйти на минутку. У него был к Линнее приватный разговор.

Когда Лахтела и Фагерстрём выползли из избы, Линнеа спросила, что за люди эти друзья Кауко. Вид у них какой-то криминальный, уж не преступники ли они?

– Тебе, Кауко, не следовало бы водиться с такими людьми, – пожаловалась она.

– Не ворчи, Линнеа. С ними все в полном порядке, а, кроме того, они – мои приятели, а не твои. Ты пенсию-то получила?

Со вздохом старая полковница Линнеа Раваска достала из ридикюля конверт, который протянула племяннику своего покойного мужа. Кауко Нююссёнен разорвал конверт и вытащил пачку банкнот, которые тщательно пересчитал, прежде чем сунуть себе в бумажник. Он был недоволен мизерной суммой, что и не преминул отметить. Линнеа Раваска пыталась защитить себя, объясняя, что в Финляндии пенсии очень маленькие, и к тому же никто их не индексирует, как зарплаты.

Кауко Нююссёнен был того же мнения. Действительно, это свинство какое-то, до чего мизерны пенсии в Финляндии. Каке видел в этом огромную социальную несправедливость.

Где это видано, чтобы вдова полковника должна жить на эти жалкие гроши! Нююссёнен аж вышел из себя из-за такой несправедливости. Полковник Раваска принимал участие в стольких войнах, готов был жизнь отдать за родину, и чем ему эта родина отплатила? Где благодарность за его подвиги? Да и вообще социальная политика в этой блядской стране никуда не годится!

Линнеа Раваска высказала неудовольствие по поводу крепких выражений, которые употреблял в речи ее родственник. Каке ее слова проигнорировал, спросив готова ли баня. Попариться ему бы не помешало. Выглянув из окна, он увидел, что Лахтела и Фагерстрём загнали кошку на яблоню и теперь пытаются достать ее длинным шестом.

Нююссёнен вышел на улицу, сунул Яри Фагерстрёму в руку пару бумажек и велел сгонять за водкой. Потом можно будет собираться в баню.

Купи Линнее ликёру, – шепнул он.

Спасибо, мне ничего не нужно, – поспешно отказалась старушка.

Яри не надо было долго уговаривать. Мотор взревел, на дороге взметнулась пыль, и автомобиль скрылся из виду.

Лахтела тем временем бросался камнями в кошку, чтобы согнать ее с дерева, но прекратил под мольбами Линнеи не мучить бедное животное.

– Ну, ладно… по мне так эта чертова скотина может сидеть там хоть до Рождества, – пробормотал Лахтела, однако швырнул напоследок еще один камень в кошку, которая жалобно мяукала, вцепившись в ветку.

Позже, выпивая в бане, Нююссёнен принялся петь тетушке дифирамбы. Знают ли приятели другую такую старушку, которая решилась бы помочь родственнику в беде? Нет, даже родные матери Яри и Перы не выносят одного их вида. Другое дело он, Каке, но так ведь и происхождение у него более культурное. Не в каждом роду есть, например, полковники.

Приятели же заметили Нююссёнену, что, насколько им известно, отец Каке был гармонистом и рыночным шутом родом из Саво, который в голодные годы оказался в Хельсинки, а потом спился где-то на Рускеасуо. Каке это взбесило, он принялся объяснять, что у семьи его отца было огромное поместье на востоке Финляндии и что фамилия Нююссёнен происходит от имени греческого бога виночерпия Диониса, а у матери в семье все были военные, что лучше приятелям держать язык за зубами, если только они не хотят схлопотать по роже. Однако Лахтела и Фагерстрём все равно продолжали утверждать, что его тетушка дает ему деньги вовсе не из любви к родне, а что это Каке заставляет Линнею раз в месяц отдавать ему свою законную пенсию. Яри с Перой это знают, и все это знают. Но им все равно, потому что не каждому повезло иметь богатую старую тетушку, из которой можно безнаказанно качать деньги.

Заявление это чуть было не привело к драке, но Нююссёнен вдруг вспомнил про кошку на яблоне. Его тетушка была особой чувствительной и могла распереживаться, останься кошка на ночь на дереве.

Полуголые, парни отправились спасать кошку. Общими усилиями подтащили к дереву садовые качели и, громко ржа, стали забираться наверх. Ветки ломались, дерево качалось, кошка шипела, один за другим парни пошлепались с дерева на землю и на качели, которые под их весом разлетелись на куски. Наконец Лахтеле удалось забраться на макушку яблони. Он вопил, что он Тарзан, выл так, что слышно было на всю деревню, и раскачивал дерево до тех пор, пока перепуганная насмерть кошка не свалилась прямо на него и не вцепилась когтями ему в грудь. Лахтела заорал от боли, схватил бедняжку за хвост и вознамерился швырнуть несчастное животное через весь двор, но кошка так сильно вцепилась в него, что ее было не оторвать. В результате они вместе с кошкой рухнули вниз на раскуроченные качели. Кошка бросилась спасать свою жизнь под сарай, а израненный Лахтела с трудом поднялся на ноги. Он был чертовски зол.

– Б… Ты мне за это заплатишь, старая ведьма, дорого заплатишь! – заорал взбешенный Лахтела на Линнею, застывшую от страха на крыльце.