Здравствуй…Здравствуй… Эммм… Не знаю кто, пожалуй, я просто назову вас читатель, извините что должен использовать именно такое слово, но я не знаю, кто его будет читать. С одной стороны, давать мой дневник я никому не хочу, с другой стороны, я хочу, чтобы его кто-нибудь прочитал, дабы меня хоть кто-то услышал и понял. Меня зовут Зигерт. Я никогда не мог подумать, что буду вести дневник. Обычно, это делают глупые девочки, которые влюбились в какого-то мальчика (причем обычно в круглого болвана), но им не отвечают взаимностью, и они заводят и пишут в дневник всякие девчачьи гадости (причем обычно про то, как они бы вместе сыграли свадьбу, ну или про прочие методы загубить жизнь болвану). Но я пишу дневник по совершенно другой причине. Вот даже сейчас, я слышу, как внизу ругаются мама с папой, и я ничего не могу поделать, я не знаю, как это остановить и кого попросить о помощи. Только садясь что-либо писать, я отвлекаюсь, и крики, плачь, грохот отходит на второй план. Я буду писать всё что угодно, сколько угодно, лишь бы это прекратилось. Они разводятся, и сейчас я собираю свои вещи, в скором времени, я должен буду уехать с отцом. Я не хочу этого, но кому какое дело до меня? Когда я спрашиваю у них, зачем мне уезжать, они только делают возмущенное лицо, от моего непонимания «прописных истин», сердятся и кричат «так надо», говоря, что я пойму это позже, хотя мне кажется, что они обманывают меня и я никогда этого не пойму.

Мое сердце наполняется печалью не только от того, что мне придется покинуть маму, но и в добавок ко всему этому, я ещё расстаюсь с моим самым лучшим другом – Леви. Мама с Папой говорят, что я найду себе новых друзей, но Леви мой самый лучший друг, с которым меня многое связывает, но они говорят о нём так, как будто он старые порванные башмаки, которые меняют раз в сезон, а не человек. Трудно представить, что они хотят, чтобы я его просто выкинул в мусорку своих воспоминаний, разве так поступают с лучшими друзьями? Завтра, я уже буду уезжать вместе с отцом, и у меня будет пару минут, чтобы проститься с Леви. Мы с ним договорились встретиться у меня дома, перед самым отъездом.

Надеюсь, я никогда не стану похожим на своих родителей…

25.06.1932, г. Крефельд.

…И вот сегодня, я еду в «новый дом», я смотрю на эти улицы и на эти лица, и вижу их в последний раз. Я стараюсь их запомнить, все дома, всех жителей города. Удивительно, этот момент изменит всю мою жизнь и никак не изменит жизнь города, он эгоистически не попрощается со мной, не растворил окна, чтобы посмотреть на мой уход, не пустил дождь, чтобы он мне сказал «я буду скучать», не просигналил «SOS» из витрин закрытых магазинов. Но я точно знал, что у одного человека мой уход из города оставил след в душе, это был Леви. Перед отъездом, меня провожала мама, отец решил ехать рано утром, поэтому, на улице кроме нас фактически никого не было. Сложив все чемоданы, мама обняла меня, поцеловала и в этот момент, с её глаз начали падать слёзы, но она всеми силами пыталась сдерживать их. И тут я вспомнил, что обычно не обнимал маму, я помнил только несколько раз, поэтому я решил обнять её в ответ, так сильно, как только мог, чтобы она забыла насколько холодное моё сердце, и больше никогда об этом не вспоминала. Через пару секунд, я отпустил её и пошел садиться в машину, на пути к машине, я оглядывался по сторонам, в надежде увидеть Леви, но его нигде не было, неужели он забыл про встречу? Отец сказал садиться в машину, после чего, я прыгнул на заднее сиденье, закрыл дверцу автомобиля, и мы тронулись, а я всё также оглядывался по сторонам, подсаживаясь то к одному, то ко второму окну. И тут, у меня возникло странное ощущение одиночества, когда я в следующий раз выйду из машины, я окажусь в совершенно другом, незнакомом месте, и потеряю всё, что имел здесь.

Как только мы свернули с нашего дома на дорогу, я увидел его. Леви, не знаю, почему, но он не успевал подойти вовремя, поэтому, как только он увидел машину, он начал бежал вслед за ней, отказываясь принять должное и не веря, что всего лишь через пару секунд, его друг уйдет из его жизни, а я так и не успел сказать напоследок, как важен он был для меня и пожелать ему удачи. Он пытался нас догнать, он хватался за нитку как последний дурак, но у него ничего не получалось. Мы смотрели друг на друга, и я видел, как в глазах Леви тлела надежда, и что с каждой секундой он всё больше и больше принимал, и осознавал реальность, а я молча, не двигаясь смотрел на него, через заднее стекло автомобиля, мысленно в последний раз прощаясь с ним, этот момент я никогда не забуду. Именно в этот момент, когда по сути уже ничего не воротишь, я так хорошо вспомнил, что хотел у него спросить, так хорошо вспомнил, что хотел рассказать, что показать, где побывать… И я так хотел попросить у бога ещё пару дней с ним, или хотя бы пару минут, хотя бы пару мгновений… И в этот миг, я как никак лучше осознал всю беспомощность человека перед поворотами жизнью, перед тем, как она сводит и разводит мосты. И я хотел оставить ему на прощание подарок, который бы напоминал ему о своем лучшем друге. Мне казалось, что он забудет меня также легко, как и этот город, и даже не поверит, что я когда-либо был. В качестве доказательства моего существования, я решил ему оставить мою клетчатую кепку с именной буквой «З» на козырьке, что означало Зигерт. Её подарила мне мама на день рождения. Тогда я очень обрадовался подарку, это была очень дорогая кепка и выглядела восхитительно, на следующий день я пошел в ней школу, чтобы похвастаться своим знакомым, и ловил взгляды восхищения и зависти. С тех пор, я редко, когда с ней расстаюсь.

В тот миг, я решил снять свою бордово-синею кепку и через окошко бросил в сторону Леви, он сразу это заметил и понял, что я хочу ему её подарить. Кепка упала на дорогу, но через пару секунд Леви подобрал её, посмотрел на неё, а затем медленно надел кепку, остановился, и начал махать мне рукой на прощания, так как это делают люди, которые уже никогда не встретятся.

И вот Леви уже не видно, и вот конец той самой улицы где я жил, и вот конец города, и вот догорает мой мост, и пепел скрыл город картиной воспоминания…

27.03.1933, г. Дюссельдорф.

…Ох, как долго я ничего не писал в свой дневник, хотя с другой стороны, мне и нечего было писать. Но расскажу коротко о том, что произошло в тот промежуток, между этой записью и последней. В тот же день, мы приехали в Дюссельдорф, в достаточно большую, светлую квартиру. Мы с отцом должны были переехать не только из-за его развода с мамой, но и потому что отец получил новую должность на работе, а работает он военным. Мой отец был достаточно красивым брюнетом, коротко подстрижен и высокий. Если бы вы его встретили, первое, чтобы кинулось вам в глаза – это его шрам, который пересекал левый глаз, но сам глаз не был ранен. Остальное лицо было с достаточно ровными благородными чертами, которое обычно ничего не выражало, но иногда, казалось он вспоминал, что можно радоваться жизни и никто это право у него не забирал. Только в такие моменты, он по-настоящему улыбался и его глаза были полны добротой и радостью, но это длилось не долго, всего пару минут, а далее, он вновь забывался и на нём появлялась привычная маска. Она мне напоминала его военную форму, с которой он тоже практически никогда не расстается, одним словом – военный, они все достаточно похожи, индивидуальность там не в почёте.

Мой отец, с 1918 года, принимал участие в Великой войне^[4]. На начало войны в 1914 году, моему отцу было 19 лет, но на фронт его не призвали, в то время мой отец помогал своему отцу, у которого была своя небольшая лавочка по продаже вещей из дерева, он был неплохим столяром. Делали они многое – начиная от сувениров, заканчивая мебелью (стулья, столы и прочее). Но война положила конец лавочке. К 1917 году в Германии с экономикой были проблемы, люди начали быстро беднеть, и уже покупка самых основных вещей была проблемой. Люди выстраивались в огромные очереди, дабы получить кусок хлеба и воды, у них фактически не было денег, и все еле-еле сводили концы с концами. Куда в такие времена торговать изделиями из дерева? Лавочка очень быстро начала приносить убыток и её пришлось закрыть. Единственное место, где не было таких проблем – фронт. Туда доставлялась вся еда и одежда, поэтому, чтобы хоть как-то помочь родителям и прокормить себя, мой отец пошел на фронт. Семья сначала была категорично против такой идеи, но, когда в семье уже не хватало еды, выбора не оставалось. Очень часто бывало так, что добыв хоть какой-либо еды, а это могла быть и гнилая картошка или корочка старого сухого хлеба, на всех не хватало. Конечно же, родители всё оставляли детям – моему отцу и его младшей сестре, которой было 12 лет. Но отец не мог видеть, как его родители бледнели и умирали от голода, и он, в свои 23 года, ничего не мог с этим поделать.

Осенью 1918 года он пошел воевать на западный фронт. На фронте он даже смог получить железный крест^[5], за то, что вынес с поле боя своих 5-ых товарищей. По мнению отца, этот железный крест самое ценное, что у него в этой жизни есть, он очень часто его протирает и любит рассказывать всем знакомым про подвиг, благодаря которому его наградили крестом. Отцу очень повезло, он умудрился не умереть и даже не получить никаких серьёзных травм во время газовых атак французов, что нельзя было сказать про миллионы остальных солдат. Так в 1919 году, во время очередной перцовой газовой атаки, отец лишился зрения, но временно. Его доставили в военный госпиталь, где врач сказал, что это всего лишь временный эффект и зрение вскоре к нему вернется. Там он и застал конец Великой войны. После войны, отец вернулся домой, но там уже ничего не было. Лавочку пришлось продать за гроши, ни денег, ни еды в семье не появилось, а новость, что в один голодный период, еду не могли найти в течении недели, из-за чего сестра умерла от голода, окончательно его добила. Моему отцу ничего не оставалось делать, как продолжить карьеру военного, он считал, что предатели в правительстве забрали у него всё самое ценное – будущие, сестру и друзей, не дав ничего взамен. Он стал плыть по течению, в надежде, что это его приведет к справедливости.

Спустя пару дней, меня зачислили в одну из самых престижных школ в городе. Школа действительно сильно отличалась от старой, она была намного красивей и намного больше. Отец переживал, что мне будет трудно сойтись с новым классом, но люди там вполне нормальные, я даже подружился с несколькими ребятами. Долгое время, я переписывался с мамой и, конечно же, с Леви. С мамой я переписывался не очень часто, она писала про свою обыденную жизнь, которую я и так наблюдал очень долго, и всё задавала одни и те же вопросы, во-общем, жизнь у неё не особо изменилась после моего отъезда. Что касается Леви, то мы с ним переписывались фактически каждую неделю, он писал про наших знакомых, про наш класс, про то, что твориться в городе, также очень редко он упоминал про какие-то тревоги и проблемы в его семье, но толком конкретно ничего не писал, да и я не спрашивал. Но недавно возникла проблема. Дело в том, что я уже буквально 3 недели ничего не получаю от него, и на мои письма, он не отвечает. Как только я заподозрил не ладное, я написал об этом маме, затем она ответила, что звонила им, но никто не отвечал, затем, она пошла к ним, но и там никто не отворотил дверь. Она решила пообщаться с соседями и выяснить хоть что-либо про них. И тут, буквально сразу в следующем соседнем доме, открыл дверь мужчина и сказал, что как-то в начале этого месяца, они ночью собрали вещи и уехали прочь из города и более от них ни слуху, ни духу. Это всё, что смогла разузнать мама, и я теперь не знаю, что мне делать, ко мне вновь вернулся призрак одиночества. С одной стороны, я сижу и жду от него письма, что он напишет «всё нормально, я просто переезжал…», но с другой стороны, у меня какое-то нехорошее предчувствие, а что если он кинул меня? Что если я оказался ему не нужным? Если он не простил меня за мой резкий уход? Если он нашел друга достойней чем я? В любом случае, я могу только ждать известий, пока неприятные вопросы будут окружать меня и брать штурмом мой рассудок…

24.04.1933, г. Дюссельдорф.

…Вот прошло уже 2 месяца, как я не получил никакой весточки от Леви, мои самые страшные ожидания становятся всё ужаснее и ужаснее. Из сотни моих предположений, остаются самые печальные. Очень сложно осознать, что человек, который постоянно был с тобой рядом, просто взял и исчез из твоей жизни, вот так вот, очень просто, без предупреждения, без прощальных слов, без времени на подготовку, просто берет и исчезает. Остается только неизвестность, и это становиться невыносимым. Если человек мертв, или просто не хочет с тобой общаться, то ты можешь принять это, попытаться дальше жить с этим, но с неизвестностью так не получиться. Ты не можешь принять действительность, её просто нет, и это никуда от тебя не уходит, это лежит тяжёлым камнем на душе, который очень сложно куда-то сдвинуть…

10.05.1933, г. Дюссельдорф.

…Сегодня был очень интересный день. Вечером, я валялся на диване и рассматривал энциклопедию, мне очень нравились рисунки космоса и планет, и я мог часами рассматривать их, но посреди дня отец ворвался в дом. Мне показалось это странным, так как в это время, он обычно бывает на работе, он был очень взволнован, с его лица стекали капельки пота, он кинулся к книжным полкам и начал что-то очень быстро искать, но тут, он на секунду остановился, повернулся ко мне и сказал: «Сынок быстро одевайся, пойдем прогуляемся». Я ничего не понял, почему отец роется возле книжной полки и с чего это ему так вдруг гулять захотелось? Но не задавая вопросов, я начал собираться. Как только я оделся, папа воскликнул «нашёл», быстрым шагом подошел ко мне и дал в руки книгу Э.М. Ремарка «На западном фронте без перемен»^[6], а затем сказал: «пошли». Мы вышли на улицу и отправились по улицам Дюссельдорфа в сторону университет Генриха Гейне. Когда мы шли, я видел, как ночь начала обнимать наш город и первые фонари начали зажигаться, а небо разукрасилось звёздочками. Вскоре, мы пришли на площадь перед университетом. На площади было много людей, также стоял шум и гам, а в воздухе я чувствовал запах горелого. Над толпой, в центре, возвышался черный дым, я присмотрелся и увидел очень странную картину, сотни людей развели на площади, в близ университета, костер, который отгонял темноту от первых рядов, но что мне сразу кинулось в глаза, так это то, из чего костер сделан – книги, картины, плакаты, афиши… И возле костра была большая шумная толпа, которая образовала плотный и чёткий круг вокруг него, они выкрикивали лозунги против так называемого «негерманского» духа. Все это было неплохо организованно, один студент взял книгу, подошёл к костру и сказал: «Против классовой борьбы и материализма! За народность и идеалистическое мировоззрение. Я предаю огню писания Маркса и Каутского» и вкинул в яркое пламя книгу, которое в ответ отрыгнуло пару искр, как будто тем самым подавая знак, что его «жертва» была принята. Затем, подошёл второй человек и сказал: «Возвысим голос против уклонистов и политических предателей, отдадим все силы народу и государству! Я предаю огню сочинения Фридриха Вильгельма Фёрстера», и также кинул книгу в костер. Тут отец заговорил:

– Вот сынок мы и пришли.

В этот момент, я увидел его лицо, оно было немного взволновано и одновременно опьяненно событием, и в глазах его отчетливо виднелась великая надежда и вера в важность происходящего. Но в моих глазах читалось только ошеломление от всего этого, и тогда отец сказал:

– Сейчас, сынок, великий момент, мы начинаем прозревать и просыпаться от ужасного сна, и я хочу, чтобы ты тоже помог Германии проснуться.

Тут он взял меня за руку и потянул к людям, которые стояли у костра, как только очередной человек сжег книгу, отец вместе со мной вышел из круга толпы к костру, блистая своей военной формой с погонами и медалями на груди, со всей присущей ему военной харизмой, сказал:

– Нет – писакам, предающим героев мировой войны. Да здравствует воспитание молодежи в духе подлинного историзма! Мы предаём огню сочинения Эриха Марии Ремарка.

И тут, взгляд папы с толпы перешёл на меня, а затем, и вся толпа перевела взгляд вслед за отцом. Папа прошептал мне:

– Давай сынок! Бросай её в костер!

Я посмотрел на свою книгу и мне стало жалко её, ведь она была подарена мне матерью на день рождения. Сама книга мне то и не очень понравилась, но автора я очень уважал, прочитав его биографию, мне стало его чертовски жаль. Но затем, я посмотрел на толпу, я не видел чётко их лиц, но отлично чувствовал, что они смотрят на меня, и в их взгляде было столько надежды, я видел, что кроме неё, у них больше ничего не осталось, и всю эту надежду они передали мне в руки. И как я могу предать таких людей? Они ожидали, что я брошу книгу, а самое главное, этого ожидал от меня отец. И тут, я с большой жалостью, но вынужденный ситуацией, взмахнул рукой верх и бросил книгу… Раздался шум и аплодисменты. Книга попала почти на самый верх костра, я видел её, она как будто испуганно смотрела на меня, и огонь сжигал её, заставляя корчить книге чёрную мучительную гримасу, показывая всю боль, которую я причини ей. Мне было не по себе, я не понимал, правильно ли я поступил, я поступил как хотели люди, но поступил ли я, как хотел? Раньше всё было легко, я выбирал вещи, который мне нравились и просто наслаждался ими и избегал вещей, которых ненавидел. Теперь же, мне пришлось выбирать между двумя ценностями, которые я уважал и любил. Одно мне требовалось возвысить, а другое возненавидеть и очертить «врагом». Не знаю почему, но теперь мир работал только так.

1 2

Стандарт

4.45

(20 оценок)