Глава 4
Первые и последние

– Предрассветные братья владеют многими искусствами, отличающими только их орден Рамоникейя. Это известно из многих источников, которые я, конечно, не могу назвать, тем более что я давал присягу не разглашать информацию, когда двадцать лет ходил коком в каботажном флоте…

Повар Жи-Ру не только отлично выпил и закусил, но успел накормить своими яствами и попотчевать отменными наливками всех присутствующих на борту судна. Поэтому настроение у него было отменным, а голос, побасовевший от сытости, громким и просто завораживающим многочисленных слушателей. О том, что об ордене Рамоникейя из Черной Токопильи лучше не рассуждать вслух, никто не думал: да кто будет контролировать соблюдение Иерархии знаний тайных и явных тут, на борту брига «Летучий»?.. Здесь все свои.

По крайней мере, так полагал и барон Армин, и его словоохотливый повар. Никого не смущало присутствие на борту Ариолана Бэйла, последовавшего в Сеймор вместе с будущим родственником.

Впрочем, никого – это, наверно, не совсем так. Себастьян тоже слушал россказни плута Жи-Ру. Однако он не присутствовал на шканцах, где ораторствовал повар: слова долетали через открытое окно маленькой каюты. Помимо воспитанника барона Армина, в ней расположились Ржига и двое однокашников Ариолана Бэйла по Школе Пятого окна, но сейчас все они находились на открытом воздухе – впитывали соленый морской ветер и не менее специфичные и остро приправленные байки повара Жи-Ру.

– Предрассветные братья смертельно опасны даже тогда, когда в их руках нет и вязальной спицы, а ты находишься от них на расстоянии, скажем, тридцать или даже сорок шагов. Казалось бы, что он может сделать тебе, если у него нет ни боевого «серпантина», ни сабли, ни кинжала, ни даже маленького метательного ножа, которым можно вспороть горло, отстоя на те самые сорок шагов?

– И что он может сделать?

– А вот на этот случай у них есть так называемый метод розового льда. Он работает, когда поблизости от брата ордена Рамоникейя есть открытый источник воды, к которому он может прикоснуться раскрытой ладонью. Этим источником может быть и большой водоем, скажем, река или море, в которое мы сейчас вышли, или совсем маленький – ну, вроде бочки или даже ведра с водой. Токопилец бьет раскрытой ладонью по поверхности воды так, что взлетает маленький водяной столбик. Это все, что надо. Из этого-то столбика, который мгновенно замерзает, Предрассветный брат извлекает кусок льда – тонкую, прочную, острую, как стилет, сосульку. Ею он может воспользоваться и как метательным кинжалом, и как простым ножом. Очень холодное оружие…

– Это как же так? Вода мгновенно замерзает? Даже если на улице стоит дикая жара? – спросила белокурая девушка по имени Танита из Школы Пятого окна. Та самая, что накануне ночью приязненно рассматривала Себастьяна в шатре с серыми жерланами. На лице сидящего неподалеку Ариолана Бэйла промелькнула усмешка. Повар Жи-Ру сокрушенно развел руками: мол, ничего не поделаешь, температурный режим никак не влияет на исход фокуса.

– Это особый лед, специфический, – играя сочными интонациями, проговорил рассказчик. – У него розовый оттенок, отсюда и название. Кроме того, обычный лед не имеет запаха, а от этого, как говорят, исходит сильный запах – то ли резеды, то ли… э-э-э… жимолости.

– Резеды?

– Да, это такое растение, из которого делают эфирные масла, – охотно дал справку Жи-Ру. – Нежный и сладкий запах. Правда, для иных он может оказаться последним, что чувствуешь в жизни…

Тут вмешался Ариолан Бэйл, по лицу которого до этого момента нельзя было понять, вслушивается ли он в речь баронского повара или сосредоточен исключительно на видах живописнейшего побережья, вдоль которого шел сейчас «Летучий».

– Уважаемый Жи-Ру, вы так убедительно все рассказываете, что мне тут, часом, подумалось: а уж не из ордена ли вы Рамоникейя? – с совершенно серьезным лицом проговорил он.

Жи-Ру расхохотался:

– Я могу с такой же убедительностью рассказать вам про мифических чудовищ и про Великих Маннитов, которые производили их на свет в результате противоестественных колдовских опытов! Неужели в таком случае вы, мастер Ариолан Бэйл, скажете, что я имею отношение к Маннитам, бесследно исчезнувшим с лица земли две тысячи лет назад?

– Ему просто нравится рассказывать, – с оттенком гордости за своего кулинара отозвался барон Армин. – Он у меня не только повелитель желудков и властелин соусов, но и заклинатель человеческих душ. Лет пять назад проезжал важный чиновник из столицы, который сочинил несколько гимнов лично для короля. Так даже та важная шишка нашего Жи-Ру заслушивалась! Предлагал выписать его в столицу вместе с байками и рецептами, большие деньжищи предлагал!

– Да, любезный Армин, у вас действительно много замечательного. Особенно люди. Я уж не говорю про вашу дочь… Вот повар, да и ваш воспитанник показался мне интересным человеком.

– Воспитанник? – Армин несколько раз пошевелил нижней челюстью справа налево, как будто у него онемели скулы. – Вы знакомы с Себастьяном, мастер Ариолан Бэйл?

– Ну, он не представился…

Повисла пауза. Сидящий у окна каюты Себастьян, не видимый никем из участников этой беседы, сжался и замер. Отстраненный, с едва уловимой иронией звучный голос Ариолана Бэйла показался ему тем ударом колокола, что ставит на дыбы всю прежнюю жизнь и не оставляет надежды когда-нибудь все вернуть.

А на горизонте уже вырисовывались массивные башни и маяки Сейморского порта.

Себастьян не любил больших портовых городов. Ты еще не успел сойти с борта корабля и прыгнуть на сходни, ведущие на пристань, а в нос уже густо, нагло, неудержимо шибают запахи просмоленных канатов, сырой и жареной, свежей и тухлой рыбы. Бьет болотистым запахом ила, идущим от давно бывших в воде (без очистки корпуса) кораблей и рыбацких фелюк…

Здесь пахло дымом и кислой брагой, разило сырой нефтью и яркими, дикими, как пестрая праздничная рубаха брешака, ароматами пряностей. «Летучий» прошел в узкий пролив меж двух огромных каменных башен, охраняющих вход в гавань, и медленно прошествовал вдоль нескончаемого ряда кораблей, с палуб которых летели звуки судового колокола, гортанные крики боцманов. На шкафуте огромного неуклюжего брига лысые бородатые люди в темно-синих рубахах, собравшись в кружок, то ли читали молитву, то ли пели заунывную, на двух нотах, морскую песню. На пирсах кишел народ. Кого тут только не было: матросы, торговцы, стражники, женщины в передничках, женщины без передничков, женщины в головных накидках и женщины с лицом открытым и наглым, с натертыми маслом плечами и задорно блестящими глазами. Огромный пузатый чиновник, похожий на ожившую винную бочку, взимал с прибывших в порт Сеймора подати. Он морщил губы и сочно ударял по бумаге круглой промасленной печатью в такой же жирной, круглой, увесистой промасленной руке.

У главной пристани стояли в ряд шесть огромных галеонов королевского флота. Лес мачт с зарифленными парусами вздымался в дымное, подтекающее зеленью небо. По сигналу начальника подбежавшей портовой стражи «Летучий» приткнулся под бочок одного из этих внушительных кораблей, водоизмещением превышавшего бриг барона Армина и Ариолана Бэйла раз в десять. Матросы отдавали швартовы. Только тут Себастьян вышел из каюты и тотчас же столкнулся лицом к лицу с красноречивым мастером Бэйлом.

– Тебе, наверно, в свое время тоже рассказывали про розовый лед с запахом резеды? – после несколько затянувшейся паузы поинтересовался Ариолан Бэйл.

– Давным-давно. Мне, Ржиге и Аннабели, – не сморгнув, ответил тот. – Ржига – это ночной болван с дубиной. Ну а Аннабель вы знаете.

Себастьян солгал: про розовый лед Предрассветных братьев он слышал этим утром впервые.

Точно так же впервые – и совершенно неожиданно не только для себя, но и для ошеломленного барона Армина – он поднялся по массивным ступеням громадного старинного особняка на главной площади Сеймора. Каменные статуи смотрели на него своими пустыми белыми глазами. Гулкие плиты покоев, розовые, матово-белые и серые, до головокружения разгоняли шаги. В огромных, в четыре человеческих роста, арочных окнах дробились, многократно отражаясь, маленькие фигурки людей, пробирающихся в самое сердце старинного здания.

Это был личный особняк владетеля Корнельского.

Себастьян хотел спросить, что они тут делают, но подумалось, что вот сейчас под величавыми сводами грянет эхо – и его робкий вопрос разом станет подчеркнуто наглым, назойливо повторенным раз, и другой, и третий. И он смолчал.

Ему не потребовалось задавать этот вопрос и в длинной галерее, заполненной бесчисленным множеством растений. Желтые, черные, белые цветы, ароматная кора, зеленые и желтые листья, сочные всплески соцветий. Растения были повсюду – в кадках, в длинных керамических и деревянных ящиках, они плавали по поверхности небольших водоемов, карабкались вверх по витым решеткам, валились на пол тяжелой изумрудной гирляндой.

В середине галереи серебрился фонтан, и возле него разговаривали двое: огромный, грузный мужчина с ястребиным носом, черноглазый и громкоголосый, и высокая молодая дама в светло-голубом платье.

Себастьян не видел ее лица. Он не мог услышать ее голоса, потому что мощный бас мужчины мог бы заглушить даже перекличку штрафников из Трудовой армии. Но он сразу понял, что это и есть та причина, из-за которой они явились не в дом тетушки Марл или Карл, не на какой-нибудь постоялый двор или в таверну, а разом сюда. В этот громадный, словно разбухший от времени особняк владетеля Корнельского.

Причина звалась Аннабель.

Она-то сразу узнала его. Наверно, потому, что, в отличие от отсутствующего здесь Ржиги (не хватало еще и его тащить к герцогу!), Себастьян мало изменился за прошедшие годы. Все такой же высокий, длинноногий, с хрупкими запястьями, с диковатыми бархатными темными глазами.

– Басти? – воскликнула она и тут же вспыхнула, сконфузилась, склонившись перед владетелем Корнельским, которому, бесспорно, принадлежало право первым приветствовать гостей: барона Армина, Себастьяна и чуть приотставшего – верно, нарочно – Ариолана Бэйла.

Как показало скорое будущее, эта слетевшая с языка детская кличка была тем единственным, что выдало в этой статной и сдержанной молодой горожанке прежнюю Аннабель.

За спинами Себастьяна и барона Армина возник Ариолан Бэйл, и еще через пару мгновений он обошел их и оказался возле сиятельного хозяина дома.

– Это барон Армин и его воспитанник Себастьян, – проговорил студент Школы Пятого окна, отдав владетелю Корнельскому эталонный поклон.

На Себастьяна устремились черные глаза человека, который славился своим умением схватывать человеческую суть едва ли не лучше всех в королевстве. Владетель Корнельский смотрел не мигая. Под почти гипнотическим действием этих глаз юноше вдруг вспомнилось, при каких обстоятельствах он видел этого человека в последний (он же самый первый!) раз в жизни. Встала перед мысленным взглядом та старая рассохшаяся балюстрада на менестрельских хорах Малой Астуанской башни. Балюстрада, сквозь которую было видно вот это массивное герцогское лицо, а напротив – молодой монарх…

«Подождите! Постойте! – раскатисто крикнул король. – Не заставляйте меня чувствовать себя дураком! Я должен уяснить, о чем идет речь!

– Мы не можем и помыслить о том, чтобы ставить вас в двусмысленное положение, ваше величество. Мы же не враги ни государству, ни себе…»

– …ни себе, ни другим достойным людям, – вырвал Себастьяна из короткого забытья тяжелый голос владетеля Корнельского, который с некой ленцой чеканил слова. – Нельзя гноить вашего воспитанника в глуши рыбацких поселений. Я по его глазам вижу, что он способен на обучение как минимум в Школе Четвертого уровня. А, Бэйл?

– Мне тоже он показался весьма способным, ваша светлость, – серьезно откликнулся Ариолан Бэйл. И как ни пытался Себастьян найти в его ответе сарказм, хоть полнотки злой иронии, все безуспешно.

– Мне кажется, что вы видели меня в общей сложности минут пять, мастер Ариолан Бэйл, – отозвался Себастьян.

– Этого вполне достаточно.

– Я попрошу вас, барон, и вас, Бэйл, следовать за мной, – сказал герцог Корнельский. – У меня коротенький разговор.

– Вы хотите забрать Себастьяна? – встревожился барон Армин. У него даже лысина вспотела. – Прошу прощения, ваша светлость, но я недостоин того, чтобы сам владетель Корнельский лично сообщал мне о намерениях относительно моего воспитанника…

Каспиус Бреннан-старший оставил тяжеловатый лоск и этикет высокопоставленного вельможи и грубовато придавил плечо барона своей здоровенной ручищей:

– Да будет тебе лебезить, дружище. Или боишься не успеть наползаться на брюхе, если твой воспитанник вдруг круто пойдет в гору? А, верно говорю, ты, подобострастный мешок с салом?

Эта очаровательная манера изложения не оставила раскрасневшемуся и пыхтящему барону ни малейшего простора для маневра. Владетель Корнельский широко и радушно ухмыльнулся. Его пальцы на плече дядюшки Армина пошевелились.

Хищно блеснули перстни. Себастьян остался один на один с Аннабелью.

Тот портрет, привезенный опекуном из Сеймора, не лгал: она действительно выросла, переменилась и похорошела. От угловатой девочки-подростка уцелели разве что хрупкие плечи и длинные тонкие пальцы, которыми она характерным движением перебирала сейчас длинную лозу. Аннабель выросла, приобрела женственность форм и плавность движений. У нее стала нестерпимо изысканная точеная шея, строгие глаза, высокая грудь и ухоженные руки молодой леди, холеные, округлые, обнаженные почти до плеч. Даже странно было подумать, что этими руками она когда-то ломала ветки, бросала камни, стреляла из рогатки по птицам; не верилось, что они были покрыты ссадинами и царапинами, за что Себастьян и Ржига получали по башке от отца боевой подруги, доброго дядюшки Армина.

Гость рассматривал переменившуюся Аннабель до тех пор, пока она наконец не выдержала и не вымолвила с явной укоризной:

– Вам разве не сообщали, сударь, что вот так рассматривать девушку, по меньшей мере, неприлично?

– У нас в глубинке вообще дикие нравы, – стараясь попасть ей в тон, сдержанно ответил Себастьян. – Не поверишь, Аннабель, но в нашем неотесанном Угурте рыбаки и рыбачки до сих пор моются-то вместе. Что уж там говорить о каком-то рассматривании?

– Ты ничуть не переменился. Такой же…

– Какой же? – быстро спросил Себастьян.

– …мальчишка, – договорила она. – А вообще я рада тебя видеть. Мне кажется, что сэр Каспиус, его светлость владетель Корнельский, лорд-наместник этой провинции, поможет тебе продолжить обучение в Сейморе, а там, даст бог, попадешь и в столицу.

– Ты думаешь, Аннабель? А дядюшка Армин думает, что мне лучше окончить Школу Второго окна и заняться тем, что у меня лучше получается. Правда, тут он затрудняется назвать, что именно у меня получается лучше…

– Мне кажется, несколько лет назад ты говорил совершенно по-иному. У тебя были большие планы. У тебя были большие амбиции. Они куда-то делись?

Себастьян понимал, что она не просто поддерживает вежливый разговор, а действительно пытается понять, чем он жил и дышал все это время, пока они были порознь. Но обида, гнев и (ну да, да!) ревность к этому холеному и блестящему красавчику, к этому Ариолану Бэйлу заглушали голос разума.

– Значит, мне следует продолжить обучение в Сейморе, а потом, если повезет, махну и в столицу? Ты расписала мне заманчивый путь по жизни. Уж не по образу ли и подобию одного типа, который тут промелькнул?

На ее лице отразилось холодное недоумение. Себастьян понимал, что говорил совершенно не то и не так, он даже предпринял жалкую попытку одернуть себя, но тут же с гадливостью задавил ее. Его понесло.

Остановиться он уже не мог:

– Я говорю про Ариолана Бэйла, с которым ты помолвлена. Я вижу, ты впитала от него все лучшее. Даже в выражении лица чувствуется что-то общее. Правда, он более откровенен, чем ты: мастер Бэйл уже успел сказать, что я всего лишь глупый самодовольный нахал, которому не хватает ума держать язык за зубами!

Аннабель медленно приблизилась к Себастьяну и внятно произнесла:

– Мне кажется, что он был совершенно прав.

На этом обмен любезностями и завершился. Не потому, что старым друзьям не осталось, чем еще уязвить друг друга. Просто в галерею вернулись владетель Корнельский и барон Армин. Ариолана Бэйла с ними не было.

Барон был багров, как самый мрачный из закатов над Тысячелетней рекой. По его лысине, которая была покрыта влажными каплями еще до того, как он удалился для приватной беседы, пот теперь струился ручьями. То и дело он проводил по черепу растопыренной пухлой пятерней, но это нисколько не помогало: ладонь была так же предательски влажна, как блестящий купол головы.

Его глазки бегали, как растревоженные муравьи, в чье жилище бросили дымящуюся головню.

На его светлости герцоге Корнельском итоги разговора никак не отразились. По крайней мере, он вышел к фонтану с тем же невозмутимым лицом, а потом вдруг пропал, не возобновив беседы. Себастьяну показалось удивительным, как такой большой человек мог бесследно исчезнуть в довольно узкой и хорошо просматривающейся галерее. Впрочем, Аннабель могла бы рассказать своему другу детства о боковых галереях и тайных нишах, которыми изобиловал этот дом, выстроенный несколько веков назад… Однако она не была расположена к подобным откровенностям и быстро удалилась в отведенную ей в особняке комнату: нужно было собраться в дорогу.

Себастьян покинул дом владетеля Корнельского. Характерно, что за все время пребывания в нем он так и не увидел ни одного лакея, ни одного слуги, ни одного охранника. Себастьян отметил это и по той причине, что спинным мозгом, цепким интуитивным чутьем вдруг понял: за ним следят. Кто-то топтался взглядом по его спине, по его затылку и шее, и бежал, бежал по ней легкий холодок.

Себастьян вышел на главную площадь, на которой красовалась гигантская, выше любого из городских зданий и шпилей, колонна со статуей древнего Мелькуинна, покровителя королевства Альгам и Кесаврия. Легендарный пророк, по преданию, единственный из Маннитов избежавший зла и остановивший его, печально оглядывал громадную площадь. Себастьян задрал голову и долго смотрел на величавую фигуру Великого, того, кто дал новую жизнь землям Альгама и Кесаврии и сумел спасти населяющие их народы от истребления страшного, неизбежного и мучительного.

По крайней мере, именно так учили в Школе Второго окна. Да и Ариолан Бэйл, которому были доступны знания совершенно иного, несоизмеримо более высокого уровня, не дал бы соврать: в Школе Пятого окна учили тому же, и самые авторитетные, источающие пыль столетий источники в королевской библиотеке не отклонились бы и на полслова от этой истины.

Животворный пророк, величайший из живших, был мореплавателем. Его имя носили знаменитые Столпы Мелькуинна, коими все так любили клясться, но которых никто толком и не видел. По крайней мере, все были уверены, что теми столпами положен предел благочестивой земле и воде, что далее простирается только тьма. Только тысячеглавое зло. Только Омут.

А за ним – Черная Токопилья.

Бронзовый вершитель судеб целого мира, Великий Мелькуинн, печально смотрел себе под ноги с огромной высоты и явно не замечал маленького худого человека, который только что опозорился перед девушкой, о которой мечтал. «Есть, побери меня Илу-Март, и другие мечты! – бормотал про себя Себастьян. – В конце концов, еще ничто не потеряно. Я еще смогу… Быть может, я совершу нечто такое, что заставит Аннабель позабыть обо всем, кроме меня, обо всех, кроме меня. И думать только о том, что есть я. И что я способен дотянуться до неба и снять оттуда молодую луну – ради нее, Аннабели».

Себастьян не отдавал себе отчета в том, откуда именно всплыло эта опасное, режущее как бритва сравнение с молодой луной. Вздрагивая, она плывет по поверхности безмолвной ночной бухты. Тускнея и снова пылая, вбирает она в себя золотые зрачки Зверя. Того, родом из детства.

Высокий дребезжащий голос выпрыгнул из-за спины Себастьяна, как пружинный демон из картонной коробки:

– Эй, мастер Басти! На меня смотреть куда легче, чем на пророка Мелькуинна! На него вон как голову задирать надо. А на меня достаточно только чуть-чуть глаза скосить и потом их опустить – и все.

Себастьян вздрогнул всем телом и негромко вскрикнул.