Глава VI. Олсуфьев

Весь месяц стояли трескучие морозы. Но уже в конце апреля солнце стало припекать сильнее, потеплело, и дороги сделались вполне приемлемыми для езды. В тот воскресный день двадцать пятого апреля, Твердышевы, вернувшись из церкви, обедали всем семейством в столовой. В какой-то момент Матвей Гаврилович произнес:

– Завтра в два часа пополудни я поеду на Андреевские рудники по делам. Если желаете, Варвара Дмитриевна, могу взять вас с собой.

Варя едва не поперхнулась щами и, тут же улыбнувшись Твердышеву, который как-то странно пронзительно смотрел ей в глаза, сказала:

– Я буду очень благодарна вам, сударь.

– Значит, решили. Завтра в половине второго мы с Никитой Степановичем заедем за вами, будьте готовы.

– Спасибо, – кивнула Варя и вновь улыбнулась.

– И еще, – добавил он и прищурился: – Там в сенях валенки для вас. Наденьте завтра, а то в своих сапожках окоченеете. Путь-то неблизок.

– К Ульяне Ильиничне, что ли, за валенками ходил? – удивилась Арина, вопросительно глядя на мужа.

– Ну да, к ней, – буркнул Твердышев и вновь уткнулся в свою деревянную миску.

Путь до рудников занял около двух часов. Варя, как и велел ей Твердышев, надела валенки и ни разу не пожалела об этом. Хотя лютые морозы спали, но на улице было еще довольно холодно. И за долгий путь в санях девушка все же довольно сильно замерзла. Она сидела позади мужчин, которые громоздились на небольшом облучке впереди. Матвей правил двумя лошадьми, а Никита Степанович, мастер с завода, всю дорогу без умолку болтал. Из разговора Никиты Степановича Варя поняла, что Твердышев намерен договориться о покупке руды с Андреевских рудников. А мастер ехал на рудник на несколько дней, чтобы осмотреть качество руды и решить, пригодна ли она для их изделий.

Места назначения они достигли около четырех часов пополудни. Мужчины немедля направились в небольшой деревянный одноэтажный дом, где жил управляющий рудниками. Варя же устремилась в сторону неприглядных деревянных землянок, которые виднелись чуть в отдалении, намереваясь разузнать, где живет Олсуфьев. Ей вдогонку Твердышев громко повелительно велел:

– Долго не ходите. Если замерзнете, приходите в избу управляющего, чтобы погреться.

Варя согласно кивнула и, почти тут же забыв про существование Твердышева, поспешила к землянкам. Войдя в первую из них, она обнаружила ее пустой. И, лишь выйдя на улицу, заметила заросшего мужика в неприглядном оборванном тулупе.

– Барышня? Вам чего здесь? – опешил мужик, не ожидая увидеть перед собой богато одетую девицу в шляпке. Изысканное синее платье из дорогой ткани и вышитая короткая шубка, отороченная мехом, отчетливо выдавали в Варе дворянку.

– Мне нужен Олсуфьев Алексей Иванович, вы знаете его?

– Ну, может, и знаю.

– Вот возьмите, – быстро произнесла она, сунув в грязную руку мужика серебряный гривенник.

– Ух, барышня, благодарствую. Он там, у второй шахты, – мужик указал на черную высокую гору, покрытую снегом. – Сейчас как раз заканчивается получасовой отдых у них. Так что поспешайте.

– Спасибо, – бросила Варя неприглядному мужику и немедленно направилась в указанную сторону.

Каторжники сидели прямо на влажном от талого снега бревне у входа в каменоломню. Грязные, вонючие и замерзшие, они с ожесточением поглощали из деревянных мисок пустую кашу и зло смотрели на двух надсмоторщиков, которые стояли рядом.

– Давайте живее, – прикрикнул один из охранников. – Работать уже нужно!

– Дай хоть передохнуть, ирод, – буркнул один из мужиков.

– Ты поговори у меня еще, Тимошка! – прикрикнул на него охранник. – Ты это чего, на гулянье сюда пришел? Ваше дело как надобно работать и вину свою тяжкую искупать!

Варя поморщилась от последней фразы приказчика и, заметив приметную высокую фигуру Олсуфьева, поспешила к нему. Он, как и остальные, сидел на бревне и, уже поев, устало сгорбившись, ковырял грязным валенком проталину. Вид его, неухоженный и усталый, испугал девушку. Она до сих пор помнила, каким он был еще полгода назад, на том великолепном балу, когда отверг ее. Нынче же его облик вызвал у нее молчаливый вскрик.

Олсуфьев невольно поднял голову и остолбенел. Варенька Андреевская, собственной персоной, в темно-синем платье и собольей шубке, в белой, отороченной мехом шляпке-капоре, стояла перед ним, словно только что вышла на прогулку по Невскому.

– Варя? Вы? – опешил Алексей.

Он тут же вскочил на ноги и закашлялся. Несколько раз моргнув, мужчина осознал, что это не виденье, девушка действительно стоит перед ним и, дрожа от холода, теребит в руках меховую муфточку.

– Алексей Иванович, я так рада вновь видеть вас, – полепетала Варенька замерзшим голосом, не спуская влюбленных глаз с его изможденного бородатого лица.

– Зачем вы приехали? – сорвался вопрос с уст Олсуфьева, и в его рту появилась горечь. Как же он хотел вновь увидеть другую девушку, не эту, темноволосую и золотоглазую, стоящую перед ним, а совсем иную. Ту, из-за которой попал сюда.

– Эй ты, девица, чего тебе надобно?! – раздался злой окрик одного из надсмотрщиков, который проворно приблизился к ним, вытащив из-за пазухи плеть.

Варя испуганно оглянулась на охранника, быстро придумывая, что ответить. В этот момент позади них раздался громкий голос:

– Ты, Пахомыч, не кричи. Видишь, сестра к брату приехала!

Твердышев подошел к ним и предостерегающе взглянул на охранника.

– И что? – огрызнулся Пахомыч. – Разговоры во время работы запрещены! У нас сроки и куча работы. Ты, Матвей Гаврилович, знаешь наши порядки. Пусть вечером после девяти в избу к нему приходит, когда ему отдых положен.

– Можно мне поговорить с ним всего несколько минут? – Варя быстро сделала шаг к охраннику и сунула в его руку перстень с красным рубином. – Вот возьмите.

– Ох, что вы, барышня! – опешил тот от явно дорогой взятки. – И что ж вы хотите?

– Можно переговорить с вами наедине? – попросила она.

Мужчина указал ей в сторону, и они чуть отошли от Твердышева и Олсуфьева. Варя, понизив голос до шепота, сказала охраннику:

– Если это возможно, могу я простить вас об одолжении?

– Ну конечно, – уже более приветливым тоном заметил охранник, припрятывая перстень за пазуху.

– Прошу вас, разрешите мне сейчас поговорить с братом.

– Ну, минут десять, не более. Ему на работу пора.

– Да, да, я недолго, – кивнула Варя и поспешила к Алексею.

Приказчик вместе с Твердышевым отошли к горе, следя за тем, как остальные каторжники следуют обратно в каменоломню. Варя же вновь приблизилась к Олсуфьеву. С любовью смотря в лицо молодого человека, она воодушевленно пролепетала:

– Вот я обо всем договорилась.

Алексей молчал и все более мрачнел. В следующий миг он посмотрел поверх головы девушки и холодно раздраженно выпалил:

– Зачем вы приехали, Варвара Дмитриевна?

– Вы же знаете, что очень дороги мне, Алексей Иванович.

Он обратил на нее ледяной взор и почти зло произнес:

– Вы зря приехали, Варвара Дмитриевна. Если вы думаете, что мое отношение к вам изменилось, то вы ошибаетесь.

– Но я всего лишь хочу… – начала мямлить Варенька, опустив глаза и кусая губы. А про себя досказав фразу: «…я надеюсь, что все изменится. Да именно так и будет, вы, Алексей Иванович, оцените меня и вскоре ответите на мою любовь, я надеюсь на это!»

– Варвара Дмитриевна, уезжайте, – уже грубо добавил Олсуфьев. – Вам здесь не место. Неужели вы не понимаете, что совершаете большую глупость? Возвращайтесь в Петербург к отцу, говорю вам это как старший брат.

– Вы мне не брат! – ощетинилась Варенька и недовольно зыркнула на него яркими очами. – И никогда им не будете! А я никуда не уеду, знайте это!

– Вы просто упрямая своенравная девица! Вот вы кто! – выпалил гневно он и, стремительно развернувшись, направился в сторону горы.

Варя от досады прикусила губу, радуясь тому, что они говорили в стороне от других людей, и их разговор не слышали. Ибо она совсем не жаждала, чтобы другие люди видели ее очередное унижение от этого невозможного Алексея. Едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, она долго смотрела на его удаляющуюся фигуру и чувствовала, что сердце дико болезненно бьется. Она не отрывала взгляда от Олсуфьева, пока он не скрылся в каменной шахте.

– Ступайте в избу к управляющему, – раздался над ее ухом низкий баритон Твердышева. Варя вздрогнула, так как не заметила, как он приблизился. – Чаю горячего попьете, согреетесь. Чуть позже домой поедем, – добавил он командным тоном.

Едва не плача, девушка, даже не взглянув на Твердышева, развернулась и поплелась, куда он велел. Проходя мимо одного из бараков, она заметила маленького серого котенка. Он жалобно мяукал, видимо, замерзнув, и жался к деревянному срубу. Отчего-то Варя подумала о том, что, возможно, этого котенка еще недавно гладил Алексей, и его рука ласково проводила по мягкой шерстке. Вмиг приняв решение, она подошла к котенку и, подобрав его, сунула себе за пазуху, под шубку.

Чувствуя, что уже сильно замерзла, она быстро направилась в избу, где управляющий собственноручно напоил ее чаем с кренделями. Еще полчаса спустя появился Твердышев и заявил, что пора ехать, а то скоро стемнеет. Варя уже почти успокоилась после разговора с Алексеем и согласно кивнула в ответ. Поблагодарив управляющего рудниками за чай, она вышла на улицу вслед за Матвеем Гавриловичем. Испросив разрешения Твердышева сесть рядом с ним впереди, Варя взобралась на облучок. Матвей поправил сбрую на лошадях и проворно уселся рядом с девушкой. Едва он взял в руки вожжи, как послышалось громкое мяуканье.

– Это что еще? – насторожился Твердышев, уткнувшись взглядом на ее грудь, где была отчетливо заметна странная выпуклость.

– Котенок, – ответила она, и из ее чуть распахнутой шубки показалось маленькая волосатая мордочка. – Он здесь на руднике замерзнет. Жалко его. Я его с собой домой возьму.

– Словно дитя малое. Котенок-то вам зачем? – нахмурился он.

– Говорю же вам, Матвей Гаврилович, замерзнет он, жало мне.

Окатив девушку недовольным взором, он более ничего не сказал и начал понукать лошадей, чтобы те сдвинулись с места. Котенок вновь спрятался в Варину шубку, а девушка облегченно вздохнула, думая о том, что этот котенок хоть как-то был связан с любимым Алексеем.

Почти полпути они проехали в молчании, как вдруг Матвей, бросая косые взоры на сидящую рядом девушку, заметил:

– Сморю, не очень-то ваш брат обрадовался встрече.

– Ему не нравится видеть меня здесь, в этой обстановке, вот и все, – буркнула она в ответ, смотря вмиг увлажнившимися глазами вперед, на белую дорогу. – Ему неприятна даже мысль о том, что я буду жить здесь, в этом убогом нищем месте.

– Чего это у нас убогое место-то? – сердито осведомился Твердышев, нахмурившись. – По всей стране люди так живут. Это вы, дорогуша, привыкли в столицах во дворцах танцевать, а жизни простых людей даже и не знаете. Что ж вы думаете, празднества ваши в Петербурге и наряды разве не трудом крестьян куплены? А вы, дворяне, лишь бездельничать привыкли.

– И вы не боитесь говорить подобные вещи? – спросила удивленно Варенька, повернув к нему лицо, и возмущенно добавила, сверкая очами: – Да если мы были сейчас в Санкт-Петербурге, вас бы точно упекли в крепость за эти вольные речи!

– Не вам меня крепостью пугать, – оскалился он ей в лицо. – Мы не в Петербурге! У нас здесь свои порядки и законы!

Он вновь отвернулся к лошадям. Варя же, прокрутив его последнюю фразу пару раз в голове, не сдержавшись, выпалила:

– Слышала я про ваши законы. Арина Афанасьевна мне все рассказывает, как вы на своем заводе над людьми измываетесь и плетьми наказываете!

Стремительно обратив на девушку тяжелый взор зеленых глаз, Матвей угрожающе прищурился.

– А вы, что ж, думаете, рабочие добровольно по четырнадцать часов работать будут? – голосом, в котором слышался свинец, произнес он. – У меня мало людей, а заказов много, оттого и приходится жестким быть!

– Жестоким, вы хотели сказать? – поправила его Варя ехидно.

После ее слов Матвей резко натянул вожжи, и лошади остановились. Повернув к девушке побледневшее от бешенства лицо, Твердышев коротко прочеканил:

– А ну слазь!

Варя, опешив от его выпада, тут же стушевалась и опустила глаза на муфточку. Поджав губки, она замолчала, опустив голову. Она осознала, что перегнула палку. Ведь с авторитарным и жестким Твердышевым нельзя было так вызывающе разговаривать. Варя прекрасно понимала, что зависит от него. И если захочет, он сегодня же может выгнать ее из своего дома. Он и так сделал ей одолжение и повез к Алексею. Тотчас она засуетилась и, кусая губы, промямлила, нервно глядя на него:

– Простите меня, Матвей Гаврилович, я не подумала, что говорю.

– Не подумала она! – процедил он, испепеляя ее взглядом. – Еще баба меня учить жизни будет! Вот новость!

– Извините, но я вам не баба, – начала Варя осторожно. – А, во-вторых, вы сами начали о том, что я бездельница.

– А что, это разве неправда? – ощетинился он.

– Возможно, в столице при батюшке я вела праздную жизнь. Но здесь, в вашем доме, вы прекрасно знаете, что я помогаю по хозяйству Арине Афанасьевне.

– Помогает она! – пробубнил Матвей и стегнул лошадей, чтобы она поскакали. – Вы, Варвара Дмитриевна, в следующий раз думайте, прежде чем такие разговоры заводить. Я ведь вам не крепостной мужик в вашем петербургском имении. И вмиг могу вас из своего села выгнать. И поедете обратно в свою правильную столицу.

– Но я думала, что поселок и завод принадлежит Осокину Григорию Петровичу.

– Принадлежит, – кивнул Матвей и вновь бросил на нее тяжелый взор. – Только он мне дал безграничную власть надо всем и присмотр. В его отсутствие я могу сам порядок вершить. Так что после него я здесь первый судья!

Оставшуюся дорогу домой Варя не осмеливалась говорить с Твердышевым, понимая, что более не стоит злить его. Матвей же, то и дело искоса поглядывал на стройную девицу, которая сидела рядом, и все больше мрачнел. Странное сочетание надменности, изящества, некоего вызова в ее словах и ее прелести приводили его мысли в смятение. Варенька не была простой понятной бабой, с которыми он привык иметь дело. Она явно считала себя выше него и всячески пыталась это показать. И это более всего раздражало. Однако ее невозможная притягательная красота и некая дерзость, которая время от времени проскальзывала в ее словах, вызывали в Матвее странные желания: покорить, подчинить, привлечь эту недосягаемую девицу и разгадать ее многогранную непростую сущность.

Более месяца она жила в его доме. И все это время Матвей не находил себе места. Ежедневно возвращаясь домой, видел ее притягательный стройный грациозный стан, прелестное лицо с яркими золотыми глазами с поволокой, темные, переливающиеся в отблесках свечей волосы, забранные в простую прическу на затылке, нежные белые ручки, которые явно не были приспособлены для тяжелой работы, и ему становилось не по себе. Ее плавная, как будто парящая походка, мягкие, кошачьи движения, нежный глуховатый голос и невозможно зазывный глубокий взгляд невольно притягивали внимание. Она почти не разговаривала с ним, однако Матвею отчего-то хотелось расспросить эту непонятную девицу о многом, но он понимал, что это будет выглядеть странно.

Уже через несколько дней после ее приезда, он отметил, что ему нравится видеть, как она хлопочет на кухне, помогая Арине. Хотя Варенька весьма странно смотрелась у печи в переднике в своих простых длинных батистовых или шелковых платьях, Матвею доставляла удовольствие эта картина. В присутствии девушки он часто молчал, но иногда расспрашивал ее о порядках и нравах, которые царят в Петербурге. Ему все это было интересно, а Варя оказалась весьма начитанной и знающей девицей для своих юных лет.

Еще спустя некоторое время Твердышев стал недоуменно замечать, что ему нравится общество девицы Олсуфьевой, как она себя назвала еще в первый день. Если Варя проходила мимо, разнося за собой еле уловимый цветочно-медовый запах, или сидела за столом напротив, или просто находилась в комнате, где был он, все существо Матвея наполнялось неведомым доселе удовольствием и умиротворением.

Однажды, с ужасом осознав, что от созерцания девушки его ладони стали влажными, а на лбу выступил от волнения холодный пот, Твердышев испугался. В тот роковой вечер они, как обычно, сидели за трапезой. Лишь Арина отчего-то задерживалась в мастерской, и Варенька сама подавала на стол гречневую кашу и другие кушанья. Матвей молча наблюдал за ней, чуть прищурив глаза и устало опершись о спинку стула. Плавные грациозные движения девушки, ее полные губы, а в особенности опущенные густые ресницы невольно завораживали его. Вскоре она и сама села за стол вместе со всеми домочадцами и, улыбнувшись, сказала:

– Давайте кушать, пока не остыло. Арине Афанасьевне я подогрею, когда она вернется.

Матвей неосознанно устремил пылающий взор на рот девушки, и вдруг его накрыла шальная мысль о том, что ее спелые полные губы невозможно соблазнительны. Эта дикая мысль привела его в крайнее замешательство, и у него пропал аппетит. Испугавшись своих странных, потаенных мыслей, которые вихрем понеслись в голове, он обвел всех домочадцев ненормальным взглядом и резко вскочил на ноги. Что-то буркнув насчет того, что ему надо немедленно видеть купца Балакирева, Матвей вылетел из столовой, оставив в недоумении Варю, детей и деда Анисия.

С того вечера Твердышев потерял покой. С каждым последующим днем он с ужасом отмечал, что его восхищение этой своенравной девицей только усиливается. Он стал возвращаться с завода ближе к десяти, ссылаясь на то, что у него много работы, ибо опасался своих тайных неуправляемых желаний, которые появлялись, едва Варя оказывалась в поле зрения. Однако самыми мучительными стали для него воскресные дни, когда он был свободен от дел. Матвей вынуждал себя придумывать предлоги, чтобы ретироваться из дома.

Вначале мая он снова отвез Вареньку на рудник, по ее просьбе, но теперь всю дорогу упорно молчал. По приезде на место он отмерил девушке всего четверть часа на свидание с братом, а сам отправился в избу к управляющему. Когда спустя полчаса девушка вошла в избу, Твердышев недовольно произнес:

– Что-то вы долго, барышня…

Всю обратную дорогу он так же упорно молчал, ответив Варе отказом на ее просьбу сесть рядом с ним.

Боясь своих потаенных желаний и далеко не невинных мыслей, Твердышев весь последующий месяц с ожесточением работал и редко бывал дома. Он предполагал, что, чем меньше будет видеть эту девицу, с которой они явно из разных «миров», и реже общаться с ней, тем спокойнее будет его существование. Матвей надеялся лишь на то, что, возможно, вскоре девушка устанет от этой суровой действительности и уедет обратно в столицу, тогда его жизнь вновь станет прежней.