Встречаться они начали ещё в школе. Платов-старший, убедившись наконец к десятому классу, что из Паши не получится ни физика, ни математика, ни даже продолжателя врачебной династии, но может вырасти приличный футболист, перевёл сына в школу, в которую тот хотел, – престижную «Смоленку». До революции там размещалось что-то вроде питерского института благородных девиц. Для Паши «Смоленка» имела массу преимуществ. Во-первых, рядом с домом и в ней учились многие Пашины друзья и подружки. Во-вторых, «Смоленка», как бы подхватив дух своей предшественницы, благоволила к гуманитариям, спорту, и в ней даже проводили уроки этикета, хороших манер и бальных танцев. А секрет был прост: директором школы была милейшая Зоя Васильевна, прекрасный педагог и жена руководителя Украинской ССР.

Никакие танцы Паша посещать не собирался. Но однажды из любопытства зашёл посмотреть, как вальсируют и на что похож менуэт в исполнении его одноклассников. Пары ещё не составились, и, решив не дожидаться начала занятия, Паша пошел к выходу из актового зала.

– Ну наконец-то! – приятный девичий голос остановил Пашу, и чья-то лёгкая рука коснулась его плеча.

Два огромных смеющихся голубых глаза пригвоздили оглянувшегося Пашу к месту, и, внезапно покраснев, он грубовато проронил:

– Что «наконец-то»?

Голубоглазое изваяние сделало книксен и представилось:

– Наталья.

– Павел, – ещё более смутившись, пробормотал Паша. – Но что «наконец-то»?

Девушка рассмеялась, обнажив ряд белоснежных зубов, и уже спокойно пояснила:

– Наконец-то пришёл человек нормального роста, а то приходилось танцевать с кавалерами, которые до плеч мне едва достают.

Любуясь новой знакомой и ещё больше смущаясь, Паша с жалостью вздохнул:

– Я не танцую.

– Будешь танцевать! – Лицо девушки стало серьёзным, а голос – повелительным. – Мало того что девушка сама приглашает к танцу, так он ещё и выпендривается!

Она крепко взяла его под локоть и повела в центр зала.

Звучали первые аккорды вальса-бостона.

– Положи правую руку мне на талию. Так. В левую возьми мою руку. Правильно, – и, приобняв Пашу левой рукой, она прижала его к себе. – Вот и вся наука.

Почувствовав прикосновение её груди, Паша окунулся в глаза Наташи и с грустью и нежностью подумал: «Пропал Пашка!»

– Но я не умею.

– Научишься.

Наташа ещё ближе прижалась к нему. «Труба», – подумал Паша и, ничего уже не замечая вокруг, кроме двух захлестнувших его голубых озёр, растворился в объятиях девушки.

Паша улыбнулся воспоминаниям. Сосредоточившись на дороге, он сбросил скорость и пытался вести машину аккуратнее. Они въезжали в Печерск, движение стало плотным и медленным. Он посмотрел на Наташу – она, задумавшись, смотрела в боковое стекло и вдруг тихо произнесла:

– Не играй больше с Виталиком, – и, повернувшись к нему, добавила: – Не знаю, за что, но он тебя в последнее время ненавидит.

– Я и сам это заметил, – сказал Паша и припарковался у большого сталинского дома с гербом Украины под самой крышей.

Квартира братьев Корочей находилась на втором этаже самого известного дома Киева. На его фасаде было столько мемориальных досок, что, казалось, здесь жили, размножались и умирали практически все республиканские знаменитости. Квартира была огромной, как и полагалось соратнику Ильича и бессменному председателю Президиума Верховного Совета Республики, несгибаемому коммунисту Демьяну Коротченко. В партийных кулуарах – Демьян Богатый.

Несколько лет назад верный ленинец почил, и квартира досталась его внукам Сталену и Никите. В просторечии – Стакан и Ника. Родители предпочитали жить в цековском доме, рядом на Печерске. Впрочем, предки постоянно находились за границей на дипломатической службе.

Вот так два невзрачных и не шибко умных братца влились в тусовку, предоставляя свои хоромы всей загульной компании для приятного отдохновения.

Дверь открыл младший, Никита. Тут же бросившись на шею Паше, как будто они расстались не вчера, а не виделись многие годы. Паша брезгливо отстранил пьяненького подростка.

– Сначала поздоровайся с дамой, неуч.

Склонившись, тот попытался поцеловать руку Наташи, но она, шлёпнув его по темечку, гордо проследовала в гостиную.

– Приветствую заслуженный коллектив бездельников, пьяниц и загульных, – Паша махнул рукой всем собравшимся.

– Заждались! – пробасил из дальнего угла уже изрядно выпивший Царевич. – Догоняй!

Усадив Наташу в кресло рядом с неопасной генеральской дочкой, Паша прямиком пошёл к ломберному столику, на котором громоздились бутылки со спиртным. Смешал для Наташи в равных долях водку с томатным соком, себе налил на три пальца коньяку и присел на подлокотник Наташиного кресла.

Выпив почти залпом коньяк, Паша догнался стаканом портвейна и почувствовал, как благостно разливается по телу тепло.

– Что-то ты резко стартанул, братец. Вся ночь впереди.

– Знаешь, Нат, не могу я трезвым смотреть на этот опостылевший сброд. С души воротит.

Паша окинул взглядом окутанную табачным дымом огромную гостиную. В противоположном углу пьяный Царевич безуспешно пытался укусить за грудь «ничью девушку» – красивую и до смешного глупую донскую казачку, племянницу «тиходонского небожителя». Рядом, как, впрочем, всегда, увивался Поручик – беспринципный подхалим, старательно выполняющий все прихоти и поручения Царевича.

Машка по прозвищу Переходящее Красное Знамя, затащив старшего Короча за рояль, склоняла побледневшего Стакана к сожительству.

Полусумасшедший Вовочка, какой-то родственник Хрущёва, смешивал напитки, уже который год маниакально пытаясь изобрести коктейль «Вдохновение».

Жора Ревуцкий, тихий пьяница, пригласивший на сегодняшний вечер молодого лауреата конкурса имени его деда – основоположника украинской симфонической музыки, прилежно набирался какой-то гремучей алкогольной смесью. Пара гостиничных проституток, неизвестно кем приглашённых, тихо ворковала в углу широченного дивана. Любимцы города Шура Мордан и Гурам Ардашели, всегда выпившие, но никогда не пьяные, огромные и толстые, протаскивали в дверь два ящика одновременно: с коньяком «Энисели» и прекрасным вином «Киндзмараули» – привет из солнечной Грузии. Какие-то ещё малоинтересные персонажи пили, хохотали, обнимались и валялись в отключке.

Были там и знакомые, с которыми Паша с удовольствием проводил время в других местах и при иных обстоятельствах. Симпатичные молодожёны Игорь и Марина, аспиранты-медики, так были увлечены друг другом, что, тихо беседуя, даже не замечали творящегося вокруг разгула.

Близкий Пашин товарищ Витя Браницкий, стоя у рояля, наигрывал Summertime из «Порги и Бесс». Услышав знакомые голоса, Паша повернулся и увидел своих югославских приятелей – братьев Боги и Бату и их сестру Баяну. Они тепло поздоровались, девушки чмокнулись, а Бата, указав на стол с напитками подбежавшему Нике, объявил:

– Все очень хочет выпить!

Чокнулись, и троица примостилась рядом с Пашей и Наташей.

Не успели Боги и Паша обсудить перспективы лучших баскетбольных команд Европы, Советского Союза и Югославии, как в середине залы материализовался, покачиваясь, Жорик Ревуцкий, подталкивая к роялю молодого паренька, почти мальчишку!

– Не уважаемые никем дамы и господа. Хочу представить на ваш неизысканный вкус талантливого пианиста, победителя конкурса исполнителей имени моего легендарного дедушки. Пианист Владимир Сук!

Вялые аплодисменты прозвучали как пощёчина музыканту. Смутившись и поправляя нелепую бабочку, он направился было к роялю, но тут из дальнего угла неожиданно пробулькал грохочущий смех Царевича:

– Хочу задать молодому дарованию вопрос: а как в связи с тобой называют твою мать?

– Не надо, Валерик, – захлёбываясь от хохота, пытался урезонить разошедшегося Царевича почти трезвый Поручик.

– Ну ладно, неважно, – успокаиваясь, буркнул Царевич. Видимо, всё-таки дошло, какую гадость он ляпнул. Но тут вопрос Царевича наконец дошёл до туповатой казачки, она ойкнула, прыснула и громко объявила:

– Сукина мать!

Кто-то хихикнул. Но потом в помещении наступила гробовая тишина.

По лицу мальчика покатились слёзы, и он, всхлипывая и вытирая рукавом мокрые щёки, попятился к двери.

Паша весь напрягся и стал приподниматься.

– Не смей, – Наташа мёртвой хваткой вцепилась в Пашину руку. – Он тебя посадит.

Пытаясь вырвать руку, Паша процедил:

– Но когда-нибудь надо расквасить это свиное рыло. Гнусный ублюдок.

Быстро сориентировавшись в ситуации, Баяна крепко обняла Пашу, а Бата и Боги загородили собой Пашу от Царевича.

– Нам только международного скандала не хватало, – попытался перевести всё в шутку Бата.

Паша как-то обмяк. Не говоря ни слова, налил себе полный стакан водки, одним махом выпил, не закусывая, и закрыл глаза, пытаясь успокоиться.

– Так-то лучше, – пробасил наблюдавший всю эту сцену Гурам. – А теперь лучший грузинский коньяк будем пить. Нервы успокаивает!

Паша выпил с Гурамом и продолжал пить со всеми подряд: с Шурой, по очереди с Боги и Батой, а потом, наоборот, с Ба-той и Боги, с каким-то невесть откуда взявшимся военным.

Наташа, не вмешиваясь, следила за кондицией. Вдруг резко встала, обняла Пашу за плечи:

– Пойдём. Хотел напиться? – Паша тупо кивнул. – Ну вот и напился. Поехали домой.

Паша снова кивнул и на негнущихся ногах побрёл к лифту…

2017 год, Москва

Платов вздохнул, откладывая карты в сторону. С возрастом он всё лучше понимал, что время относительно. Что такое 30 или даже 40 лет для переживания, однажды затронувшего до глубины души? Ему не нужно было прикладывать усилия, чтобы вспомнить жест, каким Наташа просила сигарету. Или ухмылку Царевича, плохо закончившего, несмотря на все отцовские связи. Когда папа управляет целой республикой, легко потерять голову от вседозволенности.

Зачем делать карьеру, если можно кутить на родительские деньги, числясь в каком-нибудь НИИ? Смысл вкалывать инженером или тренером, когда сладкая жизнь гарантирована и так? И это люди, у которых были все возможности: неглупые, красивые, с лучшим образованием и связями… Большинство бездарно профукало всё полученное на старте, утопив перспективы на дне стакана. Всё-таки сложно не избаловать человека благами, если он на своей шкуре не прочувствовал тяжесть их добычи.

Но то Царевич; воспоминание о нём, хотя и нельзя было назвать приятным, относилось к разряду «плюнуть и растереть». Куда сложнее было с мыслями о Виталике.

Говорят, что друзья детства и юности – это та же семья, за тем исключением, что человек может её выбрать. Платов думал, что тут всё сложнее. Как ни крути, самая крепкая дружба завязывается либо в детстве, либо чуть позже, когда вы совсем молоды и жизнь вас ещё не пообломала. Крепче всего вы можете сдружиться на стадии «заготовок».

И вот в этом-то и кроется опасность: чем старше вы становитесь и чем более властный отпечаток на вас накладывают внешние обстоятельства, тем сильнее проступают различия. Однако к моменту, когда они станут очевидны, вы уже успеваете так привыкнуть друг к другу, что расставаться из-за них кажется диким.

Общаться же, игнорируя произошедшие изменения, тоже выходит с трудом. Отсюда ссоры, мелочные упрёки, невозможность быть до конца открытым…

В момент, когда кажется, что самое время прервать сложные и часто совсем ненужные отношения, особенно ясно понимаешь: друзей не выбирают – они сами находятся. Друг детства – это что-то вроде личного креста: посильно, но иной раз очень тяжело нести.

Виталик был в его жизни будто бы всегда: ровесники, чьи родители общались между собой, взрослели они рядом. При этом близостью с Виталиком, кроме Павла, вряд ли мог похвастаться кто-то ещё. Всегда как будто бы окружённый приятелями, он ни с кем особо не сходился. Окружающие даже немного сторонились его, чувствуя скрытую отчуждённость. Кроме всего прочего, он совершенно не умел проигрывать, с трудом признавая поражения.

За что бы Виталик ни брался, от игры в карты до смешивания коктейлей, он стремился достичь в этом самого высокого уровня со старанием, в котором было что-то натужное. Было ясно, что самому ему это не доставляет никакого удовольствия. Но неумение увлечь кого-то собственными интересами толкало его на то, что он стремился присвоить чужие, а присвоив, обойти всех конкурентов. За это его недолюбливали, и, если бы не Павел, возможно, быть носу Виталика пару раз сломанным. Причём сам Виталик, казалось, совершенно не отдавал себе отчёта, как выглядят со стороны его попытки самоутвердиться.

Природа отнюдь не обделила его: Виталик умел поддержать высокоинтеллектуальную беседу и, кроме того, неплохо рисовал. У него была твёрдая рука, хотя срисовывал он явно лучше, чем придумывал, а его шаржам недоставало как остроумия, так и всё той же наблюдательности, которую хорошему художнику даёт эмпатия.

Виталик явно был холодноват, и Павел, помнивший его совсем мальчишкой, иной раз чувствовал себя некомфортно под его взглядом. Смотрел Виталик как-то исподлобья и почти не моргая, будто пытаясь подавить собеседника. Наташа однажды сказала, что от его взгляда у неё болит голова, особенно когда он не в духе: «Чёрный глаз, ну или как там это называют». Платов, конечно, обернул всё в шутку, но и сам порой ловил себя на том, что после ухода Виталика испытывает облегчение.

Так и не став художником, свою жизнь он всё же связал с искусством, добившись довольно серьёзных успехов в качестве антиквара. Павел даже порой обращался к нему за советом или рекомендацией, хотя и сам довольно хорошо в этом разбирался: было приятно осознавать, что у друга, такого сложного и противоречивого, хорошая репутация среди профессионалов.

Виталик же, всегда трудно сходившийся с людьми, не стеснялся при случае подчёркивать особый статус Платова в своей жизни – тот даже был свидетелем на его свадьбе. Именно поэтому Павел с некоторым стыдом отметил, что при мысли о недоброжелателях ему на ум в первую очередь пришёл именно друг детства, причём абсолютно помимо воли.

Они давно не созванивались, но Платов интуитивно ощущал, что тот о нём помнит прекрасно. И кто знает, не поминает ли лихом.