Когда в деревню на постой, или на работу, или по какой другой государственной надобности, вселились солдаты, это, естественно, взбудоражило всю деревню, особенно женскую её половину.
Солдаты расположились на краю посёлка в пустующих казённых домах. И дети первыми потянулись в ту степь.
Солдаты были щедрыми и гостеприимными. Дети нахальными и без комплексов. Вскоре малышня узнала имена самых доверчивых, и, придя к, теперь уже, солдатским домам, кричала что-то типа: «Сергей, выйди-и. Саша, выйди-и!». Те выходили. Часто с тарелкой, на которой лежал твёрдый кусок киселя. Это было угощение для деревенской детворы. И дети его по очереди и с разных сторон грызли. Или разминали в густой порошок и лизали.
Иногда случалось проникнуть и внутрь казармы, где малышня с жадным любопытством рассматривала солдатский быт, а те, обычно, на детей особого внимания не обращали и занимались своими делами.
Один случай Аришка вспоминает со стыдом. Они как-то с Аней Галдиной попали в солдатскую столовую. Был обед. Солдаты сами ели и девочкам подали солдатский борщ и перловку с рыбой. А на третье, как полагается, компот.
Но девочки не торопились есть, потому что знали, что в большой алюминиевой кастрюле была сладкая молочная каша. А её-то солдаты девочкам не предложили, а вот её-то девочки и хотели больше всего на свете, на тот момент, разумеется, и задумали хитроумный план. А если вещи называть своими именами, то, получается, кражу.
Они ели борщ с перловкой так медленно, что пересидели всех солдат. И те ушли по своим солдатским делам. В столовой остались Ариша, Аня, вожделенная кастрюля и ещё кое-что из ненужного.
Едва за последним солдатиком закрылась дверь, две ненажравшиеся подружки подняли крышку огромной кастрюли. Каши там было – белое море. Каша была манная и густая. Они схватили по ложке и стали есть прямо из кастрюли. Черпали и воровато оглядывались на дверь. Но никто не зашёл.
После, чтобы скрыть следы преступления, они разгладили поверхность каши ложками, оставляя гладкие полосы и вывалились из столовой. На этот раз – наелись.
Аня, иногда рассказывала эту историю с романтическим блеском в глазах. Уж очень каша была вкусная. Аришка, хоть и поддакивала, но её смущало какое-то сомнение. Как-то всё представлялось неприятно удивлённое лицо повара, когда он рассматривал непонятные борозды на каше, пытаясь разгадать их происхождение. И разгадывал с тяжёлым вздохом. «Запусти козла в огород…»
У многих в деревне были коровы. Почти половина дворов имела у себя рогатую любимицу. Доярки, естественно, в своём хозяйстве коров не заводили, молоко приносили с ферм. Надоят вручную от той коровы, которая даёт самый вкусный продукт, перельют в баночку, баночку поставят в коровью кормушку в уголок, присыплют сенцом. И стоит оно, дожидается окончания дойки. А когда домой пора идти, доярка сунет банку подмышку, зимой за фуфайку и идёт себе спокойненько. Даже мимо Сан Саныча – председателя. Но, что он, не знает, что у доярки свои детки и их кормить-поить надо.
Ни разу Аришка не замечала, чтобы кому-нибудь доставалось за добытое таким образом молоко.
Мало было коров и среди молодого поколения, живущего в поселковой, более современной части деревни. Там были жители, уже повёрнутые на городской образ жизни. Им хотелось после работы отдыхать.
А вот старшие растили детей и внуков на своём молоке.
Пастуха не было, коров пасли по очереди.
Когда наступала бабушкина очередь, Аришка каждый раз хотела раньше проснуться и тоже гнать коров в поле, забирая каждую от своего двора. Аришка просила бабушку, чтобы та её обязательно разбудила. Убедительно просила, так ей казалось. Но бабушка в этом смысле была человеком ненадёжным. Аришка это уже поняла и больше надеялась на какое-либо чудо, которое её вовремя разбудит. И ведь правильно надеялась! Разбудило чудо-то. Аришка чуть ли не кубарем скатилась по печной лестнице и на улицу.
Солнце едва взошло, изумрудная трава была мокрой от росы, петухи кричали, птицы пели, а вот бабушки и коров было не видно, не слышно. Аришка остановилась в нерешительности. Куда повернуть? Если бабушка уже прогнала коров, значит, она всё-таки проспала и надо бежать в поле, чтобы хоть к чему-нибудь успеть, а вот, если она не опоздала…
Аришка, наконец, решилась и повернула в ту часть деревни, в которой начинают собираться коровы в стадо. И угадала.
Бабушка была ещё, можно сказать, в самом начале пути. Увидев Аришку, она удивилась:
– Проснулась?
– Ага, – сказала Аришка хмуро, обиду надо всё-таки показать. – А ты меня опять не разбудила.
– Ну, будет, помогай мне теперича, раз спать не хочешь, – бабушка протянула Аришке длинный кнут.
И они пошли. Как командиры. Аришка чувствовала себя такой деловой и важной, что никак не могла прогнать с лица дурацкую глупую улыбку, которая всё портила. Девочка время от времени била кнутом по пыльной дороге и кричала недовольным голосом, подражая суровым пастухам: «А ну, пошла», – на замешкавшуюся корову и та послушно отрывалась от вкусной травки и ускоряла шаг.
А впереди возле своих дворов стояли хозяйки с новыми коровами, стадо увеличивалось в размерах, так что Аришка стала опасаться, что может потерять над ними свою власть.
На лугу удобно разместились с бабушкой под одиноким деревом, а коровки мирно паслись рядом. Теперь до обеда лежи, сиди, наблюдай за скотиной.
В жаркие дни коров в обеденное время гоняли в деревню. Чтобы их напоили, подоили дома. Но чаще дойка была полевая. Коров подгоняли ближе к деревне и оттуда уже выходили хозяюшки с подойниками и детьми. И хозяюшки, и коровушки искали глазами друг друга и приветствовались. Коровушки ласковым «му-у-у», а хозяюшки хлебом с солью. Хозяюшки раскладывали захваченные стульчики, усаживались около кормилицы, стараясь укрыть упругое и беззащитное вымя от завистливых и дурных глаз. Дети тут же затевали нехитрые игры, резвились на вольной воле.
После дойки подойник аккуратно сверху завязывали чистой пелёночкой и расходились по домам, весело беседуя с подругами и соседками.
А коровушки – лапушки вновь принимались за своё коровье дело, чтобы и вечером хозяюшку было чем порадовать.
Было около четырёх часов, когда бабушка заволновалась:
– Ариш, побудешь с коровами тут одна? Я быстро схожу, напою коз.
– Ла-адно, – неуверенно протянула Аришка и посмотрела на своё стадо. Всё выглядело мирно, казалось, что так и будет.
Бабушка торопливо пошла в сторону деревни, а коровы стали вдруг вести себя не то, чтобы подозрительно, а как-то не совсем правильно. Только что они паслись спокойно и очень даже кучковато, а сейчас стали расширяться. Вот одна рога навострила в сторону, ест траву, быстро переходя от одной вкусной метёлке к другой и двигаясь от стада. Надо её повернуть, пока она совсем не удрала в чистое поле.
Аришка побежала к ней, замахала перед её мордой прутом, корова нервно повернула.
Аришка увидела на другом конце стада – ещё одна вырвалась, того и гляди нырнёт в дремучий лес. Аришка побежала к ней…
Когда минут через тридцать бабушка показалась на околице, стадо как подменили.
По полю бегали полубезумные коровы, не понимая, что от них хочет эта дурная девчонка с писклявым голосом. За коровами бегала Аришка, не понимая, как заставить этих дурных животных остановиться и успокоиться. До бабушки донёсся едва слышный плаксивый голос:
– Бабуш, иди скорее, а то они сейчас разбегутся.
Бабушка ускорила шаг.
Уже после, успокоившись, Аришка поняла, что пастухом быть не так уж и легко.
В центре деревни стоял магазин. В нём работала тётя Валя по прозвищу Завмаг. Иногда её ещё называли Перерыв.
Магазин работал, не особо соблюдая режим. Завмаг могла отлучиться домой в любое время, объяснив потом ожидающим её односельчанам, что это был перерыв.
Впрочем, односельчане не так уж часто бегали в магазин. И часы нашествия покупателей тётя Валя, конечно же, знала.
В первую очередь шли в магазин, когда привозили хлеб. А привозили его очень редко. В разговоре на эту тему со своим любимым дядей-одесситом, Аришка сказала, что, наверное, два раза в месяц. Дядька не поверил. Аришка тогда подумала, что, возможно, она ошиблась, но на сколько – не знает.
В день, когда привозили хлеб, бабушка и её соседи шли в магазин с пустыми чистыми мешками, а возвращались с теми же мешками, но наполненными под завязку ржаными буханками.
Иногда до следующего приезда хлебной машины эти буханки покрывались густой пушистой плесенью. Бывало, эта плесень начинала особо колоситься, когда ненароком пропускали очередной привоз хлеба. Тогда обрезали со всех сторон корки и ели немного чёрствую и суховатую внутренность. С Аришкиной точки зрения – вполне съедобно. Поэтому в дальнейшей жизни плесени не боялась, смело отодвигала её в сторону, если в этом была нужда, и употребляла продукт.
Ещё в магазине давали конфеты «внагрузку». Это когда конфеты, в фантиках или без, потеряли свой товарный вид в виду непредвиденно долгой лежалости, пускали свои конфетные соки, слипались друг с другом в большой спаянный комок, вот тогда Завмаг начинает продавать их «внагрузку». То есть, хочешь ты или не хочешь, но к твоей покупке добавят комок такой, какой удастся урвать у большого общего комка.
Вначале, когда сосёшь эти конфеты, их поверхность кажется неприятной для языка и немного безвкусной, но потом эта поверхность растворяется и начинается гладкая и сладкая внутренность.
В магазине бывали очереди, но стоять в них среди односельчан интересно. Столько разговоров, шуток, новостей, перебранок.
Мужики, бывало, без очереди покупают себе бутылку и на закуску зачерпывают прямо из бочки мелкую рыбёшку. Засунут руку в коричневую жидкость и вытаскивают столько, сколько поместится в жмене. Лишь головы и хвосты торчат между пальцами во все стороны. Завмаг её не взвешивает, а оценивает прищуренным глазом и щёлкает костяшками весов, прибавляет к стоимости бутылки несколько деревянных колёсиков.
А в больших голубых ящиках лежали конфеты. Вот из-за этих-то конфет Аришка и мечтала стать продавцом, когда вырастет. Можно ведь то из одного ящичка конфетку съесть, то из другого. Вон их сколько, кто заметит?
Если следовать Аришкиному рассуждению и моментом знакомства считать первое воспоминание об этом человеке, то воспоминание о Танюшке Вершининой следующее.
Магазин. Очередь. Впереди Аришки красивая куртка. На белом фоне красные узоры. В куртке девочка. Она стоит спокойно, смотрит на ассортимент, на продавщицу, на Аришку не смотрит, Аришка сзади. Почему-то кажется, что это – то самое знакомство или полузнакомство.
Второе воспоминание (девочки уже общаются): Аришка пришла к Танюше в гости, и та делится радостью. Научилась танцевать.
– Хочешь, покажу?
– Покажи.
И Танюша под собственное «тра-та-та, та-та-та-та», резко вскинув руки, затопала ногами в такт, затанцевала «лезгинку».
– Здорово, – оценила Аришка, – научи и меня.
Недавно к Аришке попали редкие фотографии деревенских детей, и у неё сжалось сердце. Танюшка особенная. Это чувствовалось тогда, это видится и из «прекрасного далёка».
Высокая, длинноногая, в нарядных аккуратных платьицах. Густые белокурые волосы украшены бантами. Большие серо-голубые серьёзные глаза.
Аришка часто приходила к ней в гости. В её доме уютно. Родители её были в возрасте. Танюшка была «последышком». Старшие братья поженились и разъехались.
С Танюшкой было приятно и мирно. Всё, что она делала, хотелось делать с ней.
Каждый день она вымывала в доме полы. Во всех комнатах. Аришка ни разу не слышала, чтобы её заставляли. Возможно, это вообще Танюшкина инициатива. Полы были покрашены красно-коричневой краской, кое-где верхний слой облупился. Ну, ещё бы, столько мыть!
Программу телепередач, напечатанную в газете, она просматривала и отмечала интересное подчёркиванием. Аришка хотела перенять эту привычку и пару раз дома у мамки так делала, но вскоре забросила. Дома это казалось пустым занятием.
Танюшкин дом стоял у самого леса. Сразу за забором грунтовая дорога делала поворот, а за дорогой – лес. Но сколько там было уютных уголков для игр!
На ферму и конюшню Танюша не ходила, играла в девичьи детские игры.
Где-то посреди дороги между домами Танюши и Аришки рос старый дуб. В его дупле девочки устроили тайник. Туда клали записки друг для друга.
Танюшка была чудом, безупречной девочкой. И Аришка, чувствуя рядом с ней свою второсортность, часто у неё спрашивала:
– Танюш, с кем ты больше всех дружишь?
И с облегчением слышала в ответ:
– С тобой.
О проекте
О подписке
Другие проекты