– Так и скажи! Мы работаем! – женщина уверена, что имеет право защищать меня. Но от ее слов, действительно, становится легче. Думается, будто я могу любить. Словно… готов?

Любовь. Что она есть? Этот подвал? Остывшее, изуродованное тело? Грязное удовлетворение похоти? Что? Вопросы. Крюки. К какой любви готово мое сердце?

Ступени натужно скрипят под тяжестью ботинок. Все выше и дальше. И наконец, смолкают.

– Спасибо, – я искренне благодарен.

– А следовало бы подняться.

Пожимаю плечами. Может и так, но боги всегда сходят к людям, когда это необходимо. Так и люди ищут червей. Нужно только дождаться понимания. А ждать я умею лучше всего.

– Осмотрите клетку…

– Хо-хо! – Голос из серого угла, где-то за моей спиной. И тут же глухой стук тяжелого металла о деревянный пол. – Мерзость! Что это за дрянь?..

Они нашли цепь. И что-то еще.

Разворачиваюсь к голосам – вижу две черные тени у стены. И снова, мне кажется, будто кто-то смотрит на меня, пристально и осуждающе. Кто-то пятый. Тот, кого здесь быть не должно.

Оксана?

На полу лежит массивная цепь, похожая на змею. Подхожу ближе. Присаживаюсь, рассматривая крупные кольца. Нет. Цепь не та. На последних звеньях засохшие бурые пятна. И то, что напугало моего коллегу – клок волос с осколками черепа.

Сломанные колени тут не при чем. Еще чья-то жизнь. Смотрю на русый локон, прилипший к последнему звену. Не делаю предположений, знаю – он принадлежит девушке. Такой же, как Оксана. Одной из многих.

– Антон, а разве та девушка…

– Нет!

Оглядываюсь на испуганный женский голос. Ей страшно. Она впервые понимает, что все это не игра. Что все мы стоим сейчас на костях, внутри ужасного места, пропитанного болью и страхом. Падальщики, слетевшиеся на пир, угощения на котором вдруг оказались чересчур кровавыми. И горькими.

Мне хочется ее приободрить, но вместо этого я говорю ей правду:

– Ее не били по голове…

Лера. Имя приходит само собой. Эту напуганную женщину зовут Лера!

– Лера.

И снова, страшная правда:

– Здесь убили кого-то еще.

Стервятники уже кружат над цепью, собирая улики. От их стыдливого испуга не осталось и следа.

– Страшно, – шелест ее губ.

Господи, а ведь она права! Убийца может быть еще в доме!

Тянусь к кобуре. Нет, нет… чушь! Отдергиваю руку. Мы слишком близко подошли к черте. Нужно сделать шаг назад. Всего один и станет легче.

Дышу. Глубоко. Паника отступает и только озноб все еще щекочет затылок.

Ступени снова скрипят. Боги сходят на землю.

Синий костюм вплывает в подвал – вальяжно, сунув пухлые руки в карманы. Выказывает мне дрянное почтение. Я не поднимаюсь. Делаю вид, что изучаю цепь.

– К владельцу дома уже выехал наряд. Все кончено.

Упрек в мою сторону тоном победителя.

– Ничего не кончено, – Говорю тихо, но он слышит.

– Прости?..

– Это все… – небрежно вскидываю руку, обводя пыточную комнату, – …дело рук умного сукиного сына. А поэтому – ничего не кончено.

Он усмехается. Обветренными губами. Источает уверенность:

– Не делай из него героя. Он простой психопат. Мы возьмем его и завтра же он расколется!

Дай-то Бог. Я больше остальных желаю, чтобы все кончилось именно так.

– Что это?! – Он, наконец, замечает предмет моих лживых исследований. Тени молчат, говорю снова я.

– Орудие еще одного убийства.

– Постой… что?

Истинный масштаб мозаики не известен даже мне. Только два паззла. Но сколько их в действительности? Пять, десять, пятнадцать?

– Посмотри вокруг. Что ты видишь?

Он молчит, потупив взор. Вся эта мерзость не для него. Для червей. Для нас.

Поднимаюсь:

– Может, я скажу, что вижу?! Цех! Разделочный цех!..

– Антон…

Я не остановлюсь. Я скажу ему правду.

– Никогда такие места не строятся ради одной жертвы! Этот ублюдок мог приволочь ее домой и пристегнуть к батарее, насиловать и издеваться, но нет… он привез ее сюда! А знаешь, почему?! Потому что у него есть это место! Он строил его специально для своих поганых игрищ! Психопат, говоришь?! Возможно! Но расчетливый и ненасытный! Умный! Не герой, Боже упаси! Просто та мразь, которую нельзя недооценивать!

От обилия слов рот наполняется слюнями, похожими на бешеную пену. Сглатываю, но не вижу ни одной фразы, брошенной впустую. Никто не произносит и звука, а значит – я прав.

Когда-то давно, в другой жизни, мы были молодыми. Нас страстно учили верить в темную сторону мира, но мы не желали прислушиваться. Даже в темноте, думалось нам, всегда горят фонари. Те спасительные островки света, что указывают дорогу. Преподаватели в выглаженной форме, с блестящими на плечах звездами, уверяли нас, веселых и безрассудных, что тот мир, в котором теперь нам предстояло жить – гнусный и лживый червь, копошащийся во тьме. Мы отказывались верить. В наших сердцах искрилось, не погасшее еще, детство. Когда мы поняли их правоту? Со смертью первого из нас? Или когда увидели тьму без единого лучика солнца? Я не знаю. Но и сейчас я не вижу света.

– Буду надеяться, что ты не прав.

Он уходит. А я смотрю ему в спину и киваю. Я тоже буду надеяться.

Чертовы ступени снова жалобно скрипят. Становится не по себе и слабая пустота вновь заполняет желудок. Хочется в туалет, но я еще не закончил здесь. Цветастая коробка до сих пор пуста.

Я открываю ее, вдыхаю ароматы сладких духов:

Кем ты была? Зачем стремилась к такому ужасному концу? Почему так упорно искала любовь, которой нет?

Бережно кладу на тонкое, картонное дно все, что смог отыскать во тьме.

Веревок, которыми он связывал ей руки, нет. Это его трофей с каждой жертвы. Их часть, оставшаяся с ним. Ни лица, ни руки, ни имена. Убогие куски жесткого каната. Только они.

Теперь всё. Нужно выбираться отсюда. Даже таким как я, такие места иногда причиняют боль.

– Ищите любые зацепки, все, что можно придать анализу. Я ухожу.

Отвечает женщина. Снова. Как голос моей судьбы, зовущий остаться:

– Мы не подведем, ты же знаешь, – и вопрос. – Ты куда?

Она боится. Выдумывает, будто я сбегаю от нее, и цепляет меня последним словом, его железным крюком на конце. Глаза смотрят испуганно. Их озера наполняются прозрачной обидой. Наверное, я обязан сказать ей…

– В девять, – гляжу на смеющиеся часы. Секундная стрелка ускоряет бег. – У китайского ресторана. Найдешь?

Кивает. Я не вижу – чувствую это. Найдет, на то она и ищейка.

– Хорошо.

Направляюсь к ступеням.

– До вечера, – слова в спину, как острые ножи.

Лестница – мерзкая скрипучая тварь. Поднимаюсь по ней на первый этаж. Кровь на дощатом полу ведет меня обратно, той же дорогой. К голосам. К вспышкам фотоаппаратов. К желтым номерным табличкам.

– Антон, подойди, – иду на голос, как верный, потерявший зрение, пес. – Ее адрес.

Пухлая рука протягивает мне вырванный из блокнота листок. Заталкиваю его в карман, киваю, благодарю. Желаю уйти… но стальные крюки вопросов вновь пронзают мою плоть. Держат крепко.

– Ты поедешь туда?

– Да.

– Как скоро?

– Сейчас.

– Хозяйка квартиры будет через час, с ключами…

Достаю листок с адресом. Часа мне будет достаточно. Собираюсь уйти, но голос синего костюма снова вонзает в меня крюк.

– Что сталось с миром, Антон?

И я говорю, пожимая плечами:

– А что с ним сталось? Все та же тьма…

Ухожу. И у самой двери, когда я касаюсь пальцами ее стеклянной ручки, у кого-то звонит сотовый телефон. Громко, разрывая скопившуюся в сером доме тишину. Застываю на пороге, слушая разговор.

– Да?! – синий костюм кричит в трубку. Я сжимаю кулаки в ожидании. Он молчит, слушает. Но даже до меня долетает жужжащий голос из трубки. На квартире, куда выехал наряд, нашли труп. – Кто это?! Кто это?! Кто?! – и потом сразу тусклым голосом, – не может быть… Ждите меня.

Пухлый палец нажимает на кнопку сброса – Клавиша щелкает, и я оглядываюсь. Вижу поникшие плечи. Значит, поиски убийцы будут долгими.

– Нашли труп хозяина этого дома. С выпотрошенным горлом, у себя в квартире…

Я выхожу за дверь. Закуриваю, вдыхаю свежий осенний воздух и становится легче. С деревьев сыпется золото. Ветер подхватывает его и кружит в неповторимом вальсе, подобия которому нет на самой земле. Вся округа горит в ярком огне наступившей поры. Листья падают на машины, на землю, на людей. Осень погребает под своим драгоценным ковром все окрест, даря, точно обезумевший миллиардер, неисчислимые богатства каждому прохожему. А сырые, вымокшие от дождя тучи, висят так низко над головой, что я боюсь их задеть. Спускаюсь с крыльца и иду к ближайшей патрульной машине. Волосы треплет ветер. Я дергаю ручку, дверь открывается – заглядываю в салон. Пусто.

Мокрая земля позади машин исполосована колеями, будто шрамами. Сигарета мгновенно превращается в кривой пепел. Затягиваюсь, обжигая пальцы, и бросаю истлевший фильтр под ноги. Сплевываю горечь.

В замке зажигания ключи. Брелок в виде Спончбоба медленно раскачивается в стороны, как маятник. Как вечный счетовод убегающего сквозь пальцы, времени.

Желание сесть за руль самому становится невыносимым. Давлю его ногами, выбивая черную, подлую гниль из-под подошв. У меня нет больше прав садиться в водительское кресло. Это случилось три года назад. Но я все еще помню белую, тонкую руку, выглядывающую из-под колес. И кровавые змейки, бегущие по коже.

– Подвезти?

Вздрагиваю. Боже…

– Да.

Кутаюсь в пальто. Не смотрю на водителя. Только раз. Вижу морщинки в уголках его глаз и успокаиваюсь. Иногда мне страшно в машинах, но не сейчас.

Усаживаюсь на пассажирское сидение и выуживаю из кармана листок с адресом. Водитель кивает и поворачивает ключ. Двигатель гудит. Ручка скоростей, педали. Дом уплывает в сторону, высвобождая из плена свинцовое небо и золотой осенний дождь.

Быть может, думается мне, именно в таком месте и принято встречать старость? И я улыбаюсь правоте этих дум. Да. На закате дней я вернусь в это место, буду сидеть в кресле, на широком крыльце, укутанный в плед, и наблюдать, как заходит солнце. Как оно тонет в плавящемся от багряного жара горизонте.

В желудке вспыхивает боль. Грызет мои кишки до крови. Часы смеются. Закрываю глаза, откидываясь на спинку.

“Ничего не будет” – шепот черных губ. Это мир, отравленный и темный, говорит со мной так. Так заставляет слушать себя. Болью, слезами, муками.

Ничего не будет. Ни домика, ни заката, ни пледа. Ты даже не вспомнишь об этом, когда где-нибудь в переулке будешь подыхать от случайного ножа. И только смотреть и смотреть на свою измазанную кровью ладонь. Все, что ты сможешь.

Эта правда – одна из многих. Горячий песок времени. Что несут мне его бури?

Опускаю вниз скрипучее стекло. Закуриваю. Машину трясет на ухабах и рытвинах. Из-под колес брызжет грязь.

Столько смертей… Боже, я видел столько смертей, что перестал их замечать. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю это. Дети, женщины, старики. Их мертвые лица – груда кукольных масок. И только одно из них – человек. Оксана.

– Я освобожу тебя… – шепот превращается в табачный дым.

Я знаю. Если я остановлю убийцу, то стану свободен. Вновь смогу чувствовать. Видеть. Слышать. Любить.

– Приятель, у тебя кровь…

Водитель. Выныриваю из страшных видений.

– Что?

– Кровь… – он поворачивает зеркальце ко мне.

Из носа течет темная струйка. Слизываю красную соль с губы:

– Черт.

Запрокидываю голову. Водитель тянет мне бумажный платок.

– На вот…

– Ага… Спасибо.

В висках стучит. Утираюсь и бросаю кровавый комок за окно.

«Иногда это может выражаться в головных болях и кровотечениях…»

Чистые, вымытые руки врача возникают в памяти. Он говорил со мной в тот раз, как с ребенком. Боясь напугать. Но ему и не ведалось, сколько ужасов видели мои седые глаза. Я мог бы рассказать ему, но не стал тогда обрывать этого милого человека. В тот единственный миг, я любил его, словно отца.

«…в основном, из носа. Особенно это возможно в периоды обострений, которые обычно случаются…»

Мама не любила вспоминать папу. Он ушел рано, когда мне не было и пяти. Куда, я не знал. И только его фотография в рамке, как нечто вечное, тяжелой тишиной давило на наши плечи. Мы помнили его таким, каким он был здесь, в нецветном прямоугольнике застывшего времени. В военной форме с медалями. Гордый и печальный.

«…во времена смены сезонов. Тогда возможна и неожиданная, высокая температура тела…»

Тогда я ненавидел отца за то, что он ушел. За то, что оставил мне в горькую память только исцарапанный снимок. Я проклинал его… за маму. За то, что ей так тяжело одной. И за темные пятна слез, вырастающие за ночь на ее подушке.

Тогда я еще не знал, что он геройски погиб в чужих и далеких горах, под палящим солнцем средней Азии. Его обугленное тело так и не смогли вытащить из лап боевиков.

– Полегчало? – Снова водитель. Он выкручивает баранку влево, и машина выезжает, наконец, на асфальтированную дорогу.

– Да… да.

Опустевший дачный поселок остается позади. Когда мы ехали сюда, я подумал, что это место не так уж далеко от города. А искореженный дорожный знак, только подтвердил мою правоту. 30 км. Сейчас – между сотнями людей и серой пустотой. Так мало… между тьмой и светом. И все равно, безумно далеко для наших ослепших глаз. Мы не увидели. Не помогли.

Скольких он убил в этом подвале? Снова и снова, один и тот же вопрос. Изучая убийц, я понял одну вещь, совершенно с ними не связанную. В нашем мире очень легко пропасть. Исчезнуть с лица земли, не оставив и следа. Кем бы ты ни был, сколько бы ищеек ни купили твои родные. Мир все равно не перестанет вращаться. И вскоре все забудут о тебе, а ищейки направят свой чуткий нюх на поиски кого-то другого… Изучая убийц, я осознал, насколько тонка та нить, по которой идет каждый из нас.

Шорох колес. Яркие краски за окном, сливающиеся в разноцветную мешанину.

“Кто он?” – пожимаю плечами.

Он человек. Ответ приходит из глубины. Пытаюсь разглядеть во тьме лицо, говорящее со мной… Лишь бездна.

Да. Он человек. И он думает, мыслит, желает. А значит – его играм не будет конца. Значит, я должен его остановить.

Еще в школе я знал одного недоразвитого парня, который считал, что не он, но все мы – сошли с ума. Что это мы – безумцы. И ведь он, действительно, верил в это. Был готов на все ради своей правды. Всего лишь беспомощный мальчик. Не опытный муж, с извращенной фантазией и любовью к острым крюкам. Однако я до сих пор помню, как у меня шевелились волосы на затылке, когда этот парнишка смотрел на меня. Он хотел вылечить всех нас от какой-то невидимой болезни, может быть… уничтожить. Но только не видеть больше наших мук, наших, таких нездорово-правильных, лиц. И теперь чья-то сильная рука вновь берется за хирургические ножи, чтобы резать наши невидимые опухоли. Время и история сплетаются воедино. И мы видим истинный масштаб эпидемии. Но, как и сотни лет назад, где-то в глубинах души, сомневаемся, кто же все-таки болен, мы или они…

Трасса пуста. Только ветер. И золото осеннего дождя. На горизонте вырастают очертания домов. Серые, безликие высотки. Тысячи людей внутри, тысячи – снаружи. И где-то там, среди них – он. Такой же уставший, такой же бледный от головной боли. Такой же…обычный…

Мы мчимся быстрее. Город приближается к нам, нависает и изгибается. Дома, похожие на серые пальцы, пустые окна, опущенные жалюзи. Шум серой толпы, льющейся по улицам, будто волны смрадных помоев. Автомобильные пробки. Нервы, натянутые как струны.

Поиски будут тяжелыми.

Машина вползает в город медленно и вязко. И тут же встает в пробке.

– Обеденное время… – шипит водитель и щелкает рычажком на панели. Красно-синие огни разливаются над нашими головами, погружая машину в ореол веселых цветов. Руль, под силой рук, скрипит и выворачивается влево. – Попробуем по другой улице…

За окнами – красная вывеска MacDonald’s. Вспоминаю, что не ел с вечера. Глотаю голодную слюну. Три молодые девушки перебегают дорогу прямо перед нашим носом. Смеются и машут нам. Я вижу их смешные сумки, их кольца на пальцах. Румяные лица живых людей. Красоту биения сердца. Я смотрю на них, не в силах оторваться. Это все…так необычно для меня сейчас, так ново, что режет взор. Их жизнь. И ее смерть.

– Курицы!.. – смеется водитель. – Совсем обнаглели…

Не нужно так. Они совсем еще дети.

Хочу сказать им, чтобы были осторожнее, и даже наклоняюсь к окну, но вижу только их спины. Тонкие, детские талии. И думаю, что возможно скоро, одну из них придется опознавать.

– Будьте осторожнее…

Водитель в недоумении глядит на меня. Наверное, я опять разговариваю сам с собой. Глупо пожимаю плечами, но этого ему оказывается вполне достаточно.

Во дворе, сквозь который мы проезжаем, лают собаки. Свора дворняг делит добычу – кусок чего-то кровавого. А вокруг них, вся земля усыпана белыми перьями и пухом. Отворачиваюсь.

Безумно долгий день. Наедине с темнотой. К вечеру, я знаю точно, разболится голова. Но к тому времени я уже выпью четыре бутылки пива и снова не буду понимать, от чего эта ноющая боль в висках. И придут другие мысли, и будет другое понимание мира. И я усну, опять ни в чем не разобравшись, на смятых простынях, под ворохом пыльных одеял. А завтра будет новый день, такой же, как все предыдущие.

– Отлично!..

Смотрю на водителя. Он с улыбкой кивает на пустынную улочку:

– Проскочили.

– Да…

Смело проносимся по прямой и выворачиваем обратно, на главную дорогу. Пробка остается позади.

Водитель довольно оборачивается:

– Кто хочет, тот всегда найдет…

Беда в том, что он прав. Людям нравится томиться в дорожных стопорах, грызть ногти, сжимать до белой боли рулевое колесо, дышать бензолом. Им нравится глядеть в окно, сквозь капли пота, на то, как доведенные до исступления водители, набрасываются друг на друга, будто смертельные враги. И когда первые капли крови орошают черный асфальт, в десятках рук появляются отнюдь не аптечки. Мобильные телефоны с камерами. И каждая мерзкая тварь с такой аппаратурой, спешит занять самое козырное место для съемки, лишь бы та вышла более насыщенной и красочной. И потом, вечером, у теплого огня, в семьях, они будут показывать этот ужас своим детям, своим мужьям и женам, и смеяться… Я видел это. На местах преступлений, на местах кровавых аварий. На страшных пожарищах, когда люди горели заживо. Жажду крови в глазах, желание созерцать чужую смерть. Я видел… Нет никого безжалостней человека.

Пока мы стоим на светофоре, в салон машины, сквозь щели, вползает удушливый запах гари. Одна из железных урн, около дверей какого-то модного бутика, полыхает, будто факел. Молодая девочка-продавец, на высоких каблуках, пытается потушить огонь, поливая мусорку из розового ведерка. Мне становится невыносимо смешно и тоскливо. Отворачиваюсь от окна, уставившись в пол. Водитель трогается с места.

– Какой дом?

– Двадцать два.

Странное, мистическое совпадение. Две двойки. Ее последние цифры.

Едем. На лобовом стекле появляются мелкие капли. Дождь. Угрюмое небо молчит, ни единого звука. Сворачиваем во двор. Счетчик накручивает последние метры пути. Наклоняю голову, рассматривая белые панели высотного дома. Синяя табличка проплывает мимо глаз. 22.

В номере ее подъезда и квартиры нет ничего необычного. Мертвые холодные цифры. Водитель паркуется на газоне, стирая мертвую траву в пыль.

– Доехали.

– Спасибо.

Он достает сигарету. Закуривает:

– Подождать?

Смотрю на часы. Нет…

– …не нужно.

– Как хочешь.

Пожимаю сухую ладонь и покидаю салон. И когда автомобиль отъезжает, я вижу ее на заднем сиденье. Темный профиль лица. Я не должен бояться идти туда. Но все же, непомерно счастлив, что буду не один.