– Милостивый господин, не упрямьтесь. Поверьте, то, что я делаю, наполняет мое сердце скорбью, однако же не для себя, для детей, сиротами оставшихся, для вдовиц и стариков, которым в сей трудный час некому помочь, занимаюсь я ремеслом разбойным, – продолжал увещевать он. Вот уж права Ласка – комедиант из балагана бродячего. Отобрал бы кошелек и все, а то уговаривает он. – Но хочу предупредить, что ежели сердце ваше останется глухо к бедам слабых мира сего, я вынужден буду применить лихие меры.

– Скажи ему, чтоб прекратил дурить. Тебя он послушает, – попросила Ласка, сменив вдруг тон на серьезный, и перехватила поводья. – Тихо, мой хороший, тихо. Давай я тебе глазки почищу? А то ишь, загноились. Не смотрят за тобой совсем. А и гриву вычешу, и косицы заплету, чтоб от огня и от железа, чтоб на удачу…

Поднявшись на цыпочки, она что-то шептала в конское ухо, и тут же пальцами ловко счищала гной, скопившийся в углу глаза.

И ведь права: Орину пора заканчивать, а то мало ли.

В карете сидел старик. Седой, сгорбленный он кутался в лисью шубу, такую же древнюю и плешивую, как карета. Бельта старик поприветствовал вежливым кивком и раздраженно сказал:

– Господин, в ваших глазах я вижу больше трезвой разумности. Объясните сему молодому человеку очевидное – брать с меня совершеннейшим образом нечего. Не думаю, что сирот и вдов устроит драная шуба или штаны, к стыду моему изрядно ветхие, о кемзале я вообще молчу.

– Дед, ты мне надоел. – Орин вытащил кинжал. – Не хочешь по-доброму…

Старик клинка не испугался, а преспокойно двумя пальцами взявшись за острие, осторожно отвел его в сторону.

– Молодой человек, всею душою презирая конфликты, я стремлюсь решать дело мирным путем, однако же в который раз подчеркиваю: брать у меня нечего. Кони и те, вероятно, уже не принадлежат мне, поелику не далее как дней через десять пойдут в уплату налога ясноокому Тай-Ы-кагану. Смерть же моя не принесет вам ни славы, ни почета, тогда как будучи живым, я могу оказаться полезен.

– Примерив роль доброго коллектора, скажу, что лошадки эти и вправду имеют вполне осязаемый профит. Они нынче в цене. Но… раз уж ты, упрямый старец, имеешь предложить что-то еще, то я слушаю. Только сразу предупреждаю, я весьма обидчив к вранью, – Орин оглянулся на дорогу, но лес вокруг был спокоен. Визгливо мяукала сойка, слева раздавался дробный перестук дятла, а с ближней ветки за происходящим с интересом наблюдала галка.

– Зима грядет, холода. Не самая лучшая пора для тех, чья жизнь проходит под открытым небом. Не знаю, слышал ли господин, что местные морозы премного люты и не способствуют здоровью? Да и снег, он как чистый лист в руках неумелого писца: каждый след виден, каждая тропа – явна. А лесничие здешние достаточно умелы.

– Ближе к делу.

– О молодость с ее вечной торопливостью. Мой замок, может, столь же стар и беспомощен в бою, как его хозяин, однако же дать приют…

– Не верь ему! – крикнула Ласка издали. – Ловушка.

Бельт мысленно согласился и со стариком – в последние дни ощутимо похолодало, хотя настоящие морозы впереди; и с Лаской – с чего бы этому полудохлому зазывать к себе в гости лихих людей?

– Милый юноша искренен в желании предупредить господина, однако, смею заметить, что я, будучи человеком делового склада, предполагаю собственную выгоду. Мой замок пуст, разграблен и беззащитен перед теми, кому возомнится отобрать у меня последнюю малость. Тогда как ваши люди сильны и владеют оружием лучше моих несчастных и больных слуг… каковых теперь стало на одного меньше. Есть еще одна причина, но о ней, уважаемый, я готов буду сказать позже.

– Старик, я предупреждал – не терплю брехни, особенно неловкой.

– Эй, Орин погодь, – из кустов раздался гундосый голос Раввы. – Тама в болотах и вправду есть замок. Тама, бают, заваруха была какая-то, после которой и захирел он. Да и про хозяина, старого пердуна, я чего-то слыхал в Камышинах. Нету тама дружины. Вроде.

– Ну вот видите, ваш коллега в некотором роде подтвердил мои слова, – произнес старик. – Теперь, надеюсь, позволительно будет узнать имя того, с кем столкнула меня на тракте судьба?

– Орин. Орин из… леса. – Он убрал кинжал в ножны и, отвернувшись, согнулся в приступе кашля. Дед вежливо ждал и продолжил, лишь когда Орин выпрямился.

Прав, старый черт, до весны они не дотянут.

– Итак, Орин, вы получаете зимнюю квартиру, тепло очага и горячую похлебку. Я же – защиту от иных… коллекторов. Кроме тех, что носят печать здешнего шада, разумеется. Или вы думаете, что все происходящее – хитроумный капкан на полдюжины залетных разбойничков, уж извините, не самого серьезного пошиба? С такими вещами справляются обычные облавы и патрули. Рано или поздно. Кстати, и от них вас вполне удачно охоронит замок. Не стенами, нет – статусом, уж не знаю, знакомо ли вам это слово.

– Попридержите язык, любезный. – Орин отступил на несколько шагов и посмотрел на Бельта. Тот закрутил было головой, но явное отрицание вдруг перешло в сомнительное пожатие плечами.

Старик следил за происходящим, чуть высунувшись из кареты.

– Я могу переговорить с вами? – обратился он вдруг к Бельту. – Всего несколько слов.

Медленно, с крайним нежеланием в каждом движении, Бельт все-таки залез внутрь и сел напротив старика. Скамья холодила ягодицы сквозь тонкие шерстяные штаны.

– Насколько я понимаю, – тихо произнес хозяин кареты, – юноша здесь… не совсем главный.

– Вы понимаете неверно.

– То, что он гоняет пару оборванцев, еще ничего не значит. – Старик указал сухой рукой на Орина и вынырнувшего из чащи Хрипуна, который отчаянно махал руками, указывая то на дорогу, то на лес. – В моем возрасте внимание обращаешь не на слова, но на важные мелочи, которые на поверку и не мелочи вовсе. К примеру, что из теплой одежды у грабителей один тулуп на всех, и тот на рыбьем меху. Что, хм, предводитель скоро будет не просто прочищать горло, а биться в приступах кашля в горячечном бреду. А юноша у лошадей худ настолько, что и до горячки не доживет. Еще – начинаешь подмечать быстрые, осторожные взгляды, ищущие совета и поддержки. Даже те, которых не замечает ни человек, к которому они обращены, ни человек, их рождающий.

– Все-таки ты слишком много говоришь, старик.

Орин все громче орал на Хрипуна, к их перепалке присоединилась Ласка.

– Вы тоже это заметили? Тогда буду честен, но прошу вас сохранять спокойствие. Ах, эта моя старческая въедливость и внимательность. Но именно она и помогла мне приметить разъезд ловчих всего в полуфарсахе отсюда. Но если не по тракту, а по тропам, напрямую – и того меньше. Конечно, на пути наличествует деревенька, и разъезд вполне способен задержаться… Или наоборот, впасть в некоторую спешку, заслышав о грабителях.

Бельт дернулся и сгреб говорившего за отвороты шубы.

– И поначалу я просто тянул время, – как ни в чем не бывало продолжал тот, – в тайной надежде, что честные воины поспешат, дабы профессионально обсудить вопросы налогообложения с вашим сведущим другом. Видите, насколько я откровенен с вами?

– Ты, вонючий башмак, я успею вскрыть тебя напоследок!

– Не горячитесь. По моим расчетам, у вас имеется достаточно времени, чтобы дослушать меня и принять решение. Я действительно затягивал беседу, пока не разглядел в вашей славной компании кое-что, что обещает обернуться взаимной выгодой. Вы себе и представить не способны, какой выгодой. Ваш молодой говорливый друг… Но, впрочем, вот эти подробности мы сейчас уже действительно обсудить не успеем. А потому – скажите несколько слов вашему подопечному, загоните всех в карету и едем. Иначе совсем скоро ваши проблемы решаться иным путем. Наверняка – неприятным.

Под ногами выскочившего из кареты Бельта захрустел ледок лужи.

– Равва – тащи лошадей из кустов, быстро! Остальные – внутрь! – заорал он. – Ласка, править умеешь?

– Бельт, тама солдаты. – Повернулся к нему Хрипун. – И скажи Орину, што я не пьяный… точнее, пьяный, но ведь я лес чую, я его как родного…

– Знаю, уходим, быстро! – Бельт пинком поднял с земли трясущегося охранника и запихнул его в карету.

– Ты ему веришь? – спросил Орин, ухватив за плечо бывшего командира.

– Я верю себе. Лезь.

– А-ну, доходяжные, бегом в карету! – пролаял Орин, запрыгнув внутрь.

Подобрав полы тулупа, полез следом Дышля, Хрипун ломился в противоположную дверь. Равва, выбравшись на дорогу с лошадьми, вертел головой, силясь сообразить, чего делать. Сообразил, вскочил в седло, заерзал, приноравливаясь. Ласка ловко взобралась на козлы и, схватив поводья, хлестнула по лоснящимся спинам. Бельт взлетел с другой стороны, подперев возницу. Тот заскулил еще сильнее.

– И не потеряйте беднягу Рори. – В окошко на передней стенке высунулось остроносое лицо старика. – Вам еще с его женой объясняться.

Окошко захлопнулось.

Гнедые приняли с места тяжело, но вскорости пошли приличной рысью, а потом и вовсе галопом. Карету подкидывало на камнях, но Ласка вроде управлялась.

Бельт, ухватившись за ухо, приподнялся – сзади было тихо. И собак не слыхать. Ну да если в разъезде нормальный егерь имеется, то и без собак найдут. Особенно, если специально ищут. И если старик не соврал.

– Не верю я ему. – Ласка подхлестнула лошадок. – Не верю и все. Вот с чего бы ему такому доброму быть? И тебе не верю. Вот с чего бы тебе такому умному быть? Поперевешают нас. Или четвертуют, как и полагается.

– Можешь слезть и валить в лес. – Бельт, вцепившись в ледяные доски, свесился, вывернул голову – нет погони.

А может, и не было никогда? Где-то совсем далеко над лесом взмыла черная воронья стая. Потревожили? Но кто? Нет, не разглядеть, не услышать.

Рядом, то и дело оглядываясь, рысил Равва.

Возница заплакал. Снова открылось окошко:

– Бельт, там поворот должен быть, влевку, от каких-то двух кривых сосен.

– Узкая такая тропа, милостивый сударь, – тут же встрял старик. – Увы, прежде наезжанная, она отныне являет собой жалкий пример того, сколь быстро природа управляется с деяниями рук человеческих.

– А ты руками по ней ездил, что ли? – огрызнулась Ласка, натягивая поводья. Кони пошли чуть тише, трясти стало меньше, а сзади по-прежнему было пусто.

– Пусть старость холодна, как кровь в болезном теле, но спешный суд не свойственен тому, кто прежде был горяч и, жаром воспламен, ошибки совершал.

– Но тот лишь мог понять, что в годы молодые нам свойственно гореть и свойственно судить, кто сам судил не разумом холодным, но сердцем да законами, что честью называясь, от божьего суда идут, – не оборачиваясь, подхватила Ласка.

– Мой юный недруг знаком с «Поучением» Улькана Лысого? Что ж, пожалуй, тогда он вспомнит и такие слова: и недоверия тяжелый яд мешает небо понимать…

– Но глупым назову того, кто незнакомцу доверять спешит, надеясь на противоядье.

– Ласка, не умничай, – велел Орин. – Бельт, не прогляди поворот.

– Дурак, – пробурчала Ласка в уже закрывшееся окно.

А поворот и вправду едва не пропустили, уж больно незаметным он был. И дорога отвратительная: в ямах и черных гребнях смороженной земли, что с хрустом ломались под копытами и колесами. Равве пришлось пристроиться в хвост – до того узкая.

Скоро ночь, а в темени по кривым дорожкам только нежить и ходит. Нежить и разъезды. Бельт в последний раз оглянулся, убедившись, что сзади по-прежнему пусто. Тем временем лес редел, становился светлее и прозрачнее. А потом и вовсе лохматый вечнозеленый вал замер, оборвавшись у самого края болота, серо-черными, грязными крыльями расстилавшегося по обе стороны дороги. Теперь она стала четче, две выбитые колеи шрамами протянулись в мутную даль, где небо, притираясь к земле, сливалось плотной свинцовой пластиной.

– Н-но, чего стали! – Ласка зло стеганула лошадей. – Ты это видишь? Ловушка это, нет здесь никаких замков.

Однако замок был, в чем они убедились спустя час. Старый, сложенный из крупного неровного камня, с единственной квадратною башней и узким рвом, из которого торчали бурые плети прошлогоднего камыша. Узкие бойницы слепо щерились в небо, а высокие, местами начавшие разрушаться стены гляделись ненадежными.

– Чушь какая-то, – бормотала Ласка. – Ну не ханмэ Мельши же это?

Какой же замок, так, крепостица из старинных, непригодных к нынешним войнам. Пара орудий за полдня её с землей сравняет. Да и без пушек-то лет через пятьдесят сама развалится, по старости.

– А если все-таки Мельши, девушка – вы ведь девушка? – Нос старика опять торчал из окна, аккурат у локтя затихшего возницы. – Если это ханмэ-замок Мельши? Что тогда?

– Твою ж мать. – Ласка вдруг опасливо оглянулась на хозяина кареты.

Тот лишь улыбнулся уголками губ и скрылся в недрах.

– Мельши? – Бельт не очень-то понял, но тоже невольно понизил голос.

– Мельши… – эхом повторила Ласка. – Дурной замок, последний дом прежней каганари.

– Чего? – Бельт никак не мог ухватить нужную мысль, хотя она была уже почти осязаема.

– Того. Когда наш каган в молодости организовал…эээ… ну не переворот, а…эээ… вступление на трон, то вырезал под себя тогдашнюю верхушку. Не без помощи рода Ум-Пан, владевшего ханмэ-замком Мельши. Глава рода, Хэбу Ум-Пан, был не дурак. Он в свое время отдал за наследника младшую дочь, а когда тегин стал каганом…

Карету тряхнуло на особенно крутом буераке. Возница начал заваливаться на Ласку, но та толкнула его на Бельта и продолжила:

– …тогда Хэбу вошел в силу. Потом дочка Хэбу округлилась животом, и молодого кагана вообще стали покойником числить. Деду-то при внуке-молокососе лет тридцать можно было в советника и опекунах состоять, а папаша-каган был в этой цепочке лишним. Но молодой Тай-Ы оказался еще больший недурак, чем Хэбу.

Колея выгнулась полукругом, огибая холмик, на котором стояла крепость. С одной его стороны из развороченной земли, почти параллельно болотной равнине росло дерево.

– Гляди, – шепнула Ласка, – видать, еще с осады осталось.

Толстые веревки корней удерживали ствол на весу, растопыренные ветви клонились к земле, а на коре белой коркой лежал снег.

– Ну и молодой Тай-Ы сам сунул голову в капкан. Во всяком случае, так всем казалось. Он созвал Курултай и объявил двухгодовалого Ырхыза наследником. Хэбу, должно быть, плясал от радости: внук на троне, дед у трона.

Дорога ползла вокруг крепости. И теперь была видна пообсевшая, кое-как подлатанная свежей кладкой стена.

– И был праздник, – вновь заговорила Ласка, теперь она глядела прямо перед собой, а куда именно – не разобрать. И глаз ее не видать, зеленых, чуть разбавленных желтыми мазками, совсем как у болотной рыси. – Большой праздник: все присягали на верность Ырхыз-тегину. Мои дед и отец тоже. Тогда собрались все мало-мальски серьезные семьи. Ум-Пан поперед прочих. Их резать первыми и начали. А бабушка с той ночи умом тронулась… Я у нее сказку прошу, а она уставится в угол и бормочет, про жемчужное ожерелье на Сануш. И про красное на желтом шелке. И про большеглазых жрецов, которые кого-то там рубили. А потом Ырхыза обреченным тегином называть повадилась. Ну дед её от людей и спрятал, чтоб разговорами бед не наделала. У Тай-Ы-кагана ведь отличный слух.