сегодня он не говорил ничего. Шел, постукивая толстой ясеневой палкой, пальто висело на нем мешком, шапка, вылинявшая и нечищеная, была сдвинута назад, – печальное и карикатурное подобие прежнего надменного Броуди. Шел молчаливый, замкнувшийся в себе, так поглощенный своими мыслями, что заговорить с ним было невозможно. Он теперь на людях всегда уходил в себя, смотрел прямо вперед, не поворачивая головы, никого не видя и, таким образом, создавая в своем воображении широкие безлюдные улицы, где не было любопытных, насмешливых глаз, где был только он один.