1. Стихи

1. Бересклет

(вариации на тему одного романса)

 
Ветер и вишня бросают в окно
Горстку заученных нот сарабанды,
Тонкого ливня немое кино
Льётся за окнами утлой веранды —
Это корабль, утонувший давно.
 
 
Бледная радуга вдруг озарит
Мир, окольцованный узкоколейкой,
Робкая рябь по воде пробежит,
Мальчик с ведерком идет за уклейкой,
Поздний кузнечик в траве зазвенит.
 
 
И от зари загорится простор
Выцветшей нивы и ярких озимых,
чисто омытый откликнется бор
голосом, спрятанным в неопалимых
звонких деревьях его до сих пор.
 
 
Знаешь, раскрылся уже бересклет
Птичьим карминно-оранжевым оком.
Вспомнишь ли время, которого нет
Слушая гаснущий в небе широком
Поезда гул или пенье планет?
 

2004

2. Последний праведник

 
Ангел смерти выходит из дома Лота,
Праведнику десницей закрыв глаза.
На заре проходят сквозь городские ворота;
Тишина; кузнечик стрекочет; близка гроза.
 
 
Высохла пальма; колодец пуст; отравлены брашна.
В городе весть разносится: умер Лот.
Последний праведник умер – и, значит, страшное
В Ниневии и в Содоме грядет.
 

Ноябрь–декабрь 2005

3. Благовещенье

 
Холодно чистое небо пока,
Выпорхнет птица, сорвавшись с шестка,
Свист издалека заслыша.
Сквозь колыханье воздушных слоев
Слышно биение колоколов —
выше, и выше, и выше!
 
 
Быстр алебастр, чист небосвод,
Носится голубь над просинью вод.
Скоро и Пасха настанет.
Долго ли – теплое время придет,
Стриж в переносице брови сомкнет,
В небо прогретое прянет.
 
 
Солнечный ветер подул и накрыл
Пару трещеткой распахнутых крыл,
Перьев сквозистых гребенку.
Вяхирь и ветер отныне – одно,
Пресуществление солнца в вино.
Глас хлада тонка.
 

май 2007

4. Бирюза

 
Ветер вздымает натянутый плат.
Там, в вышине, бирюза и агат.
 
 
Кто же с волною елея смешал
Стёртый в прозрачную пыль минерал?
 
 
Стриж, вдруг ныряющий вниз головой,
Воздух кромсает в клочки предо мной.
 
 
Что же и верность, и совесть моя?
Вихря поглотит меня полынья.
 
 
То, что идёт неизбежной волной
с юга и севера, вновь надо мной.
 
 
С юности ты мне знакома, гроза!
Молнией мне застилает глаза.
 
 
Всё оживлённей мерцание спиц,
Слышится гром грозовых колесниц.
 
 
Крик потревоженных бурею птиц,
Лестницы лиственниц, вспышки зарниц.
 
 
Вод нисходящих раздробленный вес
Рушится волнами ветра на лес.
 
 
Станут ли кости мои бирюзой,
Яркой, как просинь небес пред грозой?
 
 
Слов набегающих асиндетон,
Глохнущий гром, затихающий звон
 
 
Лопнувшей лампы; осколки слюды,
Всё заглушающий шорох воды.
 
 
Небо сгустилось уже надо мной –
Станут ли кости мои бирюзой?
 

2005

5. Кукушкины слезки

(заплачка)

 
Дождик летний пролетел да заглохнул,
Путь песчаный понамок – да просохнул.
 
 
Небо синее горит облаками,
Поле желтое цветет васильками.
 
 
Дождь прошел – запричитала кукушка,
Откликаются овраг да опушка.
 
 
Как на Троицу да как на Купалу
Звонким голосом она куковала.
 
 
Только слезки у нее и остались –
Ах, куда ж ее птенцы подевались?
 
 
Подросли, из гнезд чужих улетели –
Вдалеке закуковали-запели.
 
 
«Ах я сирая, куда мне под старость –
Только слезки у меня и остались,
 
 
Да и в юны годы я сиротела,
Моя матушка сама улетела».
 
 
Травка бедная, кукушкины слезки,
В перелеске все сосна да березки.
 
 
Горько, жалобно она куковала –
Матерь Божия ее приласкала:
 
 
«Ты не плачь, не плачь, простая зегзица,
Голосок твой чист и свеж, как водица,
 
 
Не одни твои птенцы сиротливы —
Все вы сироты, покуда вы живы».
 
 
Я у поля, у опушки стояла,
Да про тот про разговор услыхала.
 
 
А во поле васильки да гвоздика,
А в лесу уж отошла земляника.
 
 
За оврагом тень полдневная ляжет –
Свежий голос мне о смерти расскажет.
 
 
Дождик летний пролетел да заглохнул,
Путь песчаный понамок – да просохнул.
 

2010

6. «И лето склоняется долу…»

 
И лето склоняется долу,
как ветви под тяжестью звёзд,
И лунные пятна по полу
Скользят вдоль паркетных борозд
 
 
О дом мой, как холодны стены,
Когда же ты так обветшал?
На зеркале звёзды вселенной
Нам август опять начертал
 
 
А воздух – холодно-тверёзый
Слезящийся, гулкий, грибной
И небо склонилось берёзой
Седеющей над головой.
 

2005

7. Орфей

Che farò senz’Euridice?

 
Свод небес, зимой затменных,
Опрозрачнился до дна.
На обители блаженных
Надвигается весна.
 
 
Цвета моря и сирени
Округленный окоем.
Как черно ложатся тени
В бархатистый глинозем!
 
 
И под небом невечерним
Согревается земля,
Постелив к стопам дочерним
Вновь расцветшие поля.
 
 
Светоносный, золотистый,
Первый баловень весны —
Вспыхнул крокус остролистый
У подножия сосны.
 
 
Сладко имя «Прозерпина».
Семицветная дуга —
Мост, от темного притина
Переброшенный в луга.
 
 
Здесь, у берегов блаженных
Жду я – вдруг уже пришли
Из пределов отдаленных
Золотые корабли?
 
 
Из пределов, где так поздно
Ноздреватый снег лежит,
Где июньский гром так грозно
И торжественно дрожит.
 
 
Дождь прольется над садами,
Что мне памятны поднесь,
Что стоят перед глазами
В поволоке слез и здесь.
 
 
И, едва блеснув, излука
Речки, вьющейся в лугах,
(О, промолвишь ли – «разлука»?)
Вновь угаснет в берегах.
 
 
Обернусь – и не узнаю
Тени, что идет за мной
Вдоль расселины, по краю,
нерешительной стопой.
 
 
Эвридика, Прозерпина –
Не успею прошептать,
Островная примет глина
Легких стоп твоих печать.
 

2008

8. Мы по темной дороге неслись

 
Мы по темной дороге неслись,
Словно искры бенгальских огней,
И смеркалась глубокая высь,
Что ни звезд зажигалось на ней.
 
 
Что ни звезд – то в долине домов
Щедрой горстью рассыпала ночь.
Чей-то тускло мерцающий кров
За холмом, уносящимся прочь.
 
 
Оттого ли на сердце темно,
И оно, чем темней, тем полней,
Что свободы нам знать не дано,
Кроме этих летучих огней?
 
 
Все быстрей мы летим и вольней,
Словно веса навек лишены.
И как горсть самоцветных камней
города за холмами видны.
 
 
Фонари, фонари, фонари…
Ночь вокруг, словно звездная новь.
И мерцает в груди до зари
Захватившая сердце любовь.
 

2008

9. «Понедельник, вторник…»

(сапфическая строфа)

 
Понедельник, вторник, среда – а после
Четверток придет с параскевой вместе,
Наступает тихий канун субботы —
И воскресенье.
 
 
Вот и выходной, а на сердце пусто;
Тикают часы да шуршат страницы.
Все пошли в кино, всяк гуляет купно —
С парою пара.
 
 
Неужели так и сидеть мне дома?
Жизнь в осьмнадцать лет – это, сестры, старость:
Года два всего-то нам и осталось
Младости сладкой.
 
 
И на книгу каплют горючи слезы.
Говорит сестра: что же ты за дура,
Мне уж двадцать семь – неужель и мне ты
Скажешь «старуха»?
 
 
Вот сидит, как мышь на крупу надувшись!
На, возьми билет, ну-ка нос напудри,
Причеши скорее тугие кудри —
И на джеймс-бонда.
 

2007

10. Ветхий дом

1

 
Здравствуйте. Это квартира
Двадцать пять?
Можно у вас кое-что забрать?
Забытое при переезде
В тысяча девятьсот восемьдесят шестом.
 
 
Глоток морозного воздуха
Из заиндевелого окна.
Вечера
в постели без сна.
Новоприобретенное
Уменье читать и писать.
Отражение в зеркале
Когда мне лет пять.
Сумерки, голоса, электрический свет,
Полосами ложащийся
На желтый паркет.
 
 
Забыто
В восемьдесят шестом году.
Впрочем, вряд ли я это найду.
Ни у вас,
Ни в соседней квартире
Номер двадцать четыре.
Ни в целом мире.
 

2. Первый снег. Санки

 
Брезжат тьмою пасмурные дни,
И в разрывах между облаками
Темных звезд соленые огни
Расцвели горючими кругами.
 
 
Тьма повсюду. Я хочу уснуть.
Школьник я, вернувшийся с прогулки.
Обновляют слезы санный путь,
И темнеет рано в переулке.
 

11. Берлинское метро

 
Под вечер, в дымке тёмно-синей,
Где блёстки бледных фонарей
Не освещают, а скорей
Скрывают сочетанья линий –
 
 
Когда окончены дела,
И только в зеркало перрона
Глядится смерть из-за угла, –
Войти в прозрачный свет вагона.
 
 
И в гладкий лак вагонных окон
Смотреть, глотая на лету
Огнями уличных потоков
Пропитанную темноту, –
 
 
А после выйти, отраженье
Своё оставив позади –
Разомкнутое на мгновенье
Слепою раною в груди, –
 
 
Вместившей: мост под фонарями,
Кафе, два деревца, крыльцо –
Где вечер смотрит мне в лицо
Как бы незрячими глазами.
 

Октябрь–ноябрь 2001

12. Tiergarten

 
Каштан с тугим и ладным стуком
Отскочит из-под колеса,
Взовьется птица в небеса
С трепещущим и влажным звуком.
 
 
Быстрей, быстрее – под плащом
Тепло, и цепь жужжит, как прялка, —
И вперемешку с травкой жалкой
Шуршит песок под колесом.
 
 
Пешком… Но лучше под дождем
Катиться на велосипеде —
Под слоем листьев темной меди
Угадывая водоем.
 
 
И два сливаются следа
В одном стремительном движенье,
Пока летим мы вдоль пруда
Со скоростию впечатленья.
 
 
Раскрылись широко глаза,
Дождь черные слепил ресницы —
И как при взмахе крыльев птицы,
Слетела с копий их слеза…
 
 
В тумане явственней видны
Все переходы перспективы —
И тонкой пеленою ивы
От ближних лип отделены.
 
 
Всё всматриваясь, мы летим
К посольским кованым воротам,
Так, может быть, за поворотом
Иную жизнь мы различим…
 

2001

13. «Я слышу колокол дальний…»

 
Я слышу колокол дальний,
Глубокий и нежный звон,
Когда мой город печальный
Уже во тьму погружён.
 
 
Мрак улицы затопляет
Высокой синей волной
И в тёмных окнах мерцает
Нежданною глубиной.
 
 
Как гулко синее небо!
Текучий воздух ночной
Доносит мне запах хлеба
И чёрной влаги речной.
 
 
На церкви Фридрих-Вильгельма,
Закованной в витражи,
Огнями святого Эльма
Певучая ночь дрожит.
 
 
Одною дрожью наполнен,
Катит из страны в страну
Напев с её колокольни
Мерцающую волну.
 

2002

14. Отчуждённость

 
Пролетай над землёю ночною,
Над своею страной пролетай,
Нет следа за твоею кормою,
И, осыпанный звёздной пыльцою,
Тверди милой чуть светится край.
 
 
Где безоблачна вечно погода,
Где надоблачный тающий рай,
В лёгких недрах небесного свода,
Небывалую чуя свободу,
По воздушным волнам пролетай.
 
 
Поднимайся всё выше и выше,
Там, где тьма развевает свой стяг,
Ветер марево рвёт и колышет…
А внизу переливами пышут
Как недавно угасший очаг,
 
 
Города… И к окну, невесомый,
Прислонись. Невозможно никак
Разглядеть то, что было знакомо,
Лишь лиловую бездну над домом
Различает небесный моряк.
 
 
Не постигнуть и умственным зреньем
Изменений размеренный ход;
Вот светает, и грусть в отдаленье
Точно так же, как гаснут селенья
Под крылом, отгорит и пройдёт;
 
 
Посмотри: ведь земля недвижима
В переливах подвижных теней.
Словно старость, чужда, нелюбима,
Но незыблема, непостижима,
Как и небо, столь чуждое ей.
 

2002–2003