О советской власти

[15.03.2006. Разговорчики]

Я много времени посвятил жизни при советской власти, у меня хорошая память, это трудно забыть, и трудно мне советскую власть полюбить. Я не люблю советскую власть. В разных её проявлениях. Не люблю тоталитаризм, не люблю мещанство, не люблю цензуру, не люблю показуху, не люблю чиновничество, бюрократию, спецслужбы, стукачей. Не люблю ограничений на свободу слова, передвижения и совести. Ну, и войну в Афганистане я не люблю, потому что застал это время, был реальным кандидатом.

Уехать. Вернуться. Снова уехать

[17.03.2017. ЖЖ]

Есть три ключевых пункта, которые важно понимать, рассматривая для себя возможность переезда.

№ 1. Идея уехать из родной страны в чужую не возникает просто так – при листании National Geographic или разглядывании пейзажей на Google Earth. В общем случае это признак крайней степени недовольства тем, как сложилась твоя жизнь в предложенных обстоятельствах. Очень важно понять, чем именно ты на самом деле недоволен в собственной жизни.

У подавляющего большинства задумавшихся об отъезде нет проблем ни с ФСБ, ни с ГУПЭ, ни даже с УБЭП, не говоря уже об ОПГ или бытовом антисемитизме. Зато есть проблемы с повседневным существованием, не приносящим радости. Необходимо разобраться, что́ именно в нём не устраивает. Потому что если, например, человек в родном городе сильно страдает от одиночества, то с переездом в чужую, незнакомую страну это чувство лишь усугубится. Если тебе трудно устанавливать контакт с людьми, с которыми ты говоришь на одном языке и читал в детстве одни книги, – вряд ли эти твои коммуникативные барьеры куда-то денутся при встрече с иностранцами.

№ 2. Каждый задумавшийся об эмиграции совершенно точно знает, откуда он собрался уезжать. Но очень мало кто представляет себе, куда он хотел бы попасть. В теории, конечно, легко сказать: хочу туда, где солнце, пальмы, тепло и не страшно. Но это всё равно что сказать: хочу жену с двумя ногами и двумя руками. Если вдуматься, под такое определение подходит даже Путин В.В. Но на самом-то деле нет на свете двух людей с одинаковым набором требований к стране проживания. И, по большому счёту, нет ни одной страны на свете, о которой можно составить полноценное представление на основании фотографий, чужих рассказов, журнальных статей, книг или фильмов.

Единственный способ избежать реальных больших обломов при смене места жительства – съездить в страну, куда ты собрался переселяться, и попробовать там пожить хотя бы те 90 дней, которые отпущены типовой туристической визой. Если в дальнейшем собираешься в этой стране учиться – провести какую-то часть этого времени на кампусах и в вузах, благо во всех странах, кроме России и Турции, вход туда свободный. Если хочешь делать бизнес – поизучать с близкого расстояния, как он там устроен. Если собираешься работать по найму – пообщаться с потенциальными нанимателями. В отличие от постсоветского пространства, западный мир – цивилизация открытых дверей. На человека, проявляющего интерес, там не смотрят как на шпиона. Если же за 90 дней в стране тебе там не открылась ни одна дверь – стоит задуматься, кому ты там нужен, и стоит ли туда ехать…

№ 3. Из большинства привлекательных в смысле эмиграции стран выехать не сложнее, чем въехать в них. Поэтому никакой переезд не стоит рассматривать как действие, предопределяющее всю твою судьбу до гробовой доски. Жизнь длинная, можно успеть пожить в любом количестве стран, в том числе – чередуя пребывание в разных полушариях, климатических и часовых поясах. Если не рассматривать никакой пункт назначения как твою судьбу до конца дней, гораздо легче смириться с его недостатками. Ибо, как говорилось в известной комедии, nobody’s perfect.

Закон о возвращении

[август 1992. “Пятница”]

В полночь 16 августа двухпалубный речной теплоход “Коттон Клуб” отчалил от пристани напротив гостиницы “Россия” и взял курс на Бережковскую набережную под Киевским вокзалом. Входной билет – 500 рублей. В салоне, оклеенном плёнками серебристого целлофана, громыхала музыка, пружинисто танцевали пары. За столиками последние могикане столичной богемы лихо опустошали бомбу за бомбой полусухого шампанского. Разговор не клеился. Десятый косяк шёл по кругу мимо иллюминатора, распространяя по салону неподражаемый сладковато-зелёный запах, но никого всерьёз не зацепляя. С верхней палубы, где пирующие забыли наблюдать время чумы, в чёрную воду летели пустые бутылки и пропадали, блеснув, в перспективе за кормой. Справа по борту тянулись сырые от дождей вишневые стены Кремля. Слева – яичная охра британского посольства, купола церквей, особняки прежнего и нынешнего купечества, открыточные виды дореформенного Замоскворечья. Потом – серая глыба Дома на набережной, стрелка острова, шоколадная фабрика, дом художников, тоже слева. А справа – бассейн “Москва”, бывший и будущий храм Христа Спасителя. Бесшумной птицей проплыл над головами Крымский мост, и вот уже слева – Парк культуры, а справа – Фрунзенская набережная. Впереди – Воробьёвы горы. Вверху – беззвёздное небо. На часах – половина первого. На корме кто-то, жадно раскрыв рот, глотает вечернюю порцию домашнего приготовления ЛСД. Ему вот-вот станет хорошо. Одна порция стоит доллар, а тащишься потом на все сто. Москва, как много в этом звуке.

– Расскажи, как ты там живёшь, – говорит Константин Эдуардович, глядя расслабленно за борт, на пролетающую мимо пустую бутылку. Шлёп! Бутылка исчезает в темноте. Константин Эдуардович тоже давно уже не коктебелец и даже не москвич. Он оставил квартирку на “Белорусской” и мастерскую на Фурманном, живёт в стране Германия, но на общей небрежности его стиля переезд в Среднюю Европу никак не отразился. – Я слышал, ты там в Палестине какую-то газету редактируешь. Разбогател, прославился…

– Слухи сильно преувеличены. Живу, конечно… Пока не голодаю. Вписываюсь в окружающий пейзаж. Расскажи лучше про Германию. Нужны ли там московские художники, и зачем.

Двухпалубный речной теплоход “Коттон Клуб”, обогнув Новодевичий монастырь, приближается к пристани у Киевского вокзала. В салоне пляшут рок-н-ролл, на палубе сосредоточенно блюют за борт.

– Ты, конечно, меня не узнаёшь?

– Почему же? Конечно, узнаю. Только имени не вспомню…

…Я возвратился в Москву после почти трёхлетнего отсутствия – не на белом коне, как мечталось деятелям первой эмиграции, не на белом лебеде, как какой-нибудь Лоэнгрин, и даже не на башне прошедшего пол-Европы закопчённого танка “Меркава”, как герой одного ненаписанного израильского романа. В первопрестольную доставил меня вечнобеременный лайнер бело-голубых авиалиний, далеко за полночь, в холодную августовскую изморось. Пограничник строго сверил лицо на визе с лицом за стеклом, прикинул на глаз возраст моей бороды и шлёпнул розовую печать. Таможенник отвернулся от моего саквояжа, стыдливый, как девушка, и сказал на мой вопрос о новых таможенных правилах в России: “Нас теперь вообще ничего не интересует”. В самом деле, ничего. Кроме разве что сигарет. Их у иностранца в России норовит стрельнуть каждый встреченный солдат, милиционер, омоновец, и в особенности – таможенник и пограничник.

“Здравствуй, мама, возвратились мы не все”, – пелось в пятнадцатилетней давности тухмановском шлягере. К израильским русским это, пожалуй, не относится. Из наших палестин, пусть на время, но возвратились все. И те, кто каждую ночь видел Россию во сне, и те, кто каждый день начинал с проклятий в её адрес. На любом сколько-нибудь достойном внимания светском рауте в Москве можно, наряду с Аксёновым, Войновичем и М.С. Горбачёвым, повстречать немало лиц, знакомых по Иерусалиму. Москва сегодня является центром репатриации гораздо