Мне сделалось стыдно – но не за то, что я перетрясала содержимое письменного стола Лурье, а за то, что так по-детски попалась. Лучшая защита, как известно, нападение, поэтому, выхватив у изумленной Виолетты открытку с Санта-Клаусом, я помахала ею перед носом докторши и заявила:

– Во-первых, я никуда не пойду, Виолетта! Во-вторых, мы выяснили еще далеко не все. В-третьих, мы решили называть друг друга по имени!

Она опешила от такого хамства, а в глазах ее я снова увидела страх.

– Итак, пока вы не скажете мне, откуда у вас эта открытка и кто ее написал, я не покину ваш кабинет, и никакая охрана вам не поможет, – провозгласила я и уселась в кресло. – Кстати, чай вы делаете неплохой, я не откажусь еще от одного стаканчика!

Виолетта провела тыльной стороной ладони по лбу и изменившимся голосом сказала:

– Мои очки… Они где-то на столе…

– Прошу вас, – я протянула ей очки. – Успокойтесь и говорите правду! Считайте, что я – ваш священник, Виолетта.

Пару мгновений она колебалась, видимо, размышляя, стоит ли говорить мне правду или нет, а потом выдала:

– С какой стати я должна оправдываться перед вами, Дана? А что касается открытки, то это… шутка моего бывшего друга!

– Хороша же шутка! – парировала я. – Вам грозят вырвать сердце и съесть его – это что, новый способ признаться в любви до гроба, доктор?

Виолетта Лурье опустилась в кресло и произнесла тихим голосом:

– Дана, вы правы. Эта открытка написана не моим другом.

– Не вашим бывшим другом, – подсказала я.

Виолетта, не заметив реплики, продолжала:

– Но я знаю человека, который ее отослал. Я его знала…

– Так вы знали его или знаете? – полюбопытствовала я нетерпеливо.

Доктор Лурье прошептала:

– Это Вулк Климович.

– Ну надо же! – захохотала я. – Виолетта, вы решили потчевать меня древними сказочками? Вулка Климовича расстреляли лет двадцать назад. Или вы хотите сказать, что нерасторопная герцословацкая почта только сейчас доставила вам открытку, которую маньяк-людоед отправил двадцать лет назад? Виолетта, говорите же правду!

Доктор, глядя в пол, ответила:

– Уверяю вас, Дана, это – почерк и стиль Вулка Климовича.

– Так я вам и поверила, – заявила я, чувствуя, что мне сделалось страшно.

За окном царила непроглядная ночь, а в подвалах института завывал один из пациентов.

– Мертвецы, если хотят вступить в контакт с нами, живыми, не посылают открытки! Для передачи их посланий имеются медиумы, гадалки, чревовещатели, хироманты, астрологи и прочая шарлатанская братия.

Виолетта внезапно подняла на меня глаза, и я увидела, что они полны слез.

– Вы ничего не понимаете, – сказала она хрипло. – Эта открытка написана Вулком Климовичем. Я в этом уверена потому, что он… он… он – мой отец!

Мертвящая, полная безнадежной печали тишина повисла в кабинете доктора Виолетты Лурье. Я с ужасом и любопытством посмотрела на эту красивую молодую женщину. Неужели…

– Вы думаете, неужели моим отцом является самый кровавый маньяк в истории нашей страны? – произнесла доктор, смотря мне в глаза.

Я отвела взгляд. Разве она виновата в том, что ее отец был чудовищем? Я быстро подсчитала в уме: Вулка Климовича казнили двадцать лет назад, Виолетте под тридцать, соответственно, отца она знала еще маленькой девочкой. Когда думаешь о жестоких убийцах, на совести которых иногда многие десятки человеческих жизней, всегда оставляешь без внимания, что субъект, именуемый газетами и телевидением «беспощадным монстром», «порождением преисподней», «бешеной гиеной», является чьим-то сыном, мужем и, возможно, отцом.

– Э… Вы не шутите? – я не смогла пролепетать ничего более оригинального.

Виолетта тяжело вздохнула и заметила:

– Вы сказали, что хотите еще чаю?

Снова зашумел электрочайник, я опустилась в кресло. Доктор уселась напротив и сказала:

– Я взяла мамину фамилию. После процесса над отцом… Вулком Климовичем… она была вынуждена развестись с ним. Мама любила его, и мне кажется, что даже страшная правда о его деяниях не заставила ее изменить мнение о… Вулке.

– Ваша мама жива? – спросила я, понимая, как тяжело Виолетте изливать душу незнакомому человеку, который к тому же является ведущей пустоватой программы на развлекательном радиоканале.

– Она умерла четыре года назад, – просто ответила доктор. – Опухоль мозга, диагностированная слишком поздно. Всего полгода – и ее не стало.

Я придвинулась к ней и потрепала ее по плечу.

– Нет, не надо! – несколько грубо оттолкнула мою руку Виолетта. В ее глазах мелькнуло нечто похожее на гнев. – Я не хочу, чтобы меня жалели! Когда отца… Вулка арестовали, мне было восемь лет. Какой ребенок в таком возрасте способен в полной мере понять, что такое «массовые убийства в особо жестокой форме». А мне пришлось понять это! Все – соседи, друзья семьи, которые немедленно прервали с нами контакт, учителя в моей школе, одноклассники, их родители – все таращились на меня, как на диковинного зверя… Нет, как на прокаженную, словно удивляясь, что я еще жива!

Виолетта всхлипнула, но, справившись со слезами, продолжила:

– В школе я оставалась после ареста Вулка всего неделю, и ее я запомнила на всю жизнь. Моя лучшая подруга Альбертина, с которой мы всегда были неразлучны, как сестры-близняшки, которой я доверяла все свои секреты и которая поклялась, что никогда не предаст меня, заявила на уроке, в присутствии всего класса, что не желает сидеть со мной за одной партой, и демонстративно отсела. Наша классная руководительница проявила максимум понимания – она поддержала Альбертину, а затем по настоятельным требованиям учащихся собрала внеочередное родительское собрание, вердикт которого был неутешителен: все присутствовавшие были против того, чтобы я, дочь убийцы, училась в классе с их чадами! Директриса пыталась уверить родителей, что никакой моей вины нет и что подвергать меня бойкоту не соответствует социалистическим идеалам. Кто-то из влиятельных папаш, имевших знакомых среди власть имущих, надавил на директрису, и та, вызвав к себе в кабинет меня вместе с мамой, пряча глаза и постоянно подливая себе воды в стакан, заявила, что лучший для меня выход – на время покинуть школу. Мне без разговоров выписали справку о мнимой болезни и освободили от школьных занятий до конца года.

Да, система в который раз проявила полное безразличие к человеческой судьбе! Однако будем откровенны – была бы я сама согласна с тем, чтобы моя возлюбленная дочурка или любимый сынишка сидели за одной партой или ходили в один класс с девочкой, чей отец убил тридцать трех человек и съел их сердца? Конечно же, на Виолетту нельзя возлагать ответственность за деяния Вулка Климовича, но на месте родителей я бы поступила точно так же и голосовала обеими руками за то, чтобы Виолетта покинула класс! Вне всяких сомнений, это жестоко, антипедагогично и аморально, но ребенок дороже всего!

– Если бы только фактическое отчисление из школы, – заметила Виолетта, откинувшись на спинку кресла. – В последний день, когда я пришла туда, меня ждал «сюрприз» – в моем шкафчике в раздевалке кто-то сломал замок, а снаружи на створку двери приклеил большой плакат, изображавший, по мнению детей, моего отца – косматую рожу то ли черта, то ли демона с загнутыми бараньими рогами, кривыми желтыми клыками и выпученными безумными глазами. А на дверце красной краской было написано: «Дочь людоеда!»

Я обеспокоенно заерзала в кресле. Дети, которым подобную идею подбросил кто-то из взрослых, не знали пощады. Каюсь, но если бы Виолетта, с которой мы практически ровесницы, ходила в мою школу, то я была бы в числе активистов по гонениям на нее!

– Во время уроков мои одноклассники, с которыми у меня всегда были отличные отношения, вели себя ужасным образом, демонстрируя свою неприязнь. Мне в затылок стреляли жеваной промокашкой через трубочки, сиденье измазали чернилами, высморкались в тетрадку. Учителя делали вид, что ничего не замечают, а я понимала, что они полностью одобряют поступки детей! Еще бы, ведь мой отец был не просто проворовавшимся директором овощной базы, пьяным лихачом, сбившим пешехода, или противником коммунистического режима, – он был убийцей! Хотя в газетах следствие по делу отца освещалось крайне скупо, «брехучий телефон» работал безотказно. Впрочем, в случае с Вулком даже ничего не требовалось выдумывать – деяния моего отца были настолько мерзки и жестоки, что никто не смог бы изобрести подобное!

– Виолетта, может быть, вам не стоит… – вставила я, но она не обратила на мою слабую попытку остановить поток воспоминаний ни малейшего внимания.

– Знаете, Дана, что произошло после окончания последнего в тот день урока – физкультуры? Во время занятия меня то и дело ударяли в спину, якобы случайно, несколько раз швыряли в лицо мяч, толкали на пол. А потом, в раздевалке… Мои подруги оплевали меня и отобрали одежду, оставив абсолютно голой. Затем в раздевалку ввалились мальчишки, тыкавшие в меня пальцами, нагло гоготавшие и рассуждавшие о том, помогала ли я отцу освежевывать трупы. А учитель все не появлялся, он сидел у себя в комнатке, заполнял журнал и делал вид, что не имеет ни малейшего представления о происходящем. Не знаю, сколько это длилось, мне показалось, что целую вечность. Только появление уборщицы с ведром и шваброй положило конец этому ужасу.

Я, испытывая непонятное чувство вины, кашлянула. В отличие от Виолетты, в школе у меня никогда не возникало проблем, я была заводилой и главой одной из самых могущественных подростковых группировок, которая – каюсь! – третировала слабых.

– Ну, а дальше все было очень просто, – сказала Виолетта абсолютно спокойным тоном. – Вулка признали виновным и расстреляли, мама развелась с ним еще до приведения приговора в исполнение – все оформили в течение двух дней, и ей выдали новый паспорт, где стояла ее старая фамилия: она перестала быть Мартиной Климович, а стала Мартиной Лурье. Вскоре мы переехали из Экареста в провинциальный городок у моря, где я снова пошла в школу. Никто не подозревал о том, что мой отец – Вулк. Мама всем говорила, что ее муж погиб во время несчастного случая на химическом комбинате. Я с отличием окончила школу и, несмотря на сопротивление со стороны мамы, выбрала стезю психиатра. Она до последнего дня была уверена, что это они, врачи, виноваты в смерти Вулка – его признали вменяемым и расстреляли, хотя, вероятнее всего, мой отец был вне себя и его надлежало заключить в психиатрическую лечебницу.

Виолетта замолчала, я не знала, что сказать. Чтобы сгладить неловкость, я взяла чашку с чаем, сделала большой глоток и взвыла от боли – как я могла забыть, что это кипяток! Моя неловкость сняла напряжение.

Зазвонил телефон, Виолетта снова выслушала рассказ своего шефа и, повесив трубку, пояснила:

– Профессор Компанеец помещена в мемориальный больничный комплекс. С ней все в порядке, если не считать шока и легких повреждений в области шеи.

– Я навещу Киру! – воскликнула я и, повинуясь внезапному импульсу, добавила: – Уверена, что профессор будет рада и вашему визиту, Виолетта! Вы ведь с ней коллеги.

– Конечно, – сказала та, и мне показалось, что тон ее несколько фальшив. – Кира Артемьевна – великолепный специалист, одна из ведущих ученых в области психологии серийных маньяков.

Виолетта что-то от меня скрывала.

– Профессор Штайн сказал, что полиция занимается расследованием нападения на Киру Артемьевну. И вроде бы… вроде бы первоначальная версия о том, что сосед с собакой спугнул бандита, не подтверждается. Теперь исходят из того, что этот субъект… добровольно принял решение не причинять вреда профессору Компанеец. И…

– Что еще? – я навострила уши.

Лурье замялась, решая, стоит ли посвящать меня в детали, известные только следствию.

– Нападавший оставил записку со словами: «Ты меня убила. Но я вернулся. Твой черед еще придет». И подпись…

– Вулк! – выдохнула я. – Как занимательно, Виолетта. Ой, извините! Этот тип воображает себя Вулком Сердцеедом и одновременно вашим отцом! Уверена, что полиции не составит труда найти этого шизика!

Доктор Лурье произнесла:

– Я каждый день имею дело с, мягко говоря, невропатическими личностями, Дана. В большинстве своем мы, то есть те, кого принято именовать безликим словом «нормальные», уверены в своем превосходстве. Многие из сумасшедших на редкость хитры, а по уровню интеллекта намного превосходят нас. Недооценивать их опасно!

Мне стало не по себе. Я, повинуясь журналистскому инстинкту, задала абсолютно бестактный вопрос:

– Виолетта, а вы любили его? И не жалели ли вы, что… что вас лишили отца?

– Вулк Климович совершил преступления, которым нет прощения, и он понес за них заслуженное наказание, – отчеканила, как будто читая книгу, Виолетта.

– Да, но, к примеру, дети некоторых нацистских преступников, на совести которых уничтожение миллионов невинных, уверяют, что их отцы были любящими, добрыми и вообще – лучшими из лучших!

Виолетта не пожелала продолжать беседу. Зазвонил телефон, на этот раз мой мобильный. Я услышала кудахтающий голосок Веточки:

– Дана, где ты? Ты умчалась так стремительно. С тобой все в порядке?

Суетливая, назойливая, бестактная Вета, которую я нежно люблю как младшую сестренку! И так же, как туповатую и нерасторопную младшую сестренку, ненавижу! Кто еще позвонит мне на мобильный и поинтересуется, все ли со мной в порядке?

– Все в порядке, Веточка, – сказала я. – Я ушла по-английски, потому что… мне требовалось решить одну проблему.

– Ты готовишь новую сенсационную передачу? – в голосе Веты сквозило благоговение.

– Что-то в этом роде, – ответила я.

– Ой, как классно! Только, прошу тебя, сегодня больше ни одной сигаретки! Это же так вредно!

Не стоит ей пока говорить, что я пыталась остановить убийцу и познакомилась с дочкой маньяка, – Веточка, особа на редкость неуклюжая, пугливая и анемичная, питает глубокую неприязнь к грызунам, лающим собакам и курящим мужчинам, а однажды, увидев на столе крошечного паучка, который свалился с потолка, подняла такой визг, что к ней в кабинет сбежалось полтелецентра – многие думали, что нас взяли в заложники бородатые террористы.

– Дана, а мне можно уходить? – задала она виноватым голосом коронный вопрос.

– Ты еще на работе? – завопила я. Часы показывали половину одиннадцатого. – Марш домой, Веточка, и учти, я позвоню через сорок минут и проверю – ты должна быть в пижаме в своей уютной кроватке вместе с плюшевым мишкой!

Прочитав секретарше наставления и дав «честное пионерское», что курить больше сегодня не буду, я заявила, обращаясь к доктору Лурье:

– Предлагаю съездить завтра утром к Кире. Мне все равно требуется быть в телецентре не раньше полудня.

– Но моя работа… – попыталась сопротивляться Виолетта.

Отчего-то она не хотела принести хвостатый ананас и пару плюшек нудной профессорше. Я тоже отправлялась к Кире не из чувства человеколюбия: мне требовалось узнать эксклюзивные подробности нападения!

– Возьмите отгул, ваш шеф поймет! – успокоила я ее. – Хотите, я с ним сама поговорю? – И спросила у Виолетты: – Как вы думаете, кто стоит за всем этим? Я склоняюсь к мысли, что это – проделки вошедшего в фазу пубертата подростка.

Виолетта резко ответила:

– Я так не думаю!

– Но тогда кто? – меня разбирало любопытство. – Вы ведь эксперт, Виолетта! Отчего кто-то решил копировать убийства Вулка Сердцееда и вашего папы? Впрочем, кишка у этого незадачливого копииста оказалась тонка – даже Киру как следует прирезать не смог! Этот самоназванный Вулк, как и все мужчины, хвастлив, чванлив и никогда не выполняет обещанного женщине!

Виолетта схватила меня за руку и прошептала:

– Дана, не шутите так! Клянусь вам, что я узнала голос. Голос вы можете вспомнить, если услышите его десятилетия спустя.

– Так что же с голосом? – беспечно заявила я. – Если вы знаете, кому из ваших знакомых или, возможно, экс-пациентов он принадлежит, тогда позвоните в полицию, и мерзавца арестуют. Он что, сидел у вас в психушке?

Доктор Лурье сняла очки и, близоруко щурясь, ответила:

– Я готова поклясться, что и голос, и почерк принадлежат моему отцу, Вулку Климовичу!

В голове у меня была каша.

– Но уважаемая госпожа доктор, ваш отец Вулк Климович, согласно приговору народного суда Социалистической Конфедерации Герцословакия, был расстрелян двадцать лет назад.

– Во время оглашения приговора мой отец… он кричал, что вернется и отомстит всем, кто разрушил его жизнь, – сдавленным шепотом сказала Виолетта. – Я посещала архивы и рылась в документах. Все его угрозы зафиксированы в стенограмме. Профессор Компанеец была в комиссии психиатров, которые пришли к выводу о вменяемости Вулка, что, в свою очередь, привело к его казни.

– И вы хотите сказать, что ваш батюшка восстал из мертвых, дабы мстить за поруганную честь? Он вселился в тело какого-нибудь бедолаги, овладел его разумом, к нему присоединился и мятежный дух Вулка Сердцееда, убивавшего проституток в 1923 году? И вся эта гоп-компания шастает по современному Экаресту в поисках виновных?

Виолетта сердито парировала:

– Задача следствия – установить личность виновного. Я же могу дать руку на отсечение, что это был голос моего отца! И почерк на открытке тоже его!