Максим думал, выдвигал в уме одну версию за другой, не находя подходящей. В принципе, фактов было чересчур мало для того, чтобы соорудить более-менее устойчивую конструкцию. Наверняка приятель многое скрывал.

– Короче, что-нибудь придумаю, не парься, мужик, – сказал Кочнев. – Ты лучше погляди на это.

Максим хмуро посмотрел на него. Все, что он только что услышал, сильно подействовало на него. На душе заскребли кошки.

Дмитрий вытащил из-за ремня на пояснице то, о чем Максим и забыл уже. Толстую общую тетрадь в девяносто шесть листов, с клееным переплетом. Края поистрепались. Тетрадь была с черной обложкой, старая, таких Максим давно уже не видел.

– Интересная вещица, – сказа Кочнев, улыбаясь. Видимо, заметил интерес в глазах писателя.

– Мда?

Максим положил ногу на ногу. Нет, дескать, меня так просто не купишь.

– Это дневник самоубийцы. – Актер открыл тетрадь и на первой странице, подстроив голос, прочитал: – «Дневник. Ксения Авеличева. 1997 год. 12 декабря. Мне сегодня пятнадцать лет исполнилось».

– Ну и что?

– Как это? История жизни! Знаешь, тут много чего есть… ну, интим всяческий, то, что женщина, допустим, никогда не расскажет мужчине, даже любовничку. Есть очень интересные моменты, которые я хочу использовать для пьесы.

– Пьесы?

– Да, есть такая мыслишка, кое-что написать. Я даже начал. Первые две сцены настрочил и немного завяз… Вот, пишу на основе этого – ну, не целиком, а используя атмосферу, мотивы какие-то. Тем и привлекает, что это по-настоящему было. – Кочнев нервно перелистывал толстую тетрадь в черной обложке. – Я чувствую, как на некоторых страницах бьется жизнь, даже вот если положить подушечки пальцев на строки, кажется, что это пульс.

Максим почувствовал, что время сходить еще за одной банкой пива.

– Ты будешь?

– Да! – Лицо Дмитрия покраснело, впавшие щеки окрасились в темно-розовый. Так выглядит не очень свежее мясо.

Максим почувствовал мандраж, ноги потяжелели. В квартире даже как будто запахло чем-то необычным; он сидел и слушал приятеля и ему казалось, что он попросту спит с открытыми глазами. Слова Кочнева каким-то образом гипнотизировали. Писатель подошел к холодильнику, открыл его и сунул голову в холод.

Сейчас меня понесет, а завтра я прокляну этот день, подумал Максим, не понимая, радоваться ему или злиться. Ощущения нельзя было описать даже приблизительно.

Холод помог немного придти в себя. Максим словно очнулся от обморока, удивившись тому, насколько это реальное ощущение. Так! Надо собраться, сосредоточиться. Кочнев рассказывает о чем-то… каким словом можно это определить?.. Ну же, писатель!..

Противоестественном.

И что за бред сивой кобылы про пульс, бьющийся под строчками?

Максим вернулся в комнату, неся еще две банки пива. Дмитрий уже попил свое и поставил пустую тару на пол, на ковер. Его глаза метались по строчкам внутри черной тетради.

– Дневник начался в ее день рождения. Думаю, в этом что-то есть. Спасибо… – Он взял протянутое пиво.

– У кого день рождения?

– У Ксении Авеличевой.

– Погоди, погоди, придержи коней немного. Ты же сказал, что она – мертвая…

– Ага. Покончила с собой год тому назад.

– С чего бы?

Максим отправил в рот одновременно кусок сыра и кусок колбасы.

– Я еще не знаю, до конца не дошел. Может, этого здесь и не будет. Но мне сказали, что она повесилась на дверной ручке. Ничего себе, да? Я вот себе такого представить не могу… Когда откуда-то сверху тело падает, все ясно. Вес помогает. А здесь.

– А откуда у тебя тетрадь?

– Да так, приятель один дал… – Дмитрий махнул рукой. – Леха Елисеев, может быть, я тебе про него говорил. Работал я с ним в театре, а потом он ушел на пятьдесят первый канал, сейчас утренний эфир ведет.

Максим попробовал вспомнить всех ведущих на Канале 51.

– Вроде знакомое имя.

– Да его каждый день можно там увидеть. Ну такой, белобрысый. Он мне ее и дал, мы с ним в кафе встречались, числа семнадцатого, случайно, правда, получилось, а потом поехали к нему домой, там продолжили. Утром он мне говорит – возьми, пригодится для пьесы. Я ж ему все выболтал, что хочу накропать шедевр, да через знакомых в театр пропихнуть.

Максим кивнул. Информация попадала в его голову и сваливалась в одну кучу, безо всякой системы. Пиво не располагало к напряженной умственной работе. К тому же писатель не думал, что это ему особенно нужно. «Интересная вещица» Кочнева немного его разочаровала, хотя в целом интерес был.

Неприятное чувство не проходило. Максим всячески сторонился того, что имеет отношение к смерти в реальной жизни. Книги, фантазии – другое дело. По-настоящему это все просто омерзительно.

– А к нему попала тетрадь случайно. Он поссорился и разошелся со своей девушкой, а она забыла вот эту штуку… Уехала к себе домой в Нижний Тагил.

– А к ней как попала?

– Я так думаю, что девушка Елисеева знала самоубийцу, Ксению эту. Дружили, наверное.

– Ясно… Сколько Авеличевой было лет, когда она удавилась?

– Лет?.. – Дмитрий принялся листать дневник. – Насколько я хоть что-то понимаю, на момент смерти ей было… двадцать два года. И чего не жилось, да, молодая девка, красивая, наверно?

Максим покривился – реакция была непроизвольная. Стиль приятельских речей отдавал сенсациями из желтых газеток. Почему-то Снегову так показалось. История, как говорил ему его писательский опыт, не стоит и выеденного яйца.

Кочнев поднял брови.

– Ты чего?

– Так.

– Будешь дальше слушать?

– А есть что?

Максим встал и взял с серванта пачку сигарет, принес пепельницу, предложил приятелю закурить. Он хотел, чтобы Кочнев прекратил заниматься ерундой. Но не мог и рта раскрыть.

– Не особенно, – сказал Дмитрий. – Я хотел, чтобы ты помог мне с пьесой… Нет, не писать. Когда закончу, то посмотри и скажи, что там и как. Я в построении мало что понимаю – сколько ролей учил, но ведь там на другое смотришь. Сможешь?

Максим прокашлялся и задымил сигаретой. Кочнев последовал его примеру.

– Пожалуй. Сколько там тебе еще писать?

– Много. А с этой бессонницей не знаю, как быть. Не могу сосредоточиться. Сажусь писать, открываю дневник, просматриваю… Взгляд уходит, потом темнеет перед глазами. Вчера думал, что в обморок упаду. Примерно то же, что ночью происходит.

– Что у тебя там по сюжету? – спросил Максим.

– Не умею я их пересказывать. Ну, живет девушка в одиночестве, и понемногу сходит с ума, у нее будто стены вокруг, куда ни пойдешь, везде плохо… Непонимание, злоба со стороны. – Кочнев с виноватым видом развел руками. – Когда пересказываешь, всегда получается банальщина всякая.

Максим кивнул, понимая, что придется им обоим с этой пьесой повозиться изрядно. Он не знал пока, что там в дневнике, есть ли вообще какая-нибудь опора для мысли, есть ли рубежи, от которых можно идти дальше. Переработка реальных фактов – каторжная работа, ты вторгаешься в область, где действуют неизвестные для тебя законы. Очень самонадеянно думать, что все получится легко и просто. Тот мир, к которому имеет отношение то или иное событие, обладает мощной гравитацией. Трудно удержаться на его орбите. Тебя может оттолкнуть в мировое пространство, либо притянуть и сожрать с потрохами. Если же выберешь оптимальную траекторию, тебе повезет. Хотя не факт. Не каждый профессиональный литератор способен работать с тем, что когда-то происходило в действительности. Правда – упрямая вещь.

Кочнев имел смутное представление об инструментарии, необходимом писателю, в независимости от направления, в котором он работает. Максим не имел привычки распространяться подробно о своем ремесле в среде дилетантов и с осторожностью относился к тем, кто утверждал, что писать – дело плевое. Только сел – и поехало. Вообще, от подобных типов, считал он, нужно было бежать – и как можно быстрее.

Хотелось надеяться, что Дмитрий так не думал. Иначе объяснить ему какие-то ключевые положения ремесла будет нелегко. Дилетант всегда встает на дыбы, когда кто-то пытается указать ему на его ошибки. Кочнев всегда был достаточно рассудителен и самокритичен – возможно, он и доведет дело до конца. Его стремление понятно, Максим был далек от того, чтобы осуждать приятеля, попавшего в трудное положение. Все-таки человек в очередной раз остался без работы. С другой стороны, стремление переметнуться, пускай и на время, в стан пишущих, могло оказаться обыкновенной блажью. Максим знал Дмитрия и в такой роли: любителя побахвальствовать, покрасоваться, продемонстрировать свое всезнайство и талант. Актером он был неплохим, но и только. В остальных вещах Кочнев разбирался весьма поверхностно.

Максим сбил пепел, затянулся.

– Хочешь, прочту немного? – спросил Дмитрий.

– Э нет. – Писатель поднял руку. – Не сейчас, погоди.

Максим откинулся на спину и посмотрел в потолок, ловя ускользающую мысль. Пиво старательно делало свою работу.

– А кем она была в свои двадцать два года?

– Да никем особенно. Училась на четвертом курсе Университета, – сказал актер. – Исторический факультет.

– На четвертом она должна была быть в этом году, или была в прошлом, когда повесилась?

Дмитрий полистал тетрадь, рассматривая даты и щурясь, словно близорукий. Наверное, глаза устали, подумал Максим. Бессонница – не шутки. А он еще хорошо держится, хотя прошло много времени… Что же все-таки происходит?

– В этом году она бы выпустилась… по-моему, так. Раз прошлым августом у нее были каникулы, значит, это перед началом пятого курса. Судя по дневнику, Ксения не очень-то этому радовалась. Пишет, что она очень устала, что ей все надоело…

– Типично для суицидника, – сказал Максим. – Кончают с собой, как правило, те, кто устал от борьбы с этим миром… Но это если была борьба.

– Вот именно, – сказал Кочнев. – Тут все сложнее. И, кстати, несколько листов из дневника потерялись. Их вырезали, будто бритвой.

– Ну, не понравилось то, что было написано, – предположил Максим. – Я-то уж знаю, как это делается. У этой Ксении был компьютер?

– Не знаю, без понятия.

– Если был, то почему она писала не там, а в этой допотопной тетради?

Дмитрий пожал плечами, думая о том, как множатся вопросы, как лавина вопросительных знаков захлестывает его сознание. Он уже пробовал представить себе эту девушку, но воображение ничего ему не подсказывало. И хуже всего – Дмитрий не мог выдвинуть хорошую версию ее смерти. Страницы отсутствовали, это бросалось в глаза. Но был ли в них ключ к разгадке?

Без четко просматриваемых мотивов он не сумеет привести сюжет пьесы к логичной развязке. Ударить в грязь лицом перед приятелем-беллетристом не хотелось.

– По-моему, все это не имеет значения… Сам посуди, какая разница? Может, и был компьютер, а может, не был. Взяла она первую попавшуюся тетрадь и начала писать. Ведь посмотри – 1997 год, это ей было пятнадцать лет! Такие тетради были еще в ходу.

Максим посмотрел на него.

– А вот для того, чтобы показать твою героиню по-разному, надо сделать отсылку к прошлому. Есть там что-нибудь о ее семье?

– Есть, немного, правда.

– Внимательно проштудируй. И следи за логикой.

– Как раз с этим и проблема, – сказал Кочнев. – Каждое утро я чувствую, как моя голова делается тяжелее, мысли путаются…

Максим видел теперь, что приятель находится на грани нервного срыва. Его улыбающаяся депрессия была весьма красноречивой. Нервная система не может так долго выносить подобную нагрузку. Что будет с Кочневым через два или три дня? Если размышляешь над этим серьезно, становится жутко.

– Я пробовал спать в метро, садился на первый попавшийся поезд и ехал до конца, там пересаживался и двигался обратно. Думал сделать наоборот: если не могу спать дома, в спокойной обстановке, то, может, сработает среди людей… Я всячески старался. Метро не помогло. Я пробовал спать в автобусах и трамваях, да только деньги зря потратил. Кажется, уже галлюцинации начинаются.

– Какие? – По спине Максима волной прошлись мурашки. Взгляд приятеля стал пустым, нацеленным в замочную скважину, недоступную чужим глазам. Может, он что-то там видел?..

– Пальцы, подушечки у которых сине-черные… Близко так, словно я оператор и снимаю эти руки на камеру крупным планом. Они лежат на полу, точно их кто-то уронил, кто-то, у кого нет больше сил… сопротивляться. Что это такое может быть?

– Не знаю, – сказал Максим.

– Я и ночью это видел. Как вспыхивает вдруг в голове. – Дмитрий надавил на правый висок, зажмурился. – Обрывки… яркие образы, точно клип… – Актер тихо рассмеялся. Максим вдруг представил всю безнадежность, отчаяние, безвыходность его положения.

Все-таки, наверное, он болен, и это серьезно. Но как его убедить пойти в больницу? Ведь этот остолоп не послушает. Ему хоть кол на башке теши…

– Снотворное…

– У меня от Аллы осталась целая коробка лекарств. Антидепрессанты там тоже есть, я и их глотал – без толку. Даже как будто наоборот, силой подзаряжаюсь. Дурдом, короче говоря.

– Может, ты как раз и переборщил с лекарствами.

Сине-черные подушечки пальцев… Дело серьезное, если появились галлюцинации. Максима рылся в памяти, пробуя отыскать все, что ему известно об отравлениях, вирусных заболеваниях и психозах. Психозы часто сопровождают серьезные повреждения организма после приема ядовитых веществ. Под воздействием химикатов происходят изменения в мозге, нарушается кровообращения, отмирают клетки. А дальше – многие виды помешательства, вплоть до прогрессирующей дегенерации, в зависимости от тяжести отравления.

Вряд ли, конечно, это вызвано в случае Кочнева с приемом лекарств. Он стал пить их после начала проблем со сном. Значит, наиболее вероятная версия связана с болезнью. Тут медицинские познания Максима заканчивались. Он не писал детективов, поэтому не изучал специально ни судебную медицину, ни раздел ядов, ни то, что касалось неизлечимые и тяжелых заболеваний.

Дмитрий, кажется, уловил его напряженный изучающий взгляд, и Максим отвернулся. Достал новую сигарету.

– Может, ты и прав, – сказал он.

– В чем?

– Если мне осталось недолго, то… пьесу с твоей помощью я напишу. Прославлюсь посмертно.

Максим улыбнулся, но внутренне шутку не разделял. Слишком велика была угроза.

Он посмотрела на черную тетрадь в руке приятеля. Тот положил ее рядом с собой на диван.

– Я не тот, кто заглядывает в конец, мне нравится ходить по новым местам, – сказал Кочнев. – Я пока только на половине.

И как же ты начал писать, если не знаешь историю до финала, подумал Максим, но смолчал. Дмитрий всегда был с неким вывихом в голове.

– Хватит об этом говорить. Если не возражаешь, я сегодня напьюсь. Может, это поможет мне заснуть, – сказал Кочнев. – Вдруг сегодня получится.

Хорошая мысль. Максим уже заранее готовился к завтрашнему утру.

– Только убери это куда-нибудь, хотя бы в куртку. – Писатель показал на тетрадь. – И мы сходим еще за пивом.

3

Через много часов, ближе к ночи, Максим понял, что пора заканчивать. Он добрался до спальни, упал на свою кровать поверх покрывала и стал проваливаться в глубокий пьяный сон. Продвижение в глубину было остановлено позвякиванием какого-то невидимого механизма в голове. Что-то он упустил. Помучившись, через пару минут Максим открыл глаза и вспомнил, что забыл захватить с собой попить. Ближе к утру у него всегда начиналось похмелье и самый его сильный синдром – дикая жажда, которую могло породить только пиво.

Максим поднялся. Чтобы более-менее передвигаться в стоячем положении, ему пришлось держаться за стены, и то казалось, что они все время ускользают из-под пальцев, словно живые. Дважды, когда сильно кружило голову, Максим чуть не падал в коридоре.

2 3 4

...

Стандарт

(1 оценка)