Глава 8

1914–1930 годы, Остёр

История жизни предков Пашиных друзей Лены и Гарика была действительно необыкновенна и нетипична даже для того сумбурного предвоенного и предреволюционного времени, когда великие князья, нацепив красные банты, вышагивали в антимонархических демонстрациях, а кузнец с Литейного завода, ещё вчера вступивший в какую-то прогрессивную партию, название которой он так и не смог выговорить, ковал из чугуна образ Спасителя, приговаривая: «Чтоб на века, чтоб вера не угасла».

И вот в самый канун первой империалистической на заднем пороге главного дома Остёрского поместья князей Еланских объявился довольно высокий человек, одетый в чёрный глухой сюртук с маленькой шапочкой на затылке.

Проходивший мимо слуга с удивлением оглядел необычного пришельца и поинтересовался:

– Чего угодно? И почему с заднего входа?

– А угодно мне быть принятым его высокопревосходительством, а с главного входа нам нельзя.

Лакей пожал плечами и буркнул:

– Доложу дворецкому, а там уж как енирал решит.

Прошло немало времени, пока мальчонка из прислуги поманил странного человека пальцем и, указав на длинный коридор, выпалил:

– Иди коридором, там увидишь дворецкого Осипа – он тебя к ениралу и проводит.

Генерал от инфантерии князь Сергей Аристархович Еланский разучивал на виолончели «Турецкий марш». Аккомпанировала ему на рояле миловидная молодая женщина. Первой увидев остановившегося на пороге необычного гостя, она опустила руки от клавиш, слегка кивнула незнакомцу и направилась к выходу из музыкального салона.

– Спасибо, Варенька. Продолжим позже.

Князь повернулся к визитёру и рукой пригласил пройти в салон:

– С кем имею честь?

Гость стушевался, как-то ссутулившись, откашлялся и с сильным южным акцентом представился, поклонившись:

– Глава еврейской общины Гродненского уезда Лейба Исаак Бен Шмуль Шапиро.

Сергей Аристархович от неожиданности происходящего немного растерялся и, чтобы скрыть растерянность, улыбнувшись, заметил:

– Да у тебя имён больше, чем у принца Ольденбургского.

– Это для представительства. А так я просто раввин Лей-ба Шапиро.

– Чем обязан? – голос генерала приобрёл свойственный ему командный регистр.

– Милостивейше прошу, ваше высокопревосходительство, приютить малую толику беженцев.

– А что же вам в Гродненском уезде не жилось? И почему именно у меня?

– В насиженном месте уж больно притеснять нас стали. И молодой барин пьяницей оказался, и его холопы, как напьются сивухи, давай дома наши крушить да баб наших гонять. Вот и снялись мы с насиженного места. А к вам подались, потому что наслышаны, что человек вы праведный, справедливый; хоть строгий, но своих в обиду не даёте. А кроме того, черта оседлости впритык у вашего поместья проходит – 70 вёрст от Киева и 80 до Чернигова.

– И сколько же вас, убогих?

– Девятнадцать мужеского пола, двадцать баб да семеро детей малых.

Генерал Еланский был человеком неудержимой храбрости, манёвры его полков в сражении под Плевной вошли во все штабные пособия. Но, как многие отважные люди, генерал был крайне сентиментален.

Раскуривая длинную трубку, князь Еланский в задумчивости расхаживал из угла в угол салона. Затем махнул рукой, дёрнул длинный шнур колокольчика. Вмиг в салоне появился дворецкий.

– Осип, пришли ко мне управляющего.

Управляющий Евсей явился незамедлительно и, склонив в поклоне голову, зычным басом оповестил:

– Слушаю приказания, вашество.

– А помнишь ли ты, Евсей, спорные земли наши с помещиком Барыкиным? У Деснянской затоки…

– Как не помнить, вашество. До сих пор так и стоят в запустении.

– Барыкин вот уже год как преставился, а молодой барин за границей и возвращаться, по-моему, не собирается. Там и постройки какие-то, припоминаю, имеются…

– Точно так-с, вашество.

– Пошли Сеньку показать место этим горемычным. Пусть поселяются.

Евсей оглядел просителя, радости при этом не испытав, но ничем и не выказав неудовольствия. Вместе с гостем он двинулся к выходу.

– Эй, как тебя? – генерал окликнул раввина. – Крестьяне у меня народ не злобивый, но суровый. Как примут иноверцев, не знаю. Шалить не будете – авось, приживётесь.

– Мы люди работящие, горя хлебнувшие, век не пожалеете, – раввин поклонился до пола.

Так на краю огромного Остёрского поместья князей Еланских поселилась маленькая еврейская община…

…А тут подоспела Великая Октябрьская. Хотя была она никакой не Великой и, как потом оказалось, даже не Октябрьской, а просто к осени 1917 года граф Львов и трусоватый Керенский чётко осознали, что править державой, да ещё во время мировой войны, – это вам не писать прокламации да выкрикивать с думской трибуны замшелые постулаты о демократии, равенстве и братстве. И пока адмирал Колчак и генерал Корнилов рвались в верховные правители, власть в стране упала в руки никому не известной партии социал-демократов, последние лет десять болтавшихся по разным столицам Европы. Недолго мудрствуя, большевики, так странновато назвало себя левое крыло этой партии, напоили вином из бадаевских погребов несколько сот морячков, которые перебили полтора десятка юнцов из юнкерского взвода защищавших Зимний дворец и, войдя в него, объявили себя российской властью, присовокупив красивое слово «советская». А так как боевые генералы, дворянство и купечество ни в какой советской власти обитать не собирались, разразилась братоубийственная Гражданская война, унёсшая за три года от голода, болезней и погибшими в боях почти половину населения некогда великой державы.

Все эти бурные события поначалу обходили стороной укрывшееся в черниговских лесах остёрское поместье Еланских. В марте 1918 года после мистической смерти генерала Корнилова под Екатеринодаром его адъютант, полковник Владимир Еланский, споров знаки отличия Добровольческой армии и водрузив на их место боевые ордена царской армии, прикрылся шинелью и отправился пешком к родному остёрскому дому, где его вот уже пятый год ждала невеста, графиня Варенька Самарина.

Через несколько месяцев, перейдя несколько фронтов, исхудавший и больной Владимир подошёл к воротам усадьбы. Света нигде не было видно, дом как будто вымер. И только внимательно приглядевшись, он увидел в окне одного флигеля трепещущий огонёк.

Дверь открыла Варенька. Всмотревшись в высокого бородатого мужчину в грязной солдатской шинели, она на пару шагов отступила в дом, а затем, распахнув руки и повиснув у жениха на шее, зашлась в безумном крике:

– Володенька, Володенька, живой!

И, если бы не подошедший Осип, оба рухнули бы на ступеньки крыльца.

Прошло больше недели. Когда поначалу метавшийся в горячечном бреду Владимир стал приходить в себя, к нему в комнату зашёл теперь редко встававший с кровати генерал. Присев на край постели больного, старый князь долго смотрел на измождённое лицо сына и, тяжело вздохнув, спросил:

– Как же ты, боевой офицер, кавалер Георгия, мог оставить армию, да ещё в трагический момент гибели командующего на поле брани? Бедный Лавр… – генерал перекрестился.

Владимир смотрел в потолок. И, с трудом выговаривая слова, ответил:

– Генерал Корнилов погиб не в бою. И именно его нелепая смерть – шальное ядро влетело в окно дома, где отдыхал генерал, – указала мне, что это не моя война. Ты знаешь, во время мировой я участвовал в самых горячих сражениях, брал с генералом Селивановым неприступный Перемышль, участвовал в Брусиловском прорыве. Кстати, Алексей Алексеевич даже не вступил в Добровольческую армию…

Владимир тяжело задышал: видимо, последние силы оставили его. Отвернувшись к стене, он затих.

Князь поднялся и, склонив седую голову, вышел из комнаты.

Только через несколько дней, когда Владимир смог подняться с постели и сделать несколько шагов по комнате, продолжился их прерванный разговор. Накинув халат, Владимир открыл дверь в бывшую Варину гостиную и замер на пороге. С ужасом и недоумением он увидел, во что превратилась некогда любовно и со вкусом обставленная комната. Сейчас она представляла собой тесный склад, заполненный разномастной мебелью из главного дома. Только теперь он до конца осознал, в каком положении оказалась его семья.

С трудом протиснувшись между сервантом и покосившимся платяным шкафом, Владимир увидел на стене портрет Вареньки, написанный часто гостившим в имении Еланских Валентином Серовым. Юная графиня Самарина смотрела на Владимира широко распахнутыми глазами, а на губах её играла беззаботная девичья улыбка. Род Самариных брал своё начало ещё от Рюриковичей и потому был особо почитаем в среде московского дворянства. Но рано потерявшая родителей Варенька воспитывалась у родственников по материнской линии – Трубецких. Познакомились они на балу в Английском клубе в первый же год, когда графиня стала выезжать в свет. Ей представил Владимира кузен Никита Трубецкой, однополчанин молодого поручика Еланского.

Распорядитель бала объявил мазурку. Владимир Еланский, поклонившись, спросил, никому ли не обещан танец.

– Нет. Мы только приехали, – покраснев, ответила графиня.

– Тогда соизволите составить мне пару?

Варенька, помедлив, кивнула, и они влились в поток танцующих. После смены партнёров, когда Варенька вернулась к Владимиру, он чётко осознал, что эту талию хотел бы обнимать до конца жизни.

– Почтеннейше прошу записать все оставшиеся танцы за мной.

– А разве так можно? Что скажут люди?

– Если очень хочется, то можно. А люди всегда о ком-то говорят. Для этого и существуют балы. Хотя о нас с вами, я уверен, никто ничего плохого сказать не посмеет.

Варенька снова покраснела и, взглянув на открытое, красивое лицо Владимира, положила руку ему на плечо. Зазвучал полонез.

Через полгода, когда лейб-гвардии Черниговский полк покидал московские квартиры и отправлялся на учения, князь Владимир сделал Вареньке Самариной предложение, которое было благосклонно принято и самой графиней, и её опекунами.

Условились, что по окончании манёвров Владимир возьмёт отпуск и они поедут в летнее имение Еланских получать благословение его родителей.

Молодые люди прибыли в остёрское имение в начале августа 1914 года. И, получив благословение князя Сергея Аристарховича и его супруги Гликерии, назначили свадьбу через месяц в петербургском дворце Еланских. А через неделю император Николай II объявил о вступлении России в войну и всеобщую мобилизацию. Генерал и поручик Еланские получили предписания явиться по месту службы.

Прощаясь с невестой, Владимир попросил Вареньку дождаться его возвращения здесь, в остёрском имении, что она с благодарностью приняла.

На следующий же день мужчины отправились на фронт.