И вдруг словно тучи затянули небо – модный в девяностые рваный монтаж: никаких тебе западных и восточных ветров, никаких Борея с Нотом – мгновенно – солнце в траурной вуали или в парандже… Хотя какое небо? какое солнце? какие тучи?

– Чё, Игорян, – засмеялся Костя, – в глазах потемнело?

Лампы не погасли совсем, а перешли в какой-то стэндбай – экономный режим – если и не стали светить слабее пробивающегося из окошек июльского вечера, то, как минимум, сравнялись с ним. По-прежнему яркими остались лишь подсветки встройки, шкафчиков с компьютерной мелочёвкой – мышами-клавиатурами, колбы с мобильниками и стенда с автомагнитолами. Теперь казалось, что зал – рыночная площадь, а все светящиеся островки – отдельные лавки – налетай-торопись.

– Минут за пятнадцать до закрытия, – сказал Чижов, – убавляют свет, тонко намекают, что скоро – алес. В кинотеатрах такое перед началом сеанса, у нас же, наоборот, когда вот-вот конец фильма… Ты, кстати, обедать-то ходил сегодня?

И тут Игорь сообразил, что не только не пообедал, но даже ни разу не выскочил на перекур. Просто забыл. И про еду, и про сигареты… Прям как рассказывали на одной давнишней лекции. «Самый низкий уровень, – объяснял лысый дядька, – это когда человек восстанавливает энергию лишь пищей. Чуть выше те, кто кормится деятельностью. Вот, например, бизнесмены – могут весь день мотаться по своей фирме, увлекшись каким-нибудь нововведениями, не чувствуя при этом голода и усталости. Следующий уровень – умственная деятельность»…

Ждан промолчал, но Чижов и так всё понял.

– Бля, – сказал он, – такой героизм здесь и на фиг никому не нужен. Тем более, пока ты стажёр.

День показался Игорю быстрым и длинным одновременно. Он ни разу не взглянул на часы (вот осталось четыре, три с половиной, три), ни разу не почувствовал, что воздух будто затвердел и каждой секунде приходится протискиваться, выцарапывать себе жизненное пространство – так часто бывало на прошлой работе; так всегда бывает на вокзалах, когда кого-то провожаешь… И всё же прошедшее время ощущалось – наследило, оставило повсюду отпечатки: правила, имена, впечатления, знания… Хотя нет – ещё не знания, просто информацию, сваленное в коридоре: в мешках, коробках и насыпью. Хочешь – не хочешь, а споткнешься.

– Пошли, – Костя клацнул «завершение работы» и погасил монитор.

Покупателей на отделе не осталось. Продавцы стали неспешно стягиваться к кассам, проходить через них один за другим – кадры из учебного фильма, где показывают как правильно себя вести при пожарной тревоге – организованно на выход: без паники и спешки.

На инфо выключили музыку. Охранник подошёл к парню, замечтавшемуся возле стенда с электробритвами, и сказал, что магазин закрывается. «Ой, да», – ожил тот и тоже влился в поток уходящих. «Мелкая – всё», – сказал охранник в рацию.

Уже подходя к столу проверки, Игорь сообразил, как сильно устал – ноги будто закручивались на узел (не удивительно – простоять-проходить десять часов, тем более – с непривычки), почему-то побаливали плечи и руки; да и голова была ватной, как перед экзаменом, когда решил за ночь прочесть то, на что отводилось два семестра.

И тут в Ждана уперлась чья-то рука. Перед ним стояла женщина – Игорь видел её до этого, она весь день мелькала в зале: кого-то вычитывала, с кем-то смеялась, болтала с девчонками на инфо, обсуждала с Халиным какие-то бумажки.

– Ты с кэ-бэ-тэ? – спросила она, так и не убрав ладонь с груди Игоря.

– Да, – ответил он.

– Елен Пална, – подключился Костя. – Чего вы? – он улыбнулся: не так, как покупателям, но и не и так, как Халину со Жданом – Первый день человек у нас…

– Первый день, – не унималась Елена Павловна, – и в такой обуви! Это ужас просто! Тебе, Чижов, тоже должно быть стыдно.

– Верите? – Костя выкатил глаза и положил руку на сердце. – Стыдно, очень стыдно.

– Подошва утром порвалась, – сказал Игорь. – Пришлось одеть эти. Не босиком же?

Елена Павловна была хорошо сложена – как говорится, следила за собой: подтянутая, спортивная (она занималась то ли карате, то ли теквандо); талия, плечи, ноги – если в фигуре и имелись недостатки, они сглаживались грамотно подобранной одеждой. Когда однажды к ней в гости забежит дочка – лет девятнадцати, двадцати, – со спины их будет просто не различить… А вот лицо Елены Павловны было взрослее и намного – точно не спутаешь ни с двадцатилетней, ни даже с тридцатилетней. Стоило ей заговорить или просто пошевелить губами, нахмурить брови, как лицо покрывали морщины, всех сортов и размеров – от тонких чёрточек до основательных, которые уже не спрячешь и не разгладишь. Щеки начинали обвисать, пока ещё чуть заметно, но в них уже можно было увидеть будущую старость… И взгляд – никак не девочки.

– С виду нормальный парень, – сказала она, – и такое… Уж лучше б и впрямь босиком ходил!

Игорю захотелось вступиться за туфли, будто обижали его товарища – да, со странностями, постоянно ковыряющего в носу, неуклюжего и несобранного – и всё же товарища. Но защищать было уже не от кого – Елена Павловна заприметила новую жертву, мгновенно потеряв интерес и к Ждану, и к его туфлям.

– Лисицина! – она обошла Игоря и Костю. – А ты где, моя радость, шлялась весь день?

Игорь поправил смявшуюся на груди футболку.

– Это была Ужва, – сказал Чижов, – завотделом мелкой бытовой…

Они прошли к лестнице, зашагали наверх. Было шумно и людно, не то что днём. Некоторые продавцы уже успели переодеться и спускались, вернее – протискивались сквозь тех, кто только поднимался к раздевалкам.

– Но про твои сандалии она права… У выхода из метро – сразу за курицами с шаурмой, правее как бы – обувной магазинчик, там ещё такая зеленая дверь – работает с восьми. И цены нормальные, и есть из чего выбрать. Выйди пораньше и заскочешь перед работой… Или, – Костя изобразил улыбку «для своих», – не-ту де-нег?

– Нету, – подтвердил Игорь.

– Ну и чего морозимся? Одолжу. Прогуляемся только к банкомату.

У всех на бейджиках были полные имена, как в паспортах и трудовых – Ольга, Надежда, Светлана, – а она почему-то была Катей: «Васильева Катя, продавец-консультант». «Может, – подумал он, – она и по паспорту какая-нибудь Катя Борисовна? Как в том американском кино?»

Утро начиналось с наведения чистоты. Уборщицы возили по полу жёлтые кёрхеры с длинными хвостами-кабелями, протирать же остальное – полки, терминалы, товарные горки, сам товар – было обязанностью продавцов.

Швы между плитками напоминали сетку в три-дэ-максе – компьютерная модель, на которую наставили всяких три-дэ объектов. Без покупателей – изнанка торговли, как и тогда, у чепэшника, когда Игорь впервые зашёл за лоток: вот коробка-касса, здесь – все документы, сюда можешь поставить сумку; и обувь, если захочешь переобуваться… Хотя, конечно, с другим размахом, скорее – сам рынок перед открытием, только куда чище и никто не похмелялся.

Ждана определили на стиралки.

– Будешь с Олейниковым, – сказал Халин, – а то он без Болоцкого – в гордом одиночестве. Помогаешь выставлять технику, следишь, чтобы всё было как надо. Короче, Алекс расскажет. Ну и отгребаете, если что, тоже вдвоем.

Снова призрак Болоцкого, подумал Ждан, сперва его шкафчик, теперь – зона ответственности.

– Надеюсь, – Олейников будто прочёл эти мысли, – он-то не таким будет?

Спросил не Игоря, а Андрея. Дурацкая манера – в третьем лице о том, кто рядом.

– А что с Болоцким было не так? – не понял Ждан.

Олейников махнул рукой, Халин усмехнулся.

– Давайте, идите, время уже… Кстати, Игорь-джан, держи бейджик. И, – Андрей прищурился, – не забывай учить стандарты.

– Хитрого, – сказал Саша, – здесь ничего. Берём на терминале тряпки, – он протянул одну Игорю, – берём мистер-мускул и вперёд. Если тряпок нету, спрашиваешь у уборщиц… Я начну с того конца, ты с этого – протираешь морду, крышку, по бокам. Чтобы ни пыли, ни пятен… Не то, сам слышал – люлей получим оба. Хватит мне из-за Болоцкого штрафов.

Кругом, на всех отделах, продавцы водили тряпками – тёрли мониторы, телевизоры, колонки, микроволновки, телефоны, утюги. У некоторых была прям «ювелирная работа»: шнуры-штекеры, наушники, коробочки с лампочками и батарейками.

В зале звучала «We are the robots» в каком-то очередном ремиксе. «Europe endless», подумал Ждан, тоже была бы в тему. Он переходил от машинки к машинке – брызгал средством, вытирал – по одним стиралкам и не скажешь, что их только что тёрли-мыли, зато другие – мгновенно преображались, сияли-блестели. Попадались и совсем уж пыльные, как-то и не верилось, что такое может случиться за день, максимум два.

– Вот-вот, – подтвердил Саша. – А мы этим дышим.

Ряды и впрямь казались бесконечными: отыграл ремикс на «крафтверк», «хуллахуп гёрл», какой-то лаундж, а Ждан только и успел, что пройти до конца одного ряда и свернуть на другой. Первая мэшин авеню, вторая, с совсем уж путанной нумерацией – 821, 80250, 80160, 833, 10160…

Игорь впервые уловил то самое – «магазинное» – настроение: будто на вокзале, когда приехал заранее – поезд на табло ещё не высветился, – или, наоборот, только с поезда, предрассветным утром, и ждёшь, когда начнут ходить трамваи или откроется метро, таксистам с их расценками – большой привет; всё вокруг знакомо и понятно – даже если ты здесь впервые: там камеры хранения, тут киоски с газетами и водой, кафе, зал ожидания; и какая-то жизнь, суета, тоже в общем-то знакомая и понятная; все вместе, все по парам-семьям-компаниям – и каждый сам по себе.

Новые туфли немного жали.

– Кстати, – крикнул Олейников с вертикалок, – следи, чтобы «вёдра» были чистыми. А то, – теперь гораздо тише, – любят их проверить. И не только Халин. Ужва регулярно подходит к ним, проводит рукой и, если пыльно, то пиздец.

В зале появились покупатели. Прошли, как призраки, сквозь двери, и дальше по залу – тихо-тихо, с пятки на носок, а то и вовсе словно не касаясь пола – мимо стендов, стеллажей и колонн. Прокрались, но без злого умысла – наоборот, будто боялись помешать.

– Народ попёр, – сказал Игорь.

– Ага, – отозвался Саша, – закругляемся.

Он провел тряпкой ещё по одной крышке – скорее для виду, как мойщик-беспризорник по лобовому стеклу на светофоре – и двинул к терминалу. Игорь – следом.

– Как-то незаметно они.

– Такие дни – долго раскачиваются, если вообще раскачиваются. Вот в субботу сразу заметишь, что магазин открыли.

– А что суббота?

– Самый торговый день. Не хочешь – и то чего-нибудь продашь. В половину уже стоят под дверью. Так что, – Олейников подмигнул Ждану, – если решишься на обрезание, примешь иудаизм и не сможешь выходить по субботам – все будут только за.

В «Європе» Олейников работал с первого дня, а до этого успел поторговать в ЦУМе и на «Стоке» – в общем, был здешним старожилом.

К нему почему-то приклеился ярлык «сачка» – крепко-накрепко, уже и не оторвёшь. «На „Стоке“, помню, постоянно, – любил рассказывать Левич, завотделом а-вэ, – хоп-хоп, где Олейников? А он – то на складе чаи гоняет, то за ящиками прячется»… Вообще, заставшие ЦУМ или «Сток» были для Левича почти что «друзьями детства» (сам он, как и Саша, успел и там и там) – когда кто-нибудь интересовался: «Как считаешь, выйдет из этого старший продавец?» или «Потянет заказ техники?», завотделом не задумываясь отвечал: «Конечно! Я его ещё по ЦУМу помню!» – не просто «думаю, да», а жирный плюс. Но плюс на минус даёт минус, и Саша был для Левича (а с его подачи и для остальных) в первую очередь сачком.

«С чего это говорят, что Олейников любитель поотлынивать?» – спросит Ждан у Чижова.

«Он, – улыбнётся Костя, – тот ещё лис. Пока не было личных продаж – все получали процент от общего выторга отдела – Олейников вечно где-то пропадал, хрен отыщешь; зато как только запустили новую базу и каждый стал бомбить на себя – он тут как тут, забéгал, заработал. Но, надо отдать должное, его теперь не приходится пинать, чтобы выставлял технику, следил за ней, протирал».

Особенно Игорю нравились испанские названия – lavadora, cocina, aspiradora… Будто женские имена («Ну что вы, сеньора Лавадора, не о чем беспокоиться!») или города («Я вырос в Аспирадоре, на берегу океана, и только в семнадцать переехал в Косúну»).

– В зале, – сказал Саша, – есть несколько «мёртвых зон», их не видно по камерам, да и вообще они не особо просматриваются… Вот здесь, например, – он кивнул в сторону пылесосов, – за колонной, рядом с коробками мелкой. Захочешь потрещать по телефону – отличное местечко.

Тётка подошла к либхеру-нержавейке – почти вплотную – уставилась на ценник и сжала кулаки. На худых руках проступили вены – тонкие синие нитки.

«Сейчас стукнет», – подумал Ждан – даже представил, как тётка лупит по дверце (останутся вмятины или нет?) – и, решив не дожидаться (мало ли), шагнул к ней и поздоровался.

Тётка промолчала. Не услышала, или сделала вид, что не услышала.

– Немец, – сказал Игорь. – Самые надёжные холодильники.

– Знаю, – ответила она, всё так же глядя на ценник, – мы у вас такой брали, год назад.

С прошлого лета цены на либхеры менялись не раз и не два – повышались, понижались – но порядок остался прежним. Если цена на нержевейку и отличалась от прошлогодней, то совсем чуть-чуть, вряд ли кто будет нервничать и считать, что купил втридорога.

– На нём царапины, – тётка наконец-то повернулась и посмотрела на Ждана, – на морозилке.

– Где? – не понял он.

– На морозилке, – повторила тётка, – у нас дома.

– И? – снова не понял Игорь.

– Подсунули хрень, – вены проступили теперь и на шее, – и рады.

– Подождите, – Ждан выставил ладони, – вы осматривали холодильник, когда его привезли. И расписались в гарантийном талоне, что он пришёл без внешних дефектов. Правильно?

– Он был пыльный и мы не заметили. А потом я решила его помыть и…

– Год спустя?

– Конечно, нет! – возмутилась тётка. – Я каждую неделю всё дома драю. Кухня блестит так, что вам и не снилось! Сверкает!

Клиника, подумал Игорь. Он мысленно досчитал до пяти и как можно спокойней спросил: «И что вы предлагаете?»

– Привезите нам новый! А этот, с царапинами, можете обратно себе забрать!

Ближе к десяти Чижов закончил «утренние процедуры» (он был ответственным за тепло-холод: водогрейки, масло, конвекторы, кондёры) и подошёл к стиралкам.

– Ну что? – спросил он Игоря. – Готов? Продолжаем?

Почти как стоматолог дядя Женя, который выглядывал из кабинета, замечал Игоря и здоровался скороговоркой: «Здоров, готов? Ото пошли?»

– Я пить чай, – тут же сказал Олейников. Будто только и ждал, когда найдется кто-нибудь, кому можно сплавить Ждана.

Саша всегда говорил, что идёт чаёвничать, хотя пил кофе – растворимый, из пакетиков – покупал их каждое утро в киоске через дорогу. Костя же, наоборот, шёл «пить кофе», но заваривал чай – обычно чёрный, реже зелёный, а иногда и «компоты»: малиновый, черничный, ройбуш.

– Давай повторим вчерашнее, – предложил Чижов, – и двинем дальше.

Олейников кивнул непрозвучавшему ответу Кости, прошёл к «колбе» с мобильниками, возле которой крутился Сотник с новой «раскладушкой» в руках, – позвал какую-то девчонку и вместе с ней («Я наверх», – крикнула она старшему) направился к кассам.

– Расскажи-ка мне, Игорян, про эту стиралку, – попросил Чижов.

– Ну… – неуверенно начал Игорь, – в ней тысяча оборотов отжима, она полногабаритная, рассчитана на пять килограмов сухого белья…

– Тут написано – четыре с половиной, – Костя ткнул пальцем в ценник.

– Четыре с половиной… Ошибся…

– Быстро ты сдаёшься. Ценник и ценник, и что? Есть же другие доказательства. Помнишь про евролинейку? – Чижов открыл люк и вынул уже вскрытый пакет с документами (полоска-самоклейка была сверху). – Смотрим здесь. Что пишут?

Вверху – класс энергопотребления (жирная А), затем класс стирки (тоже А), класс отжима (C), следом – загрузка (5,0), расход воды, децибелы.

– Чего ж тогда на ценнике четыре?

– На карте тоже Италия написано, а нарисован сапог… Описания для ценников делают рекламщики, там, – он кивнул наверх, – на Олимпе; скажешь им про ошибку, даже более значительную, и они будут исправлять её месяца три, если вообще будут. Так что привыкай объяснять покупателям, что не всё то ценники, что…

– А цены?

– Не-не, это – святое, за этим манагеры следят. Если вдруг какие подвижки, приносят переоценочные ведомости, ты перепечатываешь ценники и расписываешься. И, если не дай майтрея протупишь, дрючат зверски… Вообще, всё, что связанно с ценниками – а именно: цена (чтоб базе соответствовала), подпись сзади и печать – самое страшное. Налоговой, например, похрен – пыльные крышки или нет, но вот ценники – не килограммы и отжим, – а цена, подписи, печати – совсем не похрен.

Костя зачем-то вручил пакет с инструкциями-гарантиями Ждану.

– Кроме того, производители иногда меняют что-нибудь в моделях, не особенно распространяясь. Например, эта же стиралка. В описание значится, что бак из нержевейки. А теперь смотрим, – Чижов толкнул приоткрытую дверцу люка и смял уплотнитель. – Что здесь? Композит… Если не уверен, лучше загляни, – он забрал пакет у Игоря, положил обратно в барабан. – Заодно и покупателям будет наглядное доказательство.

– А зачем меняют нержавейку на пластик?

– Типа с целью улучшения качества. И тэ-дэ. Но, будем реалистами, смысл один – уменьшение расходной части. Меньше потратишь, больше заработаешь, – Костя пожал плечами, мол, это и так понятно. – А во-вторых, сам знаешь, всё должно меняться – не важно, в лучшую сторону, в худшую – главное, не оставаться таким, как прежде. Иначе наступит зэ энд.

(Cat Balance)

Ждан решил не повторять вчерашние «геройства» – в начале двенадцатого поднялся в столовку, прихватив стандарты и пачку крекеров (под кофе крекеры оказались более в тему, чем «правила поведения»); около трёх – переоделся, сходил пообедать в «Штурвал» («Бюджетный вариант», подсказал Чижов). Не забывал и про перекуры – раз в час-полтора выбирался на улицу, сворачивал за угол, проходил мимо служебного входа и сервиса… Курить на главных ступеньках разрешалось лишь тем, кто одет не по форме, начальству и, само собой, покупателям.

Вдоль торца магазина тянулась улица Весенняя. К слову, и адрес «Європы» был не Космонавта Добровольского, а Весенняя, дом 2, хотя главный фасад находился всё же на Добровольского: центральный вход, буквы с подсветкой и плакаты зайди-купи в два этажа высотой.

Асфальт заканчивался сразу за табачкой – дальше улица распадалась на две пыльные дорожки – какие-нибудь Нововесенние-Маловесенние, протискивающиеся между старых неухоженных (а иногда и заброшенных, с выбитыми окнами) двух-трёхэтажек.

За сервисным центром был въезд на задний двор – перекрытый шлагбаумом, с будкой охранника – здесь разгружались фуры, отсюда отправляли машины доставки.

Возле этого въезда и расположилось место для курения – ничем не огороженное, никак не обозначенное. Сориентироваться можно было разве что по самим курильщикам в красных футболках: продавцам, техникам – тут обязательно кто-нибудь стоял, иногда собиралось человек пять-шесть.

Игорь отоходил чуть в сторону, на пару шагов; как, наверное, и положено новичку – там же, где и все, но пока ещё сам по себе. Смотрел на автомойку (напротив сервиса, через дорогу); высокие тополя за ней – лохматые, растрёпанные, взбламошные, бурчащие всякий раз, как подует ветер; офисную десятиэтажку со столовой «Штурвал» на первом этаже. Дальше была набережная – отсюда уже не видно – мост, выгнувшийся как кошачья спина; заваленные всяким мусором склоны-берегá; снова старые двухэтажки, между которыми росли новые жилые комплексы – стеклянный жэ-ка «Изумруд», хмурая и серьёзная «Славянская усадьба»… Впрочем, представить можно было что угодно – десь там у найвищих глибинах, десь там, у найглибших висотах