Нити в небеса

Этот день запомнили абсолютно все матросы крейсера. Выдали новое обмундирование. На себе пришлось сменить всё, кроме обуви. Объяснили, что обувь в данном случае не имеет никакого значения. Что это за «значение», личный состав военного корабля понял через несколько дней. Именно тогда и начались неприятности с некоторыми матросами. Неприятности психологические, связанные с их мироощущением, восприятием реальности.

Они и положили начало этой нелицеприятной истории, случившейся на флоте около года назад, но, естественно, не освещённой ни в одном СМИ, даже военном. И уж тем более федерального значения. Военная тайна, одним словом.

Но вы узнаете о ней. Не все тайны достойны умалчивания на несколько десятилетий или веков. Пусть об этом инциденте узнает как можно больше людей. Те матросы, большая часть из которых были юнцы, призванные на срочную службу, не виноваты в том, что заставили плакать своих матерей.

Когда я увидел их впервые, у них были целы руки и ноги, не было видимых ран на теле. Но то, что произошло с их мозгами, никто не может объяснить до сих пор.

Откуда мне известны такие подробности и почему я решил всё это вам рассказать? Не всё сразу. Сначала я расскажу, что знаю, а потом вы и сами догадаетесь, откуда мне известны такие подробности, и зачем обнародовать подобную информацию. Кому это нужно.

Через открытый иллюминатор каюты, расположенной на первой палубе корабля, слышался лёгкий вечерний плеск океана.

Передо мной сидел молоденький матрос первого года службы. Губы были плотно сжаты. Глаза глядели на меня немигающим, пристальным взглядом. Кожа уже успела достаточно загореть, а нос облезть не один раз. Ему было девятнадцать лет. Его звали Горбунков Андрей.

Я уже успел пролистать его личное дело. Мы поговорили с ним о его семье, родине. Он несколько сухо поделился тем, что на гражданке его ждёт подруга. Поговорили о многом и как бы ни о чём. И он, и я понимали, что основная тема разговора ещё впереди. А всё сказанное всего лишь разминка, разогрев.

Теперь мы оба молчали. Чего-то выжидал я, чего-то ждал он.

– А я ведь не первый, с кем вы уже успели поговорить? – прервав полёт над бездной молчания, спросил Андрей.

– Ну, конечно. Я даже точно и не скажу, какой ты по счёту, – ответил я. – А это имеет значение?

– Вообще-то имеет. Даже очень важное значение.

– Вот как! – слегка удивился я и пододвинулся ближе к краю стола. – Просвети?

– Разговаривать, вообще, нужно было с самого начала со мной. И только со мной. Все те, с кем вы разговаривали до этого, и те, с кем вы, возможно, будете разговаривать потом, знают многое. Но всё равно я знаю больше их. И они, кстати, это знают.

– Несколько запутанно у тебя получается, – пожав плечами и облокачиваясь на стол, я изобразил на лице лёгкое недоумение. – Кто знает больше, кто знает меньше? И чего не знают другие, что знаешь ты?

– Я знаю больше на столько, чтобы управлять этими людьми.

Такое заявление было для меня не то что странным, но скорее даже смешным. В голове один за другим начали всплывать всевозможные комплексы психических расстройств, центральное место среди которых почётно занял бонапартизм.

– Ты предводитель? – всё же серьёзно поинтересовался я. – Или мессия?

– Не то и не другое, – без какого либо эмоционального изменения, с тем же пристальным взглядом ответил Андрей. – Я, скорее, ретранслятор.

– То есть ты не источник информации, а всего лишь её передатчик?

– Абсолютно верно.

– А они?

– Они тоже в какой-то мере ретрансляторы, – кивнул Андрей, – но так уж получилось, что я оказался сильнее их всех. Почему-то мне дано больше, чем им всем вместе взятым. И они это знают.

– Да-да, ты уже мне это сказал. Но согласись, – наконец, не выдержав, и нахмурив брови, решил спросить я, – это же очень, очень странно.

– Всем, с кем вы говорили до меня, вы сказали это, – неожиданно ухмыльнулся мой собеседник, – но это не заговор. Поверьте. Мы ни о чём не сговаривались. Просто неожиданно для всех нас в какой-то момент сработал какой-то выключатель. Щёлк! И мы стали другими. Хуже или лучше – мы не знаем. Просто другими и всё.

Для себя я тут же отметил, что очертания этого коллективного психоза начали вырисовываться. А передо мной сейчас сидел лидер, духовный предводитель этого «явления» на борту крейсера.

– Другими вы стали около месяца назад? – спросил я, записывая свои мысли в блокнот.

Андрей ответил без задержки на размышления или подсчёта в уме.

– Точнее – три недели и один день. Двадцать два дня назад, как только было проведено испытание нашего нового повседневного обмундирования.

Как раз в этот момент я почему-то и сопоставил два факта, – выдачу обмундирования и проведение эксперимента.

– Думаешь, что это как-то связано? – спросил я.

– Это связано. Да.

– И ты знаешь, каким образом?

– Знаю. Мы все знаем.

– А мне можно узнать?

– Да, конечно. Я могу рассказать абсолютно всё. Но поверите ли вы?

– Сначала я должен услышать, – пожал плечами я.

– Хорошо. Слушайте.

Не подозревал, что после рассказа Андрея Горбункова я всерьёз задумаюсь, нужны ли нам новые технологии в военно-промышленной сфере. Но так произошло.

Андрей отодвинулся от стола, лёг спиной на стенку узкой каюты и заговорил.

– Возможно, вам и не известно, но при пошиве нашего обмундирования применялась не совсем обычная ткань. В ткани присутствует очень тонкая медная нить. И нужна она для того, чтобы защитить матроса от воздействия экспериментального излучения. Разработки велись очень давно. А сейчас полным ходом идёт его испытание. Излучение по своему принципу направлено на деморализацию личного состава противника. Было применено в прошлом году в Чёрном море против корабля военно-морских сил США. И довольно успешно. И раз оружие работает, значит должна быть от него и защита. Всякий яд имеет силу, как оружие, если в твоих руках ещё есть и противоядие. То есть, обзаведясь мечом, поспешили создать кольчугу. Медная нить, вплетённая в структуру ткани, играет роль фоновой защиты, барьера для излучения. Она как бы глушит его, не давая ему воздействовать на организм человека. Но что-то сработало не так. Медная нить защитила нас от излучения во время военных манёвров три недели назад, но каким-то образом повлияла на наше сознание, дав возможность слышать голос высшего божества.

Андрей замолк. Со спокойным лицом, тем же немигающим взглядом он глядел на меня и будто безмолвно спрашивал: «Ну что, я же говорил тебе, что ты мне не поверишь?».

Но я решил не сдаваться так быстро. Это ещё не всё, что он мне мог рассказать. Я был в этом уверен.

– Все слышат голос всевышнего? – решил уточнить я.

– Голос высшего божества слышат абсолютно все. Но кто-то в большей мере, а кто-то в меньшей.

– Ты – в большей?

– Я слышу всё. Они нет.

В этот момент я немного замялся. Мне хотелось задать два разных вопроса. Я понимал, что один поведёт разговор в одно русло, а другой – в другое. Какой задать первым?

Андрей, заметив или почувствовав мою заминку, кивнул, будто понимает трудность моего выбора. И сам, без подсказки, ответил на первый вопрос.

– Он просто говорит. Это некий поток информации без прямых указаний к каким либо действиям. Нет ни требований, ни заветов. Скорее, всё услышанное можно назвать пожеланиями. А может быть, прогнозами.

– Предсказаниями? – снова решил уточнить я.

Андрей на мгновение задумался.

– Нет, это не предсказания. Это такие размышления с ноткой сожаления и разочарования.

– Сожаления о чём?

– Обо всех нас, – ответил Андрей. – О каждом из нас.

– Высшему божеству нас жалко? – с улыбкой, но сморщив лоб, опять поинтересовался я.

– Нет, совсем не жалко. Это всего лишь информация и немного разочарования.

Я начал понимать, что запутываюсь в рассуждениях Андрея и собственных мыслях. Разговор начал вращаться вокруг некого высшего божества, которого мог услышать не каждый смертный, а лишь попавший под облучение новейшего военного оборудования. Обязательное условие – наличие на посвящённом нового, такого же экспериментального обмундирования с медной нитью.

Второй вопрос теперь можно было задавать спокойно. Агрессии и религиозного фанатизма, по крайней мере, в рассуждениях Андрея не было. А значит, он попадал вместе со своими «единоверцами» в категорию вялотекущих и совсем не буйных больных. Несомненно, больных. Сомнений у меня на тот момент не возникало.

– Андрей. А можешь ты мне сказать, что конкретно вот прямо сейчас тебе говорит голос?

– У меня нет выбора, – на последнем моём слове, почти перебивая меня, уверенно произнёс Андрей. – Я и могу, и должен отвечать на любые ваши вопросы. И, конечно, могу вам сказать, что говорит голос в данную секунду.

– И?

– Пока вы задавали вопрос, всевышнее божество уже дало разрешение на передачу информации вам.

– А какими словами? – не унимался я.

– Одним словом: «Разрешаю». Этого было достаточно, чтобы я понял.

– А сейчас?

– А сейчас голос всевышнего божества говорит, что вы хороший человек. И вы не напуганы происходящим на корабле, как все остальные из командования.

– В этом нет ничего странного, – скромно пожал плечами я, – просто мне поручили разобраться в сложившейся ситуации. У меня прагматичный, сугубо профессиональный подход. Я пытаюсь понять, что вами движет? Чего вы хотите? – И через паузу. – Чего от вас можно ожидать?

– Нас бояться не нужно.

Хоть какая эмоция промелькнула бы на лице Андрея. Внимательный, пронзительный взгляд. Будто он пытался понять меня, а не я безуспешно силился заглянуть к нему в душу.

– Голос не может приказать вам убить меня и всех остальных, не входящих в вашу группу избранных, тех, кто слышит высшее божество? – напрямик спросил я. Это было рискованно. Но иногда прямота лучше всяких стратегических уловок. Доверие получают либо сразу, либо никогда. Впрочем, как и теряют.

– Это абсолютно бесполезно, – спокойно ответил Андрей. – Стали бы вы жечь осиное гнездо, зная, что этой ночью неожиданно ударит шестидесятиградусный мороз, и все осы неминуемо погибнут?

К такому ответу я был не готов.

– Я тебя правильно понимаю, Андрей? Нет смысла убивать нас всех, потому что мы и так все скоро погибнем?

– Это говорю не я, – кивнул молоденький матрос со спокойным взглядом векового старца. – Это всего лишь информация. И как раз это знаю только я.

– Другие не знают?

– Нет.

– Почему?

– Они должны оставаться спокойными. Им ни к чему волноваться. Они должны только верить, а высшее божество само обо всём позаботится.

Мы замолчали. Неожиданный поворот событий. Вот тебе и без фанатизма.

– А когда это должно случиться? – уже осторожнее поинтересовался я.

– Завтра в полдень, – без тени смущения ответил Андрей.

– Завтра в полдень? – переспросил я.

– В одиннадцать часов пятьдесят семь минут по местному времени, – прозвучало сухое уточнение.

– А что случится? Все умрут? Апокалипсис? Конец света?

Неожиданно Андрей положил перед собой руки на стол, опустил на них голову, и начал говорить прямо в поверхность стола глухим голосом:

– Случится непоправимое. Погибну я, погибнут многие. Но вы будете жить. Из всех, кому будет грозить смерть, вы будете защищены. И это ваша судьба.

Отчётливо помню, что меня передёрнуло, и лёгкий холодок пробежал от макушки до пятого шейного позвонка. Уж больно тревожно, по-театральному надрывно прозвучало послание матроса Горбункова. Непонятное мне самому сомнение вкралось в мою голову. Может, действительно это не он сам придумывает на ходу мессианскую легенду про голос и скорейшую массовую погибель?

– В это мне тоже верить? – с появившейся хрипотцой в голосе поинтересовался я.

– Ни к чему, – поднимая голову, ответил Андрей. – Завтра будут доказательства. И не поверить будет труднее, чем взглянуть на солнце.

Что он имел в виду? Человек может взглянуть на солнце, но это для него не очень приятно. Да и небезопасно для глаз. Но ведь может, это не трудно.

Могут ли слова Горбункова означать, что верить ему так же опасно, так же неприятно, но возможно?

Одно я мог понять чётко: Андрей Горбунков – твёрдый орешек.

Но где он этого всего нахватался? Анкета говорила, что его мать обычная швея-мотористка, а отец проработал двадцать лет охранником в ЧОПе. Сам Андрей окончил школу, отучился два года в техникуме и пошёл в армию. Самородок? Или прекрасный актёр?

Но зачем подговаривать почти всю команду матросов крейсера? Неужели всё-таки массовый психоз? Но почему только у тех, кто был в новом экспериментальном обмундировании с медной нитью?

Вопросов было больше ответов раз в сто, не меньше.

У меня потихоньку начинала ныть голова от умственного перенапряжения. А мне предстояло ещё опросить восемь человек из команды матросов, причисляющих себя к этой ново зародившейся секте «слухачей». Я улыбнулся собственным мыслям. Стало немного полегче.

– Оставшихся восьмерых можете не опрашивать, – неожиданно заявил Горбунков. – Они вам ничего нового не расскажут. Всё то же самое, что и предыдущие.

– Я должен, – почему-то со страдальческой ухмылкой сказал я.

– Понятно. Служба.

– Так точно, товарищ матрос.

Я встал из-за стола. Андрей поднялся тоже. Мы пожали друг другу руки и я сказал:

– Спасибо за беседу.

– Пожалуйста.

– Скажу честно, Андрей, – глядя прямо ему в глаза, на прощание начал говорить я, – не понимаю, зачем вам это нужно. Вы ведь не психи. Вполне нормальные ребята. Ну, поиграли немного в театр, побалагурили слегка, и уже завязывайте. А? Вам ведь ещё на гражданку возвращаться. Девчонки, родители ждут. Ну, разве стоит оно того?

И как раз в это мгновение я почувствовал весь ужас, всю неминуемость всего-всего в глазах Андрея. Неминуемость времени, неминуемость случайностей, неминуемость добра и зла. Как будто из глубины его глаз на меня взглянула не человеческая сущность, какой являлся Андрей Горбунков, а то самое высшее божество.

– Я не могу, – твёрдо произнёс молоденький матрос со стальным, немигающим взглядом. – Может тот, кому дано. И мне дано, но другое. Трудное для вашей веры, но лёгкое для моей. А значит, предначертано мне выполнить волю его, как свою собственную.

Андрей не просто говорил, а как будто декламировал заученные строки из священного писания. Вот только из какого?

Я освободил руку от рукопожатия, спрятал ладонь в карман брюк и произнёс:

– Хорошо. Не буду спорить. Совершенно с тобой согласен: твой выбор – это твой выбор.

Спорить мне с ним не хотелось. У меня были абсолютно другие полномочия. Сделать опрос съехавших с катушек матросов, написать отчёт и предоставить его командованию. Всё! Заниматься их психикой, выяснять, что же произошло с их мозгами, – этим займутся другие. Не я!

И всё же искренне я желал этому молодому матросу и его сослуживцам закончить ломать комедию и вернуться к нормальной службе. В противном случае не военный психиатрический госпиталь, так дисциплинарный береговой батальон их ожидал точно.

– Выбор – миф, – добавил к моим словам Горбунков и тут же спросил, – разрешите идти?

– Свободен, матрос, – печально произнёс я.

Андрей козырнул. Я руку не поднял, так как был без фуражки. Хотел ему сказать что-то вроде «всё же подумай» или «не губи молодость», но сдержался. Ему это было ни к чему. Так мне казалось.