И вот однажды в школе нас построили в пионерской комнате, и мы прочитали, точнее повторили за старшей пионервожатой клятву октябрят – маленьких ленинцев, и нас всех приняли. Эта пионервожатая была не учительница, а просто толстенькая тетенька, которая работала в пионерской комнате, там еще всякие знамена были, блестящие горны и грамоты не стенах. Потом она однажды помогала мне макулатуру перевязывать. Только мне это не понравилось. Нет, макулатуру понравилось собирать, потому что я с папой ооочень много принес, но когда другие дети приносили макулатуру, и она была плохо связана, так что газеты и всякие бумажки разваливались, то нужно была ее покрепче связать. Пионервожатая попросила ей помочь. Я же самый сильный был в классе, вот и попросила. Я обхватывал бумажки руками, а она завязывала веревкой. Она просто не замечала, что у меня руки короче, чем у нее, и я лицом упирался в ее сиськи, ну, сиськи были не целиком, я же знаю, как они целиком выглядят, потому что несколько раз ходил с бабушкой в баню, в женский день. Там, правда, все больше старушки были, и сиськи у них были сморщенные и, что ли, длинные. Неприятные. Меня бабушка даже отругала в бане за то, что я на эти сиськи смотрел и лицо морщил, ну, от неприятности такой. Но девушки были, у которых там, где сиськи почти ничего не было. Ну, я знаю, что про сиськи говорить не очень хорошо, но я же прямо лицом упирался в них, ну, в верхнюю часть, что ли. А еще хуже было, когда не прямо в них, а в ее пушистую кофту, такую ворсистую, что мне хотелось чесать лицо, а руки были заняты. Мы так много макулатуры связали, и, хотя я вытягивал шею и пытался убрать лицо, то кофта, то сиськи меня быстро находили и упирались в меня. Потом пришли какие-то дети с родителями, и пионервожатая, повернулась ко мне, а лицо у нее стало очень красное, от макулатуры, наверное, и сказала, что я молодец и хорошо поработал, и немного ущипнула меня за щеку, не больно так. Я тогда прямо почувствовал себя очень таким хорошим мальчиком.

Мне, конечно, было обидно, что приняли всех, и Сашку Гаврилова, и Ленку Фаткуллову. Они читать почти совсем не могли, и учились плохо. Я Сашке так и сказал, что, мол, зря его в октябрята приняли, что мне даже не хочется быть октябренком вместе с ним.  Ну, правда, зачем быть хорошим, если самыми лучшими на планете всех подряд называют. А ведь если я не красавец, то Сашка вообще был хулиганом. Маленький такой, шустрый. Дрался постоянно, и с девчонками, и с мальчишками. Я ему только сказал про это, как он на меня с кулаками полез. Только он намного меньше меня был. А я не дрался никогда до этого, но когда он на меня полез, то я просто его оттолкнул от себя, так как испугался очень, а он споткнулся о свой же портфель и упал, немножко даже в лужу, и поцарапал лицо об асфальт. Тут пришла учительница и наша ссора улеглась, но мне было как-то не по себе, и я на перемене еще и Ленке сказал, что это неправильно, что ее в октябрята приняли вместе со всеми. Да, она в футбол играет с мальчишками, кстати, очень неплохо играет, только ходит как-то странно, переваливается с ноги на ногу, ну, как медведи ходят. И читать она очень плохо может, мало слов в минуту. Так что это плохо, что и ее приняли. А она убежала плакать в туалет. Ну, уж не знаю, что уж тут плакать, когда ты стала лучшей девочкой на планете, хоть и незаслуженно. И вообще это подозрительно. Мальчики носят значок с маленьким Лениным, то есть с хорошим мальчиком. Так пусть девочки носят там какую-нибудь хорошую девочку, ведь есть же, наверное, и хорошие девочки тоже, хотя я и про мальчиков-то сомневаюсь. А потом мне подумалось, что это даже интересно, что у Ленки будет значок Ленина, потому что звучит похоже – Ленка с Лениным. И может и ничего, что ее приняли, в футбол-то она точно лучше меня играет, и бегает быстро, и даже лучше, чем ходит, не переваливается. Наверное, я ей зря все это сказал. На следующее утро, на перемене, я подошел к ней и сказал и про футбол, и про значок. А она опять заплакала и побежала прятаться в туалет. А другие девчонки шушукались и на меня смотрели хитро как-то, даже Анька. Анька Першина мне даже понравилась тогда, но, все-таки, она была как-то неприятно умная что ли.

А после того, как нас всех приняли в октябрят, оказалось, что теперь у нас не класс, а октябрятская дружина, и что состоять она должна из октябрятских звездочек, а у каждой звездочки должен быть командир, и что его нужно выбрать. Класс разделили на четыре части, и в мою часть попал и Сашка Гаврилов, и Ленка, и еще несколько детей, но не таких как Анька, умных, а, ну, тихих что ли. Мы стояли у окна, Сашка положил руки на подоконник, а голову на руки. На правой щеке был синяк и ссадина, руки исцарапаны кошкой, а на подбородке был еще синяк, которого вчера не было. Я спросил его откуда это у него, и он сказал, что это его батя побил за грязные брюки. Он же вчера в лужу упал, когда мы подрались. Мне показалось, что хорошие мальчики не зовут пап батями, но решил этого не говорить, а то он опять в лужу упадет, и его снова дома будут бить. Как выбирать командира нам не сказали. Сашка повернулся ко мне, Ленка тихо смотрела на меня своими маленькими глазками, и как всегда, переминалась с ноги на ногу, как медвежонок. Только она тощая была очень, и на медвежонка не похожа. Остальные дети стояли в сторонке, ждали, когда им все учительница объяснит. Тут на меня просто как бы вдохновение нашло. Я позвал всех поближе к окну и сказал, что нам нужно выбрать командира звездочки, и что, если честно, то я вижу только одного кандидата – себя. Все молчали. Я ведь и читаю быстрее всех в звездочке, и не дерусь как Сашка. Саша, спросил я, ты же не станешь спорить. Он не стал, отвернулся к окну, и сказал, что какой из него командир, что давай уж ты. Сашка, я это потом только понял, хоть и хулиган, но добрый. Не знаю, как это так получается. Не потому, что он мне стать командиром предложил, а просто сам по себе. Ленка, смотрела на меня, потом опускала глаза, переминалась с ноги на ногу и снова смотрела. Другие дети тоже смотрели и молчали. Ну, так что, еще раз я обратился ко всем, вы выбираете меня? Ленка смотрела не отрываясь. Это меня как-то смутило, и я добавил, что у меня и дедушка – генерал, и наверняка он приедет в школу как-нибудь. Тут Ленка кхекнула и спросила, что, настоящий генерал? Конечно, сказал я. Октябрята ведь не должны врать, особенно друг другу!

Вот так молчаливо меня и выбрали командиром, как самого хорошего мальчика, и с тех пор я всегда был командиром, знаменосцем, председателем и так далее. Только ненадолго я себя почувствовал хорошим мальчиком. Командиром звездочки было легко. Совсем ничего не нужно было делать, я даже и не знаю, зачем было этих командиров выбирать. Только один раз у нас было собрание, кстати, на котором я понял, что мальчик-то я не самый хороший. На собрании говорили, что нужно помогать тем, кто хуже учится. Вот у тебя, Антон, есть Саша Гаврилов, ты бы с ним позанимался чтением. Ага, сказал я. А когда собрание закончилось и все стали собираться, то мой сосед по парте – Сережка Гуляев, а Сережка был очень смешной мальчик, то есть он много смешного говорил, я так не умел и завидовал ему. Но и немножко вредным он был, потому что смеялся он над всеми, и надо мной, конечно! И про то какой я командир, и про мою «уродинку» на губе. Ничего страшного, но и ничего приятного. И вот он залез под парту, достать там чего-то, а когда стал вылезать, то я закрыл крышку парты, ну, я не хотел сильно, но звук получился как по ведру ногой ударить, и я захохотал, конечно, и стал убегать от него. А Сережка сильно обиделся и разозлился. Я бегал гораздо быстрее, и успел спрятаться в коридорной нише, где была застекленная дверь на балкон, и встал в углублении, вжавшись в стекло двери. Минут через пять Сережка обнаружил, где я прячусь и с разбегу обрушился на меня. Оказалось, что стекло в двери было уже разбито и оно с треском посыпалось на нас. Мы в ужасе замерли, а вокруг нас сыпались куски стекол, постепенно вываливаясь из огромной двери, Сережке порезало руку, а мне пара стеклышке воткнулись в правую щеку под глазом, по щеке текла кровь. Первым нас увидел Сашка Гаврилов. Он после той драки, да и не драки, а так, в общем, стал со мной дружить, и всем говорить, что меня уважает. Я правда не знаю, хорошо ли, что Сашка меня уважает, он же хулиган, его даже хулиганы из старших классов называли Гаврилой, и вот, непонятно, хороший ли я мальчик, что у меня такой друг? Он как нас с Сережкой увидел, всех в стеклах и в крови, ну, немножко крови было все-таки, то побежал с криком, на помощь, они там друг друга убивают! А мы просто стояли, и не убивали друг друга, я сильно испугался, так что и осколков в щеке не чувствовал сперва. А Сережка плакал, и говорил, что теперь его мать точно убьет. А я смотрел на него и удивлялся, что Сережкины уши стекла не отрезали, он очень лопоухий был! Вообще очень много я тогда подумал, пока стекла падали на нас. Не только про Сережкины уши, хотя они прямо сияли на солнце и были видны какие-то прожилки в ушах. И слезы его были с маленькими искрами, и даже на его сопле была такая искра от солнца. Хотя на соплю я долго не смотрел. А думал я, что это хорошо, что мы не поубивали друг друга, и что мы, скорее всего, не самые хорошие, и что лучше бы нам дружить, и что зря я его крышкой парты по голове стукнул, и что Сашка молодец, что позвал учительницу, пока нас тут эти стекла на куски не разрезали.

…На следующий день моя и Сережкина мамы пришли к директору школы. Моя мама молчала, а Сережкина страшно волновалась и кричала на меня, называла хулиганом и убийцей, что меня нужно отдать в детскую комнату милиции и много всего другого. Может она еще и от того кричала, что у нас до этого еще одна история была. Стройка была рядом со школой. Камни там всякие, доски… Вот мы, то есть я, и сделали катапульту. Камень, доска на нем, на один край доски кладешь камушек, а на другой конец прыгаешь с разбегу. Ну я камешки все больше, да больше подкладывал. А когда такой приличный булыжник положил и прыгнул, а потом отбежал, то увидел, что Сережка, ну да, он со мной был, он не видит, камни ищет, что булыжник падает и прямо в него сейчас попадет. Я ничего не успел сказать, только зачем-то подпрыгнул три разочка. Ну, камень в голову Сережке и попал. Крови не много было, у меня такое сто раз было. Но Серега в школу несколько дней не ходил. И вот теперь тут это стекло дурацкое. Моя мама продолжала молчать, а я боялся, что она скажет, что я не хулиган, а дурачок, и что у меня голова большая, и думал про дедушкину фуражку, а потом вспомнил про то, как пальцы ног из шинели торчали, и улыбнулся. Тут Сережкина мама всплеснула руками, и закричала еще громче, что этот бандит еще и улыбается. И тогда учительница попросила нас выйти с Сережкой из класса. Мы стояли в коридоре, у окна, недалеко от той двери на балкон, только она уже была заколочена фанерой. У Сережки была забинтована рука, а у меня щека замазана зеленкой. Вроде я и не чувствовал себя виноватым, но ведь понятно, что на хороших мальчиков так не кричат, и не стоят они в коридоре забинтованные. И Сережку жалко, ну, что по голове он так получил крышкой парты, и что камень ему в голову попал. Но я же не хотел, просто поторопился немножко, слишком быстро он стал вылезать. А стекло на нас обоих упало, и это же Сережка меня толкнул, а не я его! Короче говоря, тогда я понял, что мне больше не хочется быть хорошим мальчиком. Нет, не потому что хочется быть плохим. Просто нет их, наверное, хороших. Все мы просто мальчики, ну, кто не девочки! А, да, и из командиров меня изгнали, а кого назначили и не помню уже, видимо, не такого хорошего, как я.

Апрель 2020