Справившись с волной страха, она пошла по коридору в противоположном направлении, миновала несколько камер, в которых находились такие же, как ее собеседник-вампир, личности с травмированной психикой. Андрий Ровно, преподаватель рисования в гимназии, милый и спокойный человек, любимый коллегами и боготворимый учениками, находился в их отделении уже шесть лет. Никто не подозревал, что господин учитель по ночам забавлялся тем, что выходил на охоту – отправлялся в парк, где под покровом темноты поджидал одиноких прохожих и нападал на них. Виолетта видела фотографии с места убийств – Андрий, возомнивший себя вампиром и уверовавший в то, что кровь жертв сделает его всемогущим и невидимым, лишил жизни, прежде чем его удалось задержать, семнадцать человек.

Доктор Лурье подошла к лифту, однако передумала пользоваться им и поднялась на два этажа по лестнице. Она оказалась перед двойной решеткой. Миниатюрная камера уставилась на нее. Охранник, расположившийся с противоположной стороны, приветливо ей улыбнулся.

– Сегодня вы быстро, – произнес он добродушно, отпирая засов. – В конце рабочей недели можно себе такое позволить, доктор! И как поживает наш кровосос?

Виолетта улыбнулась и ничего не ответила. Ей совершенно не хотелось возвращаться даже в мыслях к Андрию Ровно. Она поднялась еще на этаж и очутилась в блоке, где располагались кабинеты сотрудников института. Из-за угла вынырнул высокий сутулый мужчина с седой шевелюрой и в роговых очках – директор института профессор Норберт Штайн.

– Ах, Виолетта, хорошо, что я встретился с вами, – произнес он. – Я хотел вас видеть по поводу Ровно. Мне неприятно говорить об этом, но от него мне поступила очередная жалоба на вас. Ровно утверждает, что вы намеренно натравливаете на него санитаров и подстрекаете их к использованию грубой силы. Разумеется, я понимаю, что Ровно ведет тонкую игру, цель которой – вывести вас из равновесия. Вы, как мне кажется, поддались на его провокацию, хотя врач должен относиться ко всему aequo animo^[3].

– Мне это известно, шеф, – ответила она, стараясь придать своему голосу нотки безразличия. – Но Ровно до меня не доберется.

– Вы его недооцениваете, Виолетта, – покачал головой Штайн. – Вам же известно, что пациенты, в том числе и Ровно, mane et nocte^[4] пытаются нащупать вашу ахиллесову пяту и…

– Именно эта нездоровая страсть к моей персоне, а также его уверенность в том, что он рано или поздно сумеет спровоцировать меня, обеспечивают успех нашему общению, – ответила Виолетта. – В обмен на призрачную надежду впиться мне в горло Ровно проявляет потрясающую кооперативность.

Профессор Штайн с сомнением заметил:

– Виолетта, вы сами не заметили того, как начали играть по правилам, навязанным вам пациентом. Это всегда чревато негативными последствиями. Я не отрицаю, что с Ровно вам удалось добиться весьма ощутимых положительных результатов, но не хочу, чтобы вы позволяли этому сумасшедшему запугивать вас. Если хотите, можете на время прекратить общение с ним – proprio motu^[5], так сказать.

– Уверяю вас, шеф, он меня не запугивает! – заявила Виолетта. – И если им займется кто-либо другой, то безумец уверится в том, что победил.

Директор института внимательно посмотрел на доктора Лурье и заметил:

– Мы еще вернемся к этой теме. Ad vocem^[6], в понедельник состоится внеочередная планерка. Виолетта, не упускайте из виду, что именно вы, а не пациенты задают тон! Как бы они себя ни вели, как бы ни старались подавить вас, блеснуть эрудицией, у вас имеется неоспоримое преимущество: вы – нормальны, а все те, кто сидят в камерах, безумны! Желаю вам хороших выходных!

Профессор пошел дальше по коридору, Виолетта вынула из кармана халата ключ, отперла дверь кабинета и проскользнула внутрь. Захлопнув дверь, она прислонилась к двери спиной и задумалась. Шеф прав – Ровно удалось нагнать на нее страху. И он знал это. Он наслаждался тем, что запугивал Виолетту. Но шеф прав – Ровно безумен, и она не позволит ему устанавливать правила игры! Безумен, безумен, безумен… Эта мысль крутилась в ее голове.

Виолетта глубоко вздохнула и зашла в небольшую смежную комнатку, где располагались туалет, умывальник и душевая кабинка. Стены комнатки были выложены фиолетовым кафелем, и каждый раз, когда Виолетта заходила туда, она испытывала смутное чувство тревоги. Фиолетовый кафель с черными разводами. Точно такой же, как у них дома, – но этого дома давно нет, и квартира другая… Одна и та же картинка вспыхивала у нее в мозгу…

Доктор Лурье открыла кран, пустив тугую струю, смочила кончики пальцев. Из овального зеркала на нее смотрело отражение молодой женщины с вьющимися каштановыми волосами, собранными в пучок. За стеклами очков в стальной оправе блестели карие глаза. В течение пяти минут она несколько раз тщательно намылила руки и так же тщательно вымыла их.

Рабочий день закончился. Вытерев руки бумажной салфеткой, Виолетта сняла белый халат и осталась в бежевом брючном костюме. Наконец-то пятница! Она всю неделю мечтала о том, что настанут два долгожданных дня свободы!

Но вместо облегчения Виолетта ощутила новый приступ страха.

Она подошла к письменному столу, уселась в вертящееся кресло перед компьютером и задумалась. Начиная с понедельника она ждала пятницу, и вот этот день настал, но она не ощущает ничего, кроме разочарования, пустоты и страха. Когда-то это должно прекратиться! Ей надо взять себя в руки, иначе…

Виолетта заметила почту – видимо, ее разносили во второй половине дня. Она быстро просмотрела поступления на свое имя: несколько научных брошюр, сборник статей на психологические темы, автореферат чьей-то кандидатской диссертации, открытка…

Открытка? Доктор Лурье вытащила разноцветный прямоугольник из-под груды бумаг. Она не знала ни единого человека, который бы мог отправить ей открытку на адрес института.

На ней был изображен Санта-Клаус с мешком подарков и елкой на плече. Кто-то явно перепутал сезон: до Нового года и Рождества еще два месяца!

Санта-Клаус! Тревожное воспоминание вырвалось из лабиринта памяти. Доктор Лурье вздрогнула. О нет, это в далеком прошлом! Нет, нет, и отчего она вспомнила об этом?

Чудный Санта-Клаус? Посмотри, какой у него красный нос! И какой смешной колпак! А в мешке наверняка подарки для такой послушной девочки, как ты, Виолетта!

Никто не знает об этом! Никто – кроме нее самой! Никто и не должен знать! Эта открытка наверняка адресована не ей. Виолетта включила радио, ей было необходимо расслабиться.

– Значит, у вас имеется вопрос к Серафиме Ильиничне Гиппиус?

– Нет!

Нет? Виолетта почувствовала, как кожа на спине и руках собралась мурашками. Она сидела в кресле, не в состоянии сдвинуться ни на сантиметр. Боже, сделай так, чтобы все это оказалось дурным сном! Я готова еще тысячу раз войти в камеру к Андрию Ровно, но избавь меня от необходимости слышать этот голос!

Молодец, моя хорошая девочка! Папа тебя любит! Теперь это твой Санта-Клаус, возьми его! Ну-ка, иди к папе, он тебя поцелует! Если бы ты знала, Виолетта, как папа тебя любит!

– Ты хочешь знать мое имя? Ты уверена в этом? Меня зовут Вулк…

Вулк! Виолетте показалось, что она сходит с ума. Этого не может быть, билась у нее в висках мысль, этого не может быть! Неужели я давно сошла с ума и сижу в камере, обитой звуконепроницаемым материалом, в сумасшедшем доме? Как еще можно объяснить… этот голос?

– Очень приятно! Так вот, уважаемый Вулк, какой у вас вопрос и к кому…

– Меня зовут Вулк Сердцеед!

Виолетта, папа тебя любит! И ты его тоже любишь, ведь так? Поэтому выпей этот коктейль. Он очень полезный! Вот и стакан! Что, коктейль тебе не нравится? Ты же любишь папу, ты сама это сказала! Ну вот и молодец, дочка! Я налью тебе еще…

– Я – Вулк Сердцеед! Но я же и Вулк Климович! Их души живут во мне! Ты в это не веришь, и никто не верит, но я – Вулк! Я вернулся!

Каждое слово отдавалось в голове у Виолетты нестерпимой вспышкой боли. Ей так хотелось выключить радио, но доктор Лурье знала: она не сможет сделать это. Виолетта словно приросла к креслу. Она должна дослушать до конца! Этот голос… Голос Вулка… Он был ей знаком! И чего бы она только не отдала, чтобы… забыть этот голос!..

Дочка, обещай мне, что, если папе придется надолго уехать, ты будешь его ждать! Ты ведь любишь папу? И папа тебя тоже очень сильно любит! Больше всего на свете! И что бы ни случилось, папа вернется, запомни это, Виолетта! Папа обязательно вернется! А теперь выпей коктейль!

…Короткие гудки, свидетельствовавшие о том, что звонивший положил трубку, показались Виолетте пушечными выстрелами. Она уже не слушала, как Дана Драгомирович прощалась с радиослушателями.

Нет, это игра воображения! Этот голос… Она готова поклясться, что знает человека, которому он принадлежит. Но такое невозможно! Совершенно невозможно!

От глупых переживаний во рту пересохло, а спина, наоборот, взмокла. Доктор поднесла ко рту пластмассовый стаканчик с минералкой и бросила взгляд на текст открытки.

«Виолетта! Как и обещал, я вернулся! Ты была плохой девочкой и предала меня! За это я накажу тебя. Знаешь как? Я вырву твое сердце и съем его! Вулк».

Виолетта с силой выдохнула, разбрызгивая воду изо рта. Стаканчик упал на туфлю.

Пей, дочка, пей! Ты же доверяешь папе? Тогда не задавай вопросов и просто пей!

Она узнала корявый почерк на открытке. Она узнала его так же, как узнала голос по радио. И почерк, и голос принадлежали Вулку Климовичу, расстрелянному двадцать лет назад за убийство тридцати трех человек.

Вулку Климовичу – ее отцу.

* * *

Дул пронизывающий ветер. Лайма поежилась и с тоской посмотрела на кафешку, расположенную на противоположной стороне улицы. Как бы ей хотелось зайти туда, усесться за один из столиков, заказать жареную картошку с бифштексом и бутылку… нет, лучше пару бутылок старого доброго экарестского темного пива!

А вместо этого она торчит в темноте и на холоде, ожидая, пока заявится кто-нибудь из клиентов. Лайма поплотнее запахнула легкое манто – имитацию шкуры зебры, расстегнула крохотную сумочку, висевшую на плече, вытащила сигарету с ментолом и зажигалку. Если нет возможности нормально закусить и выпить, так хотя бы закурить! Отлучиться нельзя: Тихон, сутенер, изобьет!

Для Тихона виноватый всегда известен – «шлюхи»! Не поверит ведь, что клиент деньги отобрал, а если и поверит, заявит с наглой усмешкой: «Мне все равно, ты мне бабки должна, восемьдесят процентов с каждого мужика, так что давай, гони!»

Лайма щелкнула зажигалкой. Вот ведь жизнь! У нее двое малышей – Бориска во второй класс ходит, мамашку «пятерками» радует, а с Октавией, с той беда… Но ведь не бросишь такую, своя же кровиночка, хоть и даун! А сколько денег нужно, чтобы и Бориске учебники купить, и в поездку с классом на море его отправить, и на лекарства Октавии, на нянек, которые за ней ходят, пока мамашка Лайма трудится не покладая рук. Точнее, ног, хи-хи-хи…

Ее дети ни в чем нуждаться не будут! И им краснеть не придется за то, что маманя у них… на панели работает. Лучше на панели в день столько же зарабатывать, сколько на фабрике в месяц! Так она детишек кормить может, и никакой мужик-осел рядом не нужен. Сама их вырастит, сама внуков будет нянчить. Октавия даром что с синдромом Дауна, вон по телеку недавно показывали – один парень в Испании, тоже даун, в университете, как обычный студент, учится, хочет адвокатом стать, и свой рок-бэнд организовал, диск записал, концерты дает, денег много заработал. А чем ее Октавия хуже? Хотя то, конечно, Испания, а у нас – Герцословакия, мать ее…

Лайма, подпрыгивая на холодном осеннем ветру, размышляла. Хорошо еще, что дождь, как вчера, не хлещет. Тихону же все равно: пурга, тайфун, цунами – стой себе и торгуй телом, ляжки показывай, жопой крути, в общем, завлекай мужиков. Что еще делать, если клиентов, этих похотливых кобелей, нету? А если клиентов нет, то и денег нету! Вот тебе и хи-хи-хи!

Чертыхнувшись, Лайма в который раз попробовала зажечь сигарету. Безрезультатно. Она швырнула позолоченную безделушку на грязный асфальт. Зажигалка, подпрыгнув и сверкнув фальшивыми самоцветами в рассеянном свете фонаря, упала на решетку канализационного стока, секунду балансировала на перекладине, а затем полетела вниз. Раздался тихий всплеск.

– Эй, тебе требуется огонь? – раздался странный сиплый голос.

Лайма в страхе обернулась. Ну надо же, не заметила, как и клиент появился. Все они такие, поганцы, или незаметно к тебе подкрадываются, или незаметно уходят. Поэтому деньги всегда надо вперед брать – таково железное правило. А что делать, если он бумажки сначала дал, а потом забрал? Кастет, что ли, или баллончик со смесью красного перца и махорки носить?

Темная фигура замерла за фонарем. Только сильно прищурившись, Лайма смогла рассмотреть клиента – одет как-то немодно, в плащ и длиннополую шляпу. Лица вообще не видно. А, хрен с ним, в этом городе порока, как именовала Лайма Экарест, было полно извращенцев. Ей все равно, во что он одет, ведь придется в любом случае раздеваться, хи-хи-хи…

Что-то зашуршало, и вспыхнул красный огонек, на секунду осветивший голову незнакомца. Лайма заметила, что воротник плаща поднят так, что лица не разглядеть. Похоже, этот из новеньких. Раньше его не видела, а работает она на панели уже двенадцатый год, еще немного, и президент Бунич даст ей медаль «За перевыполнение сексуального плана и подвиги на невидимом фронте», хи-хи-хи… Скоро надо задуматься о пенсии. Ей ведь почти тридцать, молоденькие девицы из провинции, резвые и развязные, напирают. Вот бы завязать с панелью, заняться чем-то более прибыльным и солидным – торговлей наркотой или самой бордель открыть…

– Мерси, милашка, – сказала Лайма, зажигая сигарету. Она машинально отметила две детали – руки незнакомца были затянуты в черные перчатки и пользовался он не зажигалкой, а спичкой. Причем спичкой странной, какой-то большой, как в старинных фильмах.

Затянувшись, Лайма кокетливо сказала:

– А ты у нас джентльмен. Что, джентльмен хочет немного поразвлечься? Я же знаю, что хочешь! Наверняка твоя жена ничего в постели не делает. А я могу тебя утешить. Только бабки вперед! Хи-хи-хи! Деньги вперед, я сказала! – заявила Лайма.

Клиент протянул ей пачку купюр. Пересчитав их два раза, Лайма сунула банкноты на дно сумки. Проверив, что складной ножик там же (если попробует отобрать деньги – получит в глаз!), Лайма проворковала:

– Пошли, милый, у меня в домике тут неподалеку имеется уголок. Мы там все и сделаем. Только учти, все с резинкой! И не беспокойся, причиндалы у меня в комнате, хи-хи-хи!

Расстегнув фальшивое манто из зебры, Лайма подтянула чулки, предоставив клиенту возможность оценить ее ноги, а затем, виляя бедрами, направилась к подъезду. Незнакомец следовал за ней. Они поднялись на последний этаж, Лайма отомкнула облупившуюся, выкрашенную некогда зеленой краской дверь с эмалированным черно-белым номерком «89» и прошла в комнату. Она зажгла настольную лампу. Клиент вошел следом за ней. Лайма увидела, что в левой руке он держит странный саквояж.

– Что, ко мне прямиком с работы? – улыбнулась Лайма и указала на кровать, застеленную несвежим мятым бельем. – Ну что, давай приступать, милый. Кстати, как тебя зовут?

– Вулк, – ответил незнакомец и поставил свою ношу на кособокую табуретку. Щелкнул замок – клиент распахнул саквояж.

Вулк, откинув плащ с алой подкладкой, подошел к кровати. Лайма привстала, собираясь обнять клиента за шею.

– Да сними же ты свою дурацкую шляпу, а то выглядишь, как Зорро. И мне лица твоего не видно совсем. И плащ скинь. Ой, да ты в маске! Что за чудеса! Впрочем, у тебя ведь не лицо – главная рабочая часть, хи-хи-хи… Давай я тебе расстегну…

Вулк толкнул Лайму, она полетела на кровать, ударившись затылком о стену, оклеенную выцветшими обоями синего цвета в косую белую полоску.

– Эй, мы так не договаривались, Вулк! – запричитала Лайма. – Если хочешь садо-мазо-игры, то обойдется это тебе в два раза дороже. Причем платить надо до начала сеанса! Иначе никаких хи-хи!

Левая ладонь Вулка впилась Лайме в горло, вжимая ее в кровать. Лайма попыталась сопротивляться, но клиент был намного сильнее. Она захрипела и с ужасом увидела, как из-под плаща вынырнула правая рука клиента. В ней был зажат остро заточенный хирургический скальпель.

– Меня зовут Вулк, – просипел незваный гость, и Лайма попыталась завизжать, но из горла, сжатого стальной хваткой, послышался только жалкий свист.

Женщина поняла, что пошли прахом мечты о собственном прибыльном бизнесе: не будет этого, как не будет и университетского образования для малышки Октавии и шалопая Бориски. Ничего больше не будет!

А через мгновение скальпель пронзил грудную клетку Лаймы.