Руки ближайшей, похожие на садовые цапки, качнулись в сторону змееныша и задели меня. Зов безвременья тут же ввинтился в голову острым шипом, вызывая желание бросить все и бежать в спасительную темноту. Тень-лапа поднялась выше – к удивленной чешуйчатой мордашке. Я в панике оглянулась. Справа женщина лет пятидесяти, или то, что выглядит, как женщина лет пятидесяти, эдакая гранд-дама, смело протянула розовый сверток вперед, из вороха одеял торчал русый хохолок. Изогнутая тень тут же вцепилась в светлую макушку кривыми пародиями на руки с такой силой, будто была не призраком в нашем мире, а жила, чувствовала, нуждалась, была материальна. Ребенок закричал, так пронзительно и горько, как умеют дети в искренней обиде на страшный, причиняющий боль мир. Первый крик, прозвучавший, как сигнал, следом зашелся в плаче второй малыш и третий. Молодой мужчина чуть дальше нетерпеливо встряхнул ребенка в сиреневых ползунках и, когда тот испуганно клацнул зубами, сунул в загребущие руки ближайшей тени.

Я посмотрела на Невера, он ответил мне не менее испуганным взглядом и громко икнул. Да, он монстр, но пока еще никого не съевший и не укусивший, по сравнению с моей Алиской, чист и невинен. Я притянула извивающийся сверток к себе и отступила.

– Ольга. – Сквозь коллективный плач донесся голос Пашки, и тон был отнюдь не одобрительный.

Я понимала, что делаю все неправильно, но отдать своими руками ребенка безвременью у меня не было сил.

По спине пополз холод. Я обернулась, еще одна тень, уже с другой стороны, вытянула крючья–пальцы. Из каждой линии вырастало сразу несколько теней. Они то удлинялись, то съеживались, трепетали и двигались, напоминая водоросли в толще воды. Плюс в том, что полностью покинуть трещину в земле они не могли или не хотели.

Остальные малыши благополучно закатывали истерики в когтях теней.

Я знала, что все в круге и за его пределами смотрят на меня, недоумевают. Осуждают и злорадствуют.

– Не дури! – Снова Пашка. – Нужно закончить посвящение.

Вот и прекрасно, пусть заканчивают. Я знаю, что делает с рассудком безвременье, не считаю, что недавно родившийся, вернее, вылупившийся ребенок тоже должен это почувствовать. То ли дело у людей, побрызгал водой, поцеловал пару картинок, надел амулет-крестик – и все!

Я поймала на себе взгляд хранительницы. Краткий миг узнавания. Я демонстративно прижала к себе Невера. Недвусмысленный жест. Мила закрыла глаза, лицо девушки застыло резкими угловатыми чертами. Она приняла решение. Я тоже. Руки с маленькими ладошками, еще недавно так же прижимавшие к себе Игоря, как я змееныша, вытянулись в мою сторону в указующем, приказывающем жесте. Браслеты сменили цвет с красного на белый. И вместе с ней это движение повторили все тени, все, которым не досталось детей. Их было больше посвящаемых, на наши души пришлось сразу более десятка. За что такая честь?

Выходцы из безвременья все еще оставались в трещинах, пребывая в своем мире, они вытягивались в нашем, удлинялись, чтобы добраться до цели, на которую указывала Мила. Все было очевидно, впереди плотным строем стояли тени, позади, вне круга, люди и нелюди, деваться нам некуда. Я смогла на мгновение отсрочить неизбежное. Развернувшись, закрыла ребенка, пусть сначала сцапают меня. Кто его знает, может, им и этого хватит. Глупая надежда, я знала, что не хватит, но не надеяться не могла. Кривые пальцы прошли через мою спину. Насквозь. И вцепились в змееныша. Два приза по цене одного. Невер закричал. От боли в его голосе мне захотелось сжаться в комок, я чувствовала его страх, отчаяние. Сверток задрожал. Хвостик сдавил запястье.

Дети вошли в безвременье, и я вместе с ними.

Песнь на грани слышимости оборвалась. Высшие и Низшие через свои тени пришли в наш мир. И взяли то, что им предлагали. И отступили, растворяясь в ставшем нестерпимо ярком солнце, разгоняющем туман и возвращающем миру четкость и краски. На этот раз тишина была живой, с шелестом ветра в листве, отдаленными голосами и шорохом шагов.

Я выпрямилась. Невер еще всхлипывал, на темной чешуе личика застывали крупные, как горошины, капли слез. Линии под ногами остались, но они больше не соединяли миры. Я провела ботинком по ближайшей, стирая ее, обычный рисунок на земле. Все кончилось. Мы в filii de terra. И мы живы.

Последнее вряд ли надолго, так как явидь, подскочив ко мне, одной рукой забрала ребенка, другой же вцепилась в волосы и дернула так, что у меня в газах потемнело.

– Ты что творишь? – зашипела она, лицо покрывалось чешуей, явидь скидывала человеческий облик.

– Пусти! Больно!

– Должно быть больно, за такое этого еще мало. – Пашка притянула меня вплотную к лицу, вернее, морде. – Ты же видела, что делают остальные? Видела! Ты же не слепая! Что, так трудно повторить? Скажи? – Рука дернулась, под чешуйчатой кожей перекатывались мускулы.

И все-таки она сдержалась, на мгновенье закрыв глаза и издав короткий рык, к моему облегчению, разжала пальцы.

– Веселое у вас посвящение. – Я пошатнулась и потерла затылок.

– Хватит паясничать! – рявкнула явидь. – Хватит отделять себя от остальных. Сегодня из-за твоей гордыни и своеволия Неверу могли отказать в посвящении. После этого детей в колыбелях душат. Слышишь? Если ты не изменишься, однажды, клянусь, я выну твое сердце, даже если мне потом придется пожалеть об этом. Хватит жить по своим никому не нужным принципам! Пора решать, с нами ты или нет.

Помнится, где-то я уже подобное слышала, с меньшей экспрессивностью и большей убедительностью. Прервал ее змееныш, тот, от кого меньше всего этого ожидали. Невер повернул темную голову, мигнул большими светло-зелеными глазами, протянул руку ко мне и громко фыркнул. Пашка дернулась. Змееныш тянулся уже двумя руками. Улыбка, бесценная первая радость, освещала забавную мордочку.

– Что? – охнула Пашка. – Что ты с ним сделала? – Голос сорвался на визг.

– Она стала «радной», – ответила появившаяся радом хранительница. – Вместо того, чтобы отдать ребенка, она защищала его, закрыла его собой, радела за него. У нас здесь настоящее посвящение, настоящий посвященный и настоящая «радная», впервые за много лет. В первую же мою церемонию. Спасибо, – девушка повернулась ко мне, ее глаза смеялись, – за все спасибо.

– Не за что.

Невер продолжал протягивать лапки, и у меня руки чесались взять его. От недавней отчужденности и недоверия к этому созданию не хотелось даже вспоминать. Ребенок как ребенок, посимпатичнее многих в нашей тили-мили-тряндии.

– Что значит, настоящее посвящение? – явидь рыкнула, но на Милу это не произвело ни малейшего впечатления. – А остальные чем тут занимались?

– Спроси у них. – Хранительница встряхнула головой, и блестящие волосы рассыпались по плечам. – Пришли, сунули детей низшим и довольны. От этого никому не горячо не холодно, лишь детям расстройство. Посвятить – значит познать. Посмотри на сына, он знает ее. У них с Ольгой нет ни грамма общей крови, но им никогда не понадобится амулет матери. Он посвященный, она радная, они знают друг друга. У тебя есть человек, которому ты безбоязненно можешь доверить жизнь сына. Это и есть посвящение, подарок вам от ушедших высших.

– Нет, – замотала головой Пашка, – невозможно! Об этом бы знали.

Я не удержалась и дотронулась до вытянутой ручки, в глаза сразу бросился наливающийся чернотой синяк, опоясывающий запястье. Невер весело фыркнул.

– Нет, – хранительница махнула рукой, – нас даже не слышат.

Мы оглянулись. Разговоры, смех, пусть местами и натянутый, кто-то рычал, кто-то качал ребенка, кто-то переходил от одной семьи к другой. Пустующий еще недавно круг был полон нечисти, но ни один из них не обращал на нас внимания. Ни косых взглядов и шепотков, как можно было ожидать после случившегося. Мы были невидимками в толпе.

– И вы никому не скажете, – Мила коснулась наших губ кончиками пальцев, и я почувствовала легкое покалывание, – не сможете. Таинство посвящения остается таинством. Для остальных красивым и, возможно, значимым ритуалом.

Пашка хотела еще о чем-то спросить, но нас прервали, да так, что к этому разговору мы больше не вернулись.

Из зеленой зоны за нашими спинами раздался тонкий крик. Детский голос, полный боли и ужаса, потому как издать такой звук, если тебя не режут на части, вряд ли у кого получится. Хранительница побледнела и тут же растаяла в воздухе.

– В filii de terra дети в безопасности, – нахмурилась Пашка, лицо которой светлело, чешуйки растворялись, уступая место ровной коже, разногласия были забыты, хотя голосу явиди недоставало уверенности.

Не успела она договорить, а я уже побежала к зеленой полосе разномастных деревьев. В голове билась одна мысль – я так и не нашла Алису.

Полоса смешанного леса в filii de terra представляла собой нечто среднее между дикими зарослями и парком. Ухоженные дорожки и хаотично растущие деревья, скошенная трава и заросли лебеды у забора, красиво оформленные клумбы на фоне ядовитого болиголова.

Дорожка с готовностью легла мне под ноги, грозя вскоре увести меня с земли детей. Еще несколько гостей острова безопасности последовали моему примеру. Волнение было на лицах далеко не у всех, чаще предвкушение. Это значило одно – где-то рядом пролилась кровь.

Я миновала первый ряд деревьев, перелесок, состоящий, в основном, из кустов и тонких неокрепших березок, и остановилась на краю прогалины. Большинство любопытных не сразу понимали, не обманывают ли их органы чувств, потому что случилось невозможное. На узкой тропе лежал мальчик лет восьми, яркие медные волосы, веснушки на круглом лице, обрезанные до шорт линялые голубые джинсы, широкая футболка, черные кеды с белыми шнурками на босу ногу. И поверх всего этого кровь, много крови. Глаза закрыты, дыхание громкое и судорожное. Но пацан дышал, несмотря на рваные раны, начинающиеся сразу под ключицей с правой стороны и спускающиеся к паху. Я не врач, но и без него видно – дело плохо, живот превратился в кровавое месиво.

Один из прибежавших раньше нас старался оказать раненому помощь, даже если она заключалась в беглом осмотре и хлестком, как удар, приказе:

– Целителя! Живо!

Стоящий ближе всех мужчина с пивным животом и руками с тонкими иглами ногтей плотоядно облизнулся, сглотнул, но, к моему облегчению, быстрым шагом направился к корпусам. Тем временем с пальцев склонившегося сорвался рой блестящих искорок, окутавших раненого. Он применил магию. Края раны засеребрились, поток крови, вытекавшей вялыми толчками, остановился.

– Что там, Угрим? – спросил звонкий голос, мгновенно наполняя меня облегчением, тут же сменившимся мучительной радостью.

На прогалину вышла Алиска. Уловив мое состояние, она подняла голову и весело подмигнула. Мне очень хотелось обнять хрупкую фигурку, но я смогла сдержаться, помня, как может истолковать такое проявление чувств нечисть. Только как слабость.

Мужчина поднялся, отряхивая колени, его место тут же заняла миловидная девушка, по виду немногим старше моей дочери.

– Должен выжить. – Он оглядел прогалину.

Я встретилась глазами с ледяным наставником моей дочери, и он предпочел не узнать меня.

– Как интересно, – протянула подошедшая к нам Пашка, Невер сидел в рюкзаке за ее спиной и, судя по слипающимся глазкам, собирался как следует поспать. По лицу явиди поползла цепочка чешуек. – Ты еще жив, Угрим? Какая досада.

– Твоей милостью, Прасковья, – невозмутимо ответил мужчина.

Явидь зарычала, ногти стали темнеть и удлиняться, похоже, подруга переоценила свою силу воли, ходить наставнику Алисы с распаханной физиономией, здесь не замок Седого, где гостям запрещено проливать кровь друг друга.

Еще один вскрик, скорее, азартный, нежели просящий о помощи. Все, стоящие на просеке, повернули головы, что-то происходило дальше по тропинке за раскидистым кустом. Алиса не стала медлить, первой бросившись туда. Вот они – молодость и бесстрашие.

– Алисия, – зашипел Угрим.

Она не обратила на него никакого внимания. Мужчина раздраженно дернул головой. Я сорвалась с места вслед за дочерью раньше него, не тратя времени на слова. Странные у них отношения, не похожие на вертикаль учитель – ученик. Она зовет его по имени, игнорирует замечания. Здесь скорее хозяйка и слуга.

За кустом тропа изгибалась, поворачивая в сердце filii de terra, окольцовывая остров детей по кругу. Пробежаться пришлось не так уж и близко, минут пять–семь, прежде чем в листве мелькнул знакомый красный свитер хранительницы. Я услышала голоса, возню и странное приглушенное рычание.

Мы были не единственными любопытствующими, кое-кто успел раньше, мало того, с другой стороны, переминаясь с ноги на ногу, шушукалась группа учеников. Не надо быть нечистью, чтобы уловить их нетерпеливое опасливое любопытство. Посмотреть было на что. Мила и еще один мужчина с оранжевой нашивкой опасности на черном рукаве рубашки прижимали к траве третьего. Тот угрожающе рычал, но вырваться из хватки хранительницы не мог. Пленник был абсолютно наг, одна из рук превращена в лапу с загнутыми крючьями когтей, на которых подсыхали бурые пятна. Именно ее и удерживал Милин помощник.

Насколько я знаю, несколько нечистых семей обязаны носить предупреждающий об опасности знак – яркий прямоугольник, в местах, где запрещено насилие, вроде земли детей или замка хозяина. Метка предупреждала: ее носитель опасен сам по себе, одним присутствием, независимо от его желания причинять вред. Навскидку могу назвать парочку родов – подвии и злыдни. Первые, не шевельнув и пальцем, подтолкнут тебя к поступку, но совершишь ты его сам, будь то подлость или подвиг, расхлебывать, соответственно, тоже будешь сам. В присутствии вторых удачи не жди, подавиться куском пирога или споткнутся на ровном месте самые невинные последствия такого знакомства.

На лице пленника не было страха, была злость на тех, кто лишил его свободы. С губ не сорвалось ни одного слова, ни одно ругательства или проклятия. Только рычание, так ведет себя собака, попавшаяся службе отлова.

Угрим, не мешкая, взмахнул рукой, и удерживаемый окутался белесой дымкой изморози, навеки застывая ледяной статуей.

– Черт, – простонал меченый мужчина, отдергивая руки от замерзающей лапы с когтями.

Он был молод, черноволос, с широкими скулами и раскосыми азиатскими глазами.

– Можете не благодарить. – Голос Угрима был холоден, как и его магия.

– Благодарить? – Хранительница обернулась, и от огня ее глаз отступили все. – Это лишенный разума, и мы взяли его живым, а ты…

– Он напал на ученика, его в любом случае ждала смерть, – не принял упрека наставник.

– Он оружие, – рявкнул черноволосый. – Родителям мальчика будет интересно, кто и по какой причине лишил нас шанса выйти на виновного.

Разгорающийся скандал нравился зрителям, которых с каждой минутой прибавлялось, ничуть не меньше, чем поимка голого человека. Дети постарше отважились подойти ближе, тихонько подавая какие-то знаки Алисе. Любопытство, жадное и неприкрытое, висело в воздухе. Лишь несколько лиц выражали сочувствие, а одно – страх. Карие глаза из-под русой челки испуганно смотрели на застывшего подо льдом пленника. Мальчишка, на вид немного старше раненого, очень уж старался не привлекать внимания, выглядывая из-за широкого ствола дальнего дерева. Как водится у нечисти, достиг он прямо противоположного эффекта: то одна, то другая голова, уловив эмоции, поворачивалась в его сторону. Правда, потом все взгляды все равно возвращались к нам, мало ли чего боится мелкий, да хотя бы того, что его застукают в неположенном месте. И я бы так решила, если бы парнишка не казался мне смутно знакомым. Тот же испуг был на его лице в первый мой визит в filii de terra. Первый встреченный мной тогда ребенок.

– Я убил убийцу, – стоял на своем Угрим.

– Его бы допросили, и кто знает?..

Я отвлеклась на минуту, а когда опять посмотрела на толстый ствол, наткнулась на полное ярости лицо. Тут уж обошлось без гаданий, пацан исчез, на его месте стоял мой сосед. Что здесь забыл Веник – вопрос любопытный, но не настолько актуальный, а уж причин злиться на меня наберется воз и маленькая тележка. Удивляло другое: столь открытое проявление чувств было не свойственно осторожному падальщику.

– Допросили? Лишенного разума? – В голосе Угрима прорезалась ирония. – Я сэкономил всем время, звери не разговаривают.

– Поэтому и убил, – помощник хранительницы встал напротив учителя, – чтобы отрубить все концы? Допросы бывают разные.

Разговор явно выходил за рамки словесной перепалки.

– Адаш, ты смеешь обвинять меня? – Угрим прищурился и шагнул к черноволосому. – Ты – ходячее несчастье², если уж кого и обвинят, то не меня.

Значит, все-таки злыдень, отметила я, невольно делая шаг назад и немного стыдясь этого.

– Вырви ему горло, Адаш! – азартно выкрикнула Пашка, и несколько человек в собирающейся толпе ее поддержали.

– Благодарю за поддержку! – сдержанно прокомментировал выпад бывшей подружки ледяной наставник. – На тебя, Прасковья, всегда можно было положиться.

Все были на взводе. Мужчины сцепились бы, это было вопросом времени. Все шло к хорошей драке. И она произошла. Но главные действующий лица удивили.

Из кустов, минуя ту тропинку, которой мы пришли, не выбежал, а вылетел молодой парень, подросток лет пятнадцати с искаженным от ярости веснушчатым лицом. Он не видел никого: ни явидь, с которой едва разминулся, ни сошедшихся, как бойцовские петухи, учителей, ни хранительницу, ни застывших в ожидании зрителей. Его вела ярость, а перед глазами стояла одна цель.

– Ты за это заплатишь, Седая! – Ломающийся голос сорвался на фальцет.

Он не остановился ни на мгновенье, не позволил себе ни промедлить, ни задуматься. Я при всем желании не успела ему помешать. Он накинулся на Алису, рыча и оскаливая белоснежные клыки. Святые! Парень был выше моей дочери на голову и вдвое массивнее. В отличие от меня, Алиса оставалась спокойной, позволив себе высокомерную улыбку, прежде чем они сцепились и покатились по траве. Брызнула кровь. Я закричала.

Бросилась вперед раньше, чем осознала, что хочу сделать. Было забыто все: и собственная медлительность, и неповоротливость, и осознание того, что предо мной ребенок – мораль, воспитание, нежелание причинять вред были отброшены в мгновенье ока. Сейчас я хотела быть нечистью. Голова мальчишки оказалась перед глазами на одну секунду, но этого хватило, чтобы вцепиться ему в волосы.

– Арх. – Парень захлебнулся рыком и отмахнулся.

Я даже не уловила его движения, почувствовав смазанный, слава святым, удар по лицу. Больно! Рот тут же наполнился кровью, руки разжались, и я покатилась по траве.

– А вот за это заплатишь ты, Видящий! – закричала Алиса, и они снова сплелись в живой клубок.

Я вскочила на ноги, смутно ощущая в руке знакомую тяжесть рукоятки ножа. Но не остановилась. Вечный вопрос выбора: твой ребенок или чужой – решен уже давно. Я не учла, что здесь есть создания быстрее меня. Они вмешались не сразу, так как зрелище пускающих друг другу кровь подростков было чем-то мило их сердцу. Я и мой нож не оставили им выбора. Угрим и Адаш растащили учеников прежде, чем я успела сделать шаг, четко и по-деловому.

Рубашка на плече парня быстро намокала от крови, не повезло конопатому. Алиса демонстративно облизала заостренный коготь.

– Кровь за кровь, Видящий, – засмеялась она, коса растрепалась, футболка была чуть надорвана у горла, пятна травы и земли на светлых хлопковых бриджах. Я с облегчением выдохнула.

Парень дернулся, но Адаш держал крепко.

– Убери нож! Немедленно! – Пашка схватила меня за руку.

Я повернулась, только сейчас заметив хранительницу. Мила смотрела на лезвие, и в ее глазах бушевало пламя. Обнаживший оружие против ребенка в filii de terra подлежал уничтожению. Ее долг защищать. Я торопливо убрала лезвие, подняла руки. Мила стояла прямо предо мной, в долю секунды переместившись с того края просеки. Буря в ее глазах не утихала.

– Святые, прости! – выдавила я, глядя в ее магическое пламя.

– Нет! Не смей! – закричала Алиса.

Парень засмеялся. Происходило то, чем меня пугали три года. Моя слабость стала причиной несчастья, которое погубит нас обеих. Хранительница в своем праве. Вынуждена признать, Кирилл был прав. Они все: Угрим, Веник, Пашка – были правы, я не часть этого мира, оттого и сдохну, если срочно что-нибудь не сделаю, не докажу, что не просто не хотела, неправда – хотела, а не могла причинить парню вред.

Что ж… я взялась за нож.

– Ольга, нет! – рявкнула Пашка.

Лезвие вышло из ножен легко и бесшумно. Мила перехватила руку. Жесткий до боли захват. В ее глазах стояла боль. Та, которой я помогала спасти сына, страдала, хранительница выполняла свой долг.

Я крутанула кожаную рукоять и прижала лезвие к ее пальцам, не в попытке причинить боль, в попытке спастись.

– Железо, – крикнула я, – слышишь? Железка, такому, как он, не опаснее комариного укуса. Мила!

Что еще могла взять с собой? При условии, что моя спутница учует собственноручно помеченное серебро шагов с десяти?