Однако для мамы, как и для большинства евреев страны, желающих получить образование в условиях не афишируемой, однако легально утверждённой квоты для меньшинств, позиция местных властей не явилась непреодолимым препятствием. Мама не только успешно сдала вступительные экзамены, но и закончила университет в пятёрке лучших студентов их класса. Каким образом она сумела не только выжить, но и преуспеть среди такого рьяно-пылающего антисемитизма, объяснить не могу по очень простой причине – на эту тему мама говорила крайне редко. Иногда, мимолётом, она могла бросить несколько фраз о «кузистах», скорее националистах, чем патриотов страны. Либо могла вкратце рассказать о Корнелиу Кодряну и его «Железной гвардии», правом крыле Национальной христианской лиги защиты, основным родом деятельности которой в преддверии Второй мировой войны стало преследование евреев, как главных агрессоров всего христианского мира. Как маме удалось добиться успеха в таких условиях, для меня так и осталось загадкой. После окончания университета в 1937 году, мама устроилась на работу провизором в частную аптеку. Хозяин аптеки был румынский еврей и к маме он относился уважительно и доброжелательно. Работая в аптеке, она познакомилась с одним из клиентов, который стал за ней ухаживать. Через короткое время они сошлись и стали жить совместно, снимая две комнаты в центре города. Жили они пока не расписываясь, в гражданском браке. Были у неё на то свои причины. Её гражданский муж, ветеринар по образованию, высокий молодой человек довольно приятной наружности, по маминым рассказам оказался невыносимо ревнивым и подозрительным. Поначалу ей даже нравилось, что Фиме не безразлично, кто её подруги, как и с кем она проводит время, когда они не вместе. Однако чем больше проходило времени их совместной жизни, тем больше она стала ощущать его неослабевающий контроль. Он цеплялся к ней из-за любой мелочи, обращал внимание на то, как она одета, как смотрит и говорит с посторонними мужчинами, сколько раз улыбнулась или как отреагировала на любой пустяковый комплимент. А так как мама была необыкновенно красивой женщиной, «а-ля Софи Лорен», правда, в миниатюре, мужчины часто обращали на неё внимание. В конце концов мама решила, что им нужно расстаться. Понимая, с какой чрезмерной силой проявляется его желание единолично обладать ею, она пришла к выводу, что у неё не может быть другого выбора, как навсегда сбежать от мужа. Она попросила хозяина аптеки, в которой проработала всё это время без перерыва, дать ей отпуск, а мужу сказала, что после напряжённой учёбы и двух лет работы без отпуска хочет один летний месяц провести дома, сама, у родных. Муж возражать не стал, заметно успокоенный тем, что жена поедет на короткое время к родителям. Таким образом, сумев вырвать хоть частично временную свободу, мама вдруг чётко осознала, что для того, чтобы избавиться от ревнивого человека, она должна решиться на радикальные меры. В создавшихся условиях и ситуации в стране правильнее всего было бы уехать за границу. Тогда ей удастся расстаться с ревнивцем раз и навсегда. Она задумалась о том, что могла бы уехать в СССР. Причина, почему выбор её пал именно на эту страну, оказалась довольно простой. Она, как и многие другие, легко поддалась пропаганде, проводимой адептами марксизма. Советские радиостанции и газеты взахлёб рассказывали о том, что в ближайшее время они построят коммунизм в своей стране. Иными словами, пропагандисты обещали создать рай на земле. Немалую роль в решении мамы, конечно, сыграла и физическая территориальная близость двух стран. Их городок находился всего лишь в 90 км от Одессы, крупного портового города, раскинувшегося на берегу Чёрного моря. К тому же с русским языком у неё проблем не было. Аккерман время от времени входил в состав Российской империи, и, хотя после 1918 года город, как часть Бессарабии, перешёл в румынские владения, среди жителей их города было немало русских или русскоговорящих.

* * *

Фаня полюбовалась собою ещё раз, заглянув в висящее над камином прямоугольное зеркало, решительно прошла в гостиную, где собралась вся её родня. Во главе деревянного непокрытого стола сидел отец, статный и жилистый худощавый мужчина среднего роста, в возрасте 55-57-ми лет. Красиво обрамлённые длинными ресницами его тёмно-карие выразительные глаза, моментально привлекали внимание незнакомца, заставляя непроизвольно дольше чем обычно изучать лицо этого человека. Он обладал чуть ли не по-женски полными, бордового цвета губами правильной формы, из тех, что средневековые художники рисовали «луком Купидона», что делало его вполне привлекательным даже в таком немолодом возрасте. Одет он был в чистую белую льняную рубашку. Гладко выбритый, отец навряд ли производил впечатление человека, привыкшего к постоянному физическому труду. Чуть поодаль, по бокам стола, друг напротив друга, сидели две сестры, старшая Аня, замужняя, с пятилетним ребёнком на руках, младшая сестра Регина, пока не замужем. На противоположной стороне примостилась их мама, Ента. Жили они в стареньком, но ещё добротном одноэтажном доме из 4-х комнат, что достался им от родителей отца, а тем, в свою очередь от их родителей, тоже по отцовской линии. Собралась семья по просьбе Фани. Накануне она заявила матери, что собирается уехать за границу. Навсегда. В Советский Союз. В доме начался переполох. Каждый пытался высказать своё мнение. В основном все придерживались мнения, что шаг этот не только неразумный, но и чреват всякими неожиданными последствиями. Каждый выдвигал свои, казалось бы, логичные и оправданные умозаключения. Фаня не соглашалась ни с одним из них. Потому и решила, что правильней всего будет, если они соберутся все вместе и каждый выскажет свою точку зрения. Она понимала, что это ей даже необходимо для благоразумного вывода и самоуспокоения.

Первым заговорил отец, Михай. Это было его официальное имя. На румынский лад. Хотя в семье его так никто не называл. Дома его звали либо Моисей, либо просто Миша. Три имени были оправданы, так как их город имел древнюю историю перехода от одной власти к другой. В особенности в последние пятьдесят лет.

– Фанюрик, – глухо произнёс отец. Он всегда её так называл, и она привыкла к этому лёгкому искажению своего имени. – Ты, дочка, у нас в семье самая передовая. Я не боюсь этого слова. Пусть твои сёстры на меня не обижаются. И хоть ты и не старшая, они волей-неволей равняются на тебя.

При этих словах старшая, Аня недовольно передёрнула плечами. Но отец, словно не замечая пренебрежительное движение, продолжал:

– Да, я не боюсь сказать это вслух. Ты одна решилась уехать в Бухарест на длительную учёбу. Ты сумела не только выжить, но и успешно закончить свой университет и стать провизором. Ты, к сожалению, не очень удачно выбрала себе человека, на вид положительного и вполне образованного, но который оказался не таким, каким хотелось бы всем нам. И, конечно, в этом не твоя вина. Слава Богу, не успела забеременеть. Подозрительный, беспочвенно ревнивый муж – это очень плохо для создания крепкой здоровой семьи. Так что мама и я только приветствуем, что ты сумела разобраться в нём с самого начала вашей совместной жизни. Потому честь тебе и хвала. То, что ты сейчас задумала сделать, это очень серьёзный шаг. Ты хочешь уехать одна. В неизвестную тебе страну. В страну, где у тебя нет никого из близких и где мы тебе не сможем помочь, даже если тебе понадобится наша помощь.

Отец стал заметно волноваться, хотя и пытался говорить ровным спокойным голосом.

Фаня стала успокаивать его:

– Я уезжаю недалеко. В Одессу. С такой профессией, как у меня, я быстро найду работу. Им нужны провизоры. Я не сомневаюсь. Я слушаю их радио. Они всё время говорят о том, как им нужны люди, обладающие специальными знаниями. Я уверена, что у меня не будет сложностей. А потом я заберу вас к себе. Всех. И вы тоже устроитесь. В их стране строят коммунизм. Люди там будут жить счастливо, не задумываясь о том, как найти средства на пропитание, или ломать голову, как дать детям образование. Да и здесь уже давно непонятно, что творится. Сколько раз сюда приходили новые хозяева, заявляя, что это их владения. И сейчас то ли это румынская земля, то ли молдавская, то ли русская, но это не наша земля. Я говорю об антисемитизме, свирепствующем по всей стране. Почему мы должны жить в таких условиях, когда румыны явно показывают, что они нас не хотят. Они объявили нас иностранцами несмотря на то, что мы, родившиеся здесь, давно пустили корни, тянущиеся к нашим далёким предкам. Уже много веков. Но нас не хотят признавать. А сейчас, когда Европа на грани глобальной войны, развязанной Германией, оставаться здесь и опасно, и нелепо. Подумайте, что нас, евреев, здесь ждёт.

Все вдруг разом замолчали, задумавшись, признавая, что Фаня в основном говорит правильные вещи. И тут Фаня поняла, что она скорее всего выиграла этот бой. Для себя. Вывод, ею сделанный, был оптимально верным. Она, как всегда, оказалась инициатором новых действий, но это не только не испугало её, а скорее вдохновило на очередной шаг. Больше на эту тему в тот день никто не заговаривал. Все понимали, что решение уехать стало окончательным. Потому все последующие дни как-то сразу выбились из монотонной обыденности, принимая новый оборот, странно трансформируясь в стадию реальности. Также выявилось, что образовавшийся отрезок времени оказался неожиданно коротким, в пределах которого ей необходимо было решить несколько формальных вопросов типа окончательного увольнения с работы, получения визы на въезд в другую страну. Ну и главное, суметь избежать вполне реального конфликта с мужем, если ему каким-то образом станет известно о её планируемом отъезде.

На все сборы у неё ушло не больше полутора месяцев. Фаня почувствовала, как всё свершается с безумно невероятной скоростью. Чрезвычайные события в Европе подсказывали, что надо торопиться. Германия уже успела напасть на Польшу. Франция и Англия, согласно своим обязательствам защищать эту страну, в ответ объявили войну Германии. Не остановившись на этих военных операциях, Германия атаковала также и Данию, за ней последовала Норвегия. Италия вступила в войну и, став союзником Германии, вторглась в Южную Францию. Того и гляди перекроют границу и что тогда? Как поступят с евреями, которых и так не признают за полноценных людей? С каждым днём их притесняют всё сильнее и сильнее. Погромы захватили уже достаточно большие территории, вспыхивая в разных уголках страны. Легионеры из Железной гвардии, чувствуя безнаказанность, стали свирепствовать ещё больше. Доходило до того, что независимо от занимаемого положения в обществе, еврея могли запросто убить. Пошли слухи, что людей находят разрезанными на отдельные куски мяса, которые вывешивают в витринах магазинов, словно это какой-то обычный скот. Оставалось только зажарить мясо к столу. Зато СССР заключил пакт о ненападении с Германией. Русские постоянно твердили, что в войну ввязываться не намерены. И в этом смысле можно было не опасаться. Территориальные конфликты либо с Финляндией, либо с Польшей не афишировались, и потому люди не придавали им особого значения.

Также подстёгивал факт, что муж Фима мог в любую минуту приехать за ней. Она слышала, что евреев-специалистов такого плана, каким был он, бесцеремонно освобождают от работы без права трудиться где бы то ни было по той или иной схожей специальности. Евреев прекратили брать в армию, давая им понять, что они больше стране не нужны. Не исключался вариант, что Фима может изъявить желание уехать за границу, как и она.

По совершенно неумышленному совпадению, 26 июня 1940 года, закончив все официальные дела, Фаня взяла билет на поезд и укатила в Одессу. Родителям и сёстрам она наказала мужу о её отбытии в СССР по возможности постараться не говорить. Ввиду того, что адреса у неё пока на самом деле не было, в этом плане она была относительно спокойна, надеясь, что он её так просто не найдёт.

* * *

– Предъявляем документы, паспорта, билеты, – внезапно раздался командирский голос, и перед Фаней вырос широкоплечий пограничник в военной форме с собакой. Второго пограничника, чуть пониже ростом и с не такими широкими плечами, Фаня сразу и не приметила. Люди в купе тут же засуетились, стали рыться в личных вещах, готовые беспрекословно выполнить команду пограничников.

– Ваши документы, – скомандовал высокий солдат, теперь уже непосредственно обращаясь к ней. Смуглый, с серо-стальными моментально пронизывающими всё нутро холодными глазами, он уставился на Фаню, не моргая, словно робот, заранее кем-то заведенный. Фаня чуть дрожащей рукой протянула имеющиеся при ней бумаги, искоса поглядывая на овчарку.

– Румынская поданная? Куда едем? – громко спросил солдат, внимательно разглядывая молодую женщину, сверяя её лицо с фотографией на паспорте.

Фаня спохватилась, что забыла дать мандатное удостоверение, указывающее на разрешение въезда в СССР, выданное на её имя в Советском консульстве в Бухаресте. В частности, в нём говорилось, что «сей документ выдан в ответ на ходатайство Фаины Михайловны Мейдман, урождённой гор. Аккерман, получить вид на постоянное место жительства в пределах СССР».

– Причина переезда, – не обращая внимания на официальную бумагу, продолжал резко допрашивать пограничник, однако всё же уставившись в содержимое документа. На самом деле его смутило совпадение выезда молодой женщины из враждебной по его понятиям страны, собственно, в тот день, когда товарищ В. Молотов, Председатель Совета народных комиссаров, вручил румынскому послу в Москве заявление с требованием вернуть Бессарабию и часть Буковины СССР, как незаконно оккупированных Румынией в 1918. Об этом событии им буквально сегодня утром объявили на кратком политическом собрании, ежедневно и в обязательном порядке проводимых во всех пограничных войсках Советского Союза.

Фаня попыталась чётко сформулировать, как она слушала радио у себя в Румынии и как ей нравилось то, что она слышит, и вот в итоге решилась на этот шаг. Она хотела звучать убедительно, но сама понимала, что ни её тон, ни слова не звучали так, как ей бы хотелось. Даже собака начала нервничать.

– Вещи есть?

Фаня утвердительно кивнула головой, рукой указывая на чемодан.

– Показывайте, что везёте, – грубо, чуть не со злобой приказал солдат.

Фаня вытащила чемодан, укладывая его на кушетку, дрожащей рукой пытаясь отщелкнуть не поддающуюся сразу задвижку замка.

Пограничник терпеливо ждал, не произнося ни слова. Воздух почти звенел, накалённый до предела от вдруг создавшегося напряжения. Когда защёлка наконец-то сдвинулась с места, Фаня откинула крышку чемодана, тут же отошла в сторону. Высокий, видимо, старший, кивнул головой своему напарнику, оброня одно слово: «Проверяй».

Младший пограничник поначалу осторожно, потом всё смелее стал вынимать блузочки, юбки, нижнее бельё, довольно беспорядочно раскидывая вещи по обе стороны чемодана.

– Смелее. У нас ещё много работы, – раздражённо сделал замечание младшему старший пограничник, поправляя рукой винтовку, висевшую со стороны спины.

Фаня с испугом наблюдала, как небрежно разбрасывается тщательно уложенная одежда, и ей неожиданно закралась в голову странно неприятная мысль: «А не совершила ли она непоправимую ошибку?» Правда, она тут же отогнала её, украдкой наблюдая за движениями военного. Когда пограничники наконец закончили досмотр и пошли дальше, Фаня молча, ни на кого не глядя, стала складывать вещи обратно в чемодан.

* * *

Устроить свой быт в незнакомой стране оказалось далеко не просто. Учитывая все непонятные зацепки, поход по разным инстанциям, бесконечные растолковывания государственным работникам цель своего приезда и желание работать и жить в стране строящегося социализма вымотало Фаню так, что она вскоре почувствовала себя почти на грани срыва. Мысль о том, что, может быть, лучше было бы вернуться домой, приходила всё чаще и чаще. Однако, судя по письмам от родных, назад ей пути уже не было. Сразу после её отъезда в стране была объявлена всеобщая мобилизация, связанная с выставленным ультиматумом со стороны СССР вернуть территории Молдавии и Бессарабии, которые Румыния, по их понятию, незаконно захватила в 1918 году. Обстановка становилась с каждым днём всё более напряжённой. Стали поговаривать о