Делаю довольное лицо, будто и сама рада, и его поощряю.

– Всё время вспоминаю твои «аф-аф»…

Он нюхает мои волосы.

– Твои «мяу-мяу»…

Касается носом моей шеи.

– Твои «кря-кря»…

Да тебе б в зоопарк сторожем устроиться – и всю жизнь горя знать не будешь.

Вдруг я замечаю, как в мою сторону идет она. Кто-то впустил свинью в заведение.

Бежит ко мне, словно сейчас забодает. Но, подойдя ближе, замедляется, будто засомневалась – действительно ли это я, в таком непривычном образе. Извините, пятница – могу себе позволить. А в понедельник вообще прогуляю.

– Ты все-таки пришла? – Начальница становится около нашего столика.

Она смотрит на меня.

Я молчу и раскачиваюсь на чужих коленках. Уходи, уходи, уходи, уходи…

Но она не уходит, а неподвижно стоит рядом и сверлит меня своими свиными глазками, пытаясь проделать дыру в моем безмолвии и безучастности.

Гляделки так гляделки, вызов принят. Я с шумом втягиваю коктейль через трубочку. Что, даже платье не похвалишь?

Наконец она нервно отводит глаза, настороженно оглядывает всю мою новую компанию, которая в недоумении таращится на нее с обеспокоенным видом. Близняшки в своей одинаково брезгливой мимике сейчас просто восхитительны.

Затем Свинья противно скрипит:

– Ну, мы тебя ждем. – И сваливает наконец.

Надеюсь, больше никогда не увидимся.

– Алис, кто это был, ха-ха?

– Чего ей надо было-то?

Подружки трещат наперебой.

– Какая ужасная женщина.

– Ты ее точно знаешь?

Я поворачиваюсь к ним, говорю:

– Это моя сестра.

Они замирают.

Но, переглянувшись, тут же прыскают смехом.

– Ну ты жжешь.

– Я чуть не подавилась, ха-ха.

Я смотрю на вопросительное лицо Рыжего, которого, похоже, удивил этот спектакль со Свиньей, и говорю:

– Не задавай глупых вопросов.

Он улыбается:

– Тогда задам неглупый.

Я с искусственной заинтересованностью поднимаю брови.

– Может, уйдем отсюда? – говорит.

Как это уйдем? Я ведь еще даже не танцевала.

Вот так, не дожидаясь, когда я допью свой коктейль, меня приглашают в постель. Уверен, собака, в своей привлекательности. Наверное, ныне это модно – экономить время.

Всего вокруг стало так много, и хочется успеть всё попробовать, поэтому время стало твоим личным ценным ресурсом. Особенно когда осознаешь, что оно не бесконечно. И становится жалко порой даже книгу прочесть, потому что это твое время, безвозвратное, и ты позволяешь себе тратить его лишь мелкими частями на еще более мелкие, но быстрые удовольствия – короткие шутки, мимолетные картинки, ролики, куцые разговоры, этакие микроскопические источники позитивных эмоций, перелопачиваемые один за другим с бешеной скоростью.

Такой ритм не для меня. Я просто не успеваю.

Я словно постоянно бегу по разрушающемуся за моей спиной мосту и никак не могу добраться до другой стороны. Поэтому я и решила остановиться. Сегодня.

По сути, сегодня я уже даже бросила бежать и сейчас всего лишь несусь по инерции, как спортсмен, пересекший финишную ленту. И вот-вот рухну.

– Хочу еще раз поцеловать пятнышко, – шепчет Рыжий.

Тут, наверное, нужно проявить осторожность, не выдавая, что я понятия не имею, о чем он талдычит.

– А ты найдешь его? – кокетничаю. Я самоубийца-кокетка.

– Конечно, я же профессиональный рыбак, я всегда найду мою рыбку.

– Рыбку?

– Если, конечно, ты ее не отмыла, хе-хе.

Я начинаю нервничать. У меня есть белое родимое пятно – пигмент из-за дефицита меланина. По форме похоже на рыбу. На внутренней стороне бедра.

– Она ведь никуда не уплыла? – мурлычет Рыжий и, проскользнув рукой, гладит меня по моему пятнышку.

Мое имя Мандраж.

Я не понимаю, что происходит.

– А еще я поцелую тебя в копчик, чтобы ранка быстрее зажила.

Мое имя Шок.

Нет, это не розыгрыш офисных сучек. Таких подробностей мои анатомии они знать не могут. Я ведь с ними ничем не делюсь и штаны перед ними не снимаю.

– Откуда ты всё это знаешь? – говорю я строго.

– Что знаю?

Я встаю с его колен.

– Что «что»? О моем пятне и болячке!

На меня глазеют новые подружки, с синхронной оторопью на лицах-дублерах. Бесят уже.

Рыжий с удивленным видом поднимается, становится рядом и, наклонившись к моему уху, чтобы не потерять голос в музыке, говорит:

– Вообще-то, всё было при свете.

Мое имя Остолбенение.

Как? Что? Что за?..

Я не знаю, что сказать, что пропищать, что простонать.

Наконец крик сам вырывается из моего горла:

– Что было? С кем у тебя там что было? Не со мной. У кого-то тоже рыбка…

Как вспышка перед глазами: я вижу перед собой озадаченного Рыжего, но вижу его… голым. Нет, не вижу так, словно у меня рентгеновское зрение, а будто я догадываюсь, очень точно догадываюсь, как он выглядит сейчас без рубашки. Он хорошо сложен, крепкие руки, кубики на прессе, татуировка на плече…

– У тебя тату на плече? – я указываю на него пальцем.

Рыжий с воздетыми бровями приподнимает руки и оборонительно выпячивает ладони, будто я угрожаю ему заряженным пистолетом, а не дрожащей кистью.

– Алис, успокойся, ты чего?

– У тебя есть тату?! – рычу я, продолжая целиться в него рукой.

Да я сейчас всех тут перестреляю к чертям собачьим, если не увижу то, что хочу. Патронов у меня хватит на всех. Я буду укладывать замертво одного за другим каждого золотого молодого, пока он не покажет мне свое плечо. На котором есть тату. Не знаю, откуда я это знаю, но знаю наверняка, оно есть. И это… ящерица?

– Есть?! – снова бросаю я.

– Ты же видела, – говорит Рыжий.

– Показывай!

Он расстегивает пуговицы рубашки и оголяет плечо.

У него на коже красуется ящерица. Ну конечно, ящерица. Именно такая, какую я представляла, с растопыренными лапками и извилистым хвостом.

Этого не может быть. Я же не ясновидящая какая-нибудь, иначе я бы не вылезала из казино. Я будто видела его раньше, просто забыла. Я забыла, как видела голого мужика?

– Мы че, с тобой спали? – ворчу я.

Подружки-близняшки сидят с выпученными стеклянными моргалками и разинутыми ртами.

Рыжий смотрит на меня глазами обиженной собаки.

– Алис, ты чего, не только копчиком ударилась?

– Не называй меня так… – психую я.

– Алис…

Музыка, гремящая из всех колонок в зале, теряет свою форму и превращается в беспощадную какофонию. Панорама перед моими глазами становится размытой, будто с помехами из-за плохого телесигнала. Мир словно сужается.

Я делаю медленные шаги назад, отходя от Рыжего и забредая в толпу дергающейся в танце молодежи, словно в ожившее кукурузное поле.

Он стоит и наблюдает, как я удаляюсь с лицом сломанной куклы. Да, я не чувствую лица, оно словно пластиковое. Не могу даже моргнуть.

Музыка орет невозможно. Но шум в моей голове заглушает ее.

Это сон?

А может, я уже покончила с собой и теперь спокойно лежу в кровавой ванне в синем платье? И это всё – потусторонняя иллюзия, переход в новый мир?

Мой мозг придумал эту арену и этот театр. Он показывает мне, как выглядит и звучит моя персональная преисподняя.

Ну конечно, я сейчас не здесь, мое тело не здесь, а там, где я вскрыла себе вены. Таксист-лодочник перевез мою душу из зоны живых в пристанище мертвых. И, пройдя через врата, ведущие в бездну, я попала в тот самый ад, где всё горит и разносятся вопли… невнятные вопли беснующихся в танце людей.

Эти скачущие демоны задевают меня локтями – и это больно. Мне больно, как если бы я была жива. Как если бы у меня была плоть. Которая сейчас ох как чувствительна.

Их слишком много вокруг, мне тесно в их толпе, они колошматят меня так, что мне не нужно даже себя щипать, чтобы проверить, не сплю ли я.

Меня трясет. Мне душно. У меня головокружение.

Силы будто уходят из меня.

Я сейчас просто рухну здесь, и меня затопчут эти безмозглые обдолбыши.

Я сейчас… сейчас… задохнусь.

«Не волнуйся», – слышу я шепот в ушах.

Резко оборачиваюсь.

Кто?!

Рядом в припадке бьются две потные миниатюрные овечки, размахивая руками с закрытыми глазами.

Это был кто-то из них?

Не смотрят на меня, не замечают, молча пляшут под оглушительный бит.

Вряд ли. Просто показалось.

Мое недомогание не проходит. Меня то знобит, то печет. Я пытаюсь не потерять зрение, держать фокус на чем-нибудь, но не могу ни за что зацепиться, всё будто ускользает. Только бы не упасть тут, среди этих безжалостных каблуков, готовых измолотить мое лицо и тело.

«Успокойся», – снова шепчет голос.

Прямо в уши. Сразу в оба.

Я вновь оборачиваюсь. Мои глаза максимально распахнуты: никого, кто мог быть так близко, чтобы ляпнуть что-то слышимое. Не так четко. Не в таком шуме.

У меня крыша едет.

Я определенно схожу с ума. Хотя сейчас ничего не может быть определенного. Всё где-то там, за пеленой.

Никто со мной не разговаривает. Мне это просто воображается. Моя воспаленная черепушка выуживает закатившиеся в щели обрывки то ли забытых, то ли несказанных фраз и пихает их в самые перепонки на полной громкости.

Я невольно хватаю себя за голову, прижимаю ладони к ушам, чтобы хоть немного сбавить этот раздирающий меня неимоверный шум.

Кажется, я что-то чувствую – в горле. Что-то мерзкое. Точно – я чувствую тошноту. Меня вот-вот вырвет.

Я, выставляя перед собой руки, пробую идти вперед. И еле-еле проталкиваюсь через народ. Я даже толком не понимаю, в какую сторону двигаюсь.

«Встретимся в туалете», – говорит голос.

Да что же это?!

Мне дурно.

Кажется, что сейчас упаду.

Кто-то возникает передо мной. Кто? Снова галлюцинация?

– Олеся, – слышу я и наконец почти четко вижу перед собой Свинью. – Ты танцуешь одна?

Я отворачиваюсь. Не до тебя сейчас, животное. Сгинь.

– Олеся!..

Я не могу вздохнуть.

Всё. Бегом.

Я мчусь – мчусь к туалету. Хотя и не знаю, где он. Нарушила одно из своих главных правил – заходя в новое помещение, узнавать, где отхожее место. И теперь я ищу полузрячими глазами табличку. Но не нахожу.

Еле выбираюсь из бушующей толпы. И замечаю, как какие-то девушки выходят из дверей, поправляя одежду.

Это там.

Двигаюсь уже по приборам, почти на ощупь.

Забегаю наконец. Дверь одной из кабинок открыта. Вперед. Наклоняюсь над унитазом и с диким хрипом напрягаю горло, будто собираюсь изрыгнуть драконий огонь.

Но пламя не извергается из моей кипящей пасти. Вообще ничего не извергается.

Я скулю, пытаюсь что-то выдавить. Но ничего не выходит.

Й-йооо, кричу я, напрягая связки и лицо. Глаза слезятся. Дыхание перехватывает. Эффекта нет. Только длинная слюна повисает на моей губе, растягиваясь и устремляясь вниз.

Я будто попавший в сжимающиеся тиски лимон, в котором почти не осталось мякоти. Чувствую жжение снаружи и опустошение внутри.

Я коротко и быстро дышу, не могу успокоиться. А ведь надо.

Так, вздохни. Глубже. Еще. Еще…

Вроде полегче. Вытираю рот тыльной стороной кисти. Потираю глаза, чтобы начать видеть, и плевать, что размажу по лицу краску, обольщать я уже никого не планирую. Стоя на коленях перед унитазом, я запрокидываю голову и медленно моргаю, глядя в потолок. Вроде и зрение становится четче.

Я просто переволновалась. Это, наверное, была та самая паническая атака, о которой сейчас модно трындеть, как о новой чуме. Странно, что, с моими депрессивными и ненавидящими жизнь тараканами в голове, такого не случалось со мной раньше. Видимо, наступивший судный день спровоцировал этот безумный всплеск.

Я сплевываю. Покашливаю, прочищая горло, и сплевываю вновь.

«Вставай. Корчишься тут как дура», – вновь раздается тот же голос.

Он пугает меня.

Я держусь за ободок унитаза и оглядываюсь назад.

Дверь кабинки так и осталась незапертой, а рядом кто-то шебаршится.

Дрожа и корежась, я пытаюсь подняться и, помогая себе руками, встаю наконец на ноги. Выглядываю из кабинки.

У зеркала стоит девушка невысокого роста и роется в сумке.

– Че ты сказала? – гаркаю.

Она испуганно замирает и смотрит на меня.

– Я? Ничего я не говорила. – Она хватает сумку и поспешно выходит из туалета, бросая напоследок: – Пить меньше надо.

Поучи еще меня, собака облезлая.

Я делаю шаг к раковине. Смотрю в зеркало. Ну и лицо. Будто боксерша с десятилетним стажем, которую ткнули в торт. От милой девушки, которую я сваяла дома перед уходом, осталась только заколотая назад челка.

«Это я сказала», – я вижу, как шевелятся мои губы, сопровождая этот потусторонний голос.

Притрагиваюсь пальцами ко рту с размазанной помадой.

«Ну привет, – говорит мое отражение, глядя мне в глаза. – Самое время познакомиться».

Это невозможно.

Я чувствую движение своих губ, но я ничего не говорю. Это не мои слова.

«Меня зовут Алиса».

Что это? Как?

Я не могу пошевелиться. Меня словно захватил злой дух, парализовав всё тело.

Я напрягаю руки, ноги, пытаясь сорвать эти фантомные оковы, но они крепкие.

«Можешь не представляться. О тебе я знаю всё».

Мой рот дергается. Моя челюсть колеблется. Они двигаются сами, без моего участия. Я не делаю абсолютно ничего и не могу – пытаюсь, но не могу ни вытянуть губы, ни стиснуть их. В моем лице десятки мимических мышц, но ни одна из них меня не слушается. Они сокращаются не по моей воле. А по чьей?

Что за хрень происходит со мной? Что за фокусы? Что за мистика? Меня загипнотизировали? Или кто-то сделал мою куклу Вуду и теперь потешается?

Мне страшно – так же, как и когда однажды со мной случился сонный паралич, о котором я в тот момент, конечно, ничего не знала. Может, и этот сейчас пройдет? Отпустит через минутку?

Пока тихо.

Только бы вновь не заговорил тот голос. И только бы не моими губами.

Тепло вдруг входит в мои ноги – я их чувствую. И чувствую в них накатившую слабость.

Я обессиленно сползаю вниз. Еле успеваю кое-как уцепиться за раковину, чтобы не разбиться вдребезги о кафельный пол. Но пальцы моментально соскальзывают с фарфора, и я все-таки распластываюсь на полу, ударившись и упершись спиной о дверь кабинки. Ноги в разные стороны, голова завалена набок, а размякшие руки опущены вдоль тела, как у только что упоровшейся наркоманки.

Вздох. Еще вздох. Еще…

– Алиса, – раздается надо мной голос.

Неужели снова? Пожалуйста, не надо. Хватит этой чертовщины.

Передо мной появляются люди. Это девушки. Они приседают рядом со мной, и я узнаю их – мои подружки-близняшки.

– Что с тобой?

– Что случилось?

– Ты упала?

– Тебе плохо?

Непонятно, у кого из нас худо со зрением и помутнен рассудок. Неужели не очевидно, что со мной что-то случилось, что я упала и что мне определенно плохо?

Они помогают мне подняться, и моя благодарность не знает границ.

Мое сердцебиение усиливается. Я осторожно шевелю руками – кажется, всё снова работает.

– Алиса, подержать тебе волосы? – говорит одна из девушек.

Эх, таких бы преданных подруг да в школьные бы годы, всё у меня сложилось бы иначе. Но ведь и они на самом деле дружат не со мной. Они меня с кем-то путают.

Я чувствую мелкую дрожь, словно от температуры.

Близняшки ждут от меня ответа. И, пытаясь вывести меня из комы, вновь обращаются ко мне:

– Алиса?

Алиса, Алиса, Алиса…

Мое имя не Алиса. Мое имя Бежать.

Я отступаю от них, ускоряю шаг и удираю.

Выскакиваю из туалета. Влетаю в орду прыгающих тел, расталкиваю их и рвусь вперед.

Но эта нечисть снова зажимает меня в танцевальном шабаше.

Нет, ведьмы, кикиморы, сатиры и эльфы, вы меня не остановите. Я должна выбраться из этой дымящей пропасти. Я не останусь здесь на веки вечные. Я возвращаюсь в реальный мир, где мне всё знакомо и понятно, где мое тело – это мое тело и распоряжаюсь я им так, как хочу, – будь то кормление, купание или самовредительство.

Я настойчиво продираюсь сквозь давку.

Наскоком подлетаю к столику Рыжего, который, завидев меня, тут же встает с места. Я хватаю со спинки дивана свое пальто и неудержимо мчу дальше.

– Алиса! – доносится вслед.

Нервно оглядываясь, я несусь в сторону выхода. Никто не преследует. Никто не подсматривает. Никто не голосит в уши.

Наконец выбегаю из стеклянных дверей.

Вижу такси. Взмахиваю рукой. Сажусь.

Вези меня обратно, лодочник. Скорее. Гони на красный, объезжай по встречной и тарань другие машины. Плачу два счетчика. Три – если будешь молчать.

В голове монотонный шум. Просто шум. Других звуков нет. И это хорошо.