Каким героем вчера он выступил, и что творил, и как показал себя во всей красе. Обжигающее чувство стыда, от которого некуда деться и спрятаться, обожгло нестерпимо. Родион смотрел на себя вчерашнего и не мог понять, как сумел достичь таких высот падения. Что натворил! А что он говорил людям! Позор несмываемый. И не послушал доктора – ведь сказали же ему, что смерть от естественных причин. Еще этот спор с Тухлей. Ведь, подлец, заставит его держать слово, придется красть у городового фуражку. А если узнают о его художествах в сыскной – все, конец карьере сыщика. Отправят гнить в канцелярию. Боже, как стыдно! Столько дров наломать, просто какая-то чума!

Казнясь и кляня себя, Родион выкарабкался с дивана и поплелся в столовую. Расположение комнат в этом доме он знал, как в своем. Но улизнуть потихоньку не удалось. В столовой уже ждала Юленька с приготовленным завтраком. Выражение лица у нее было таким страдальчески-прощающим, что захотелось немедленно удавиться.

– Доброе утро, Родион Георгиевич, – сказала она ласково и печально. Как умеют только женщины. Вернее, не женщины, а жены. Ну, вы поняли…

– Я… это…ну, да…то есть… Доброе… – пробормотал он в ответ.

Пожар стыда только усилился.

Чтобы его залить, мудрая Юленька подвинула чашу, полную ледяной воды. Родион припал и благодарно забулькал. Его попросили присесть.

– Ванзаров, ты все еще кажешься умным человеком, – сказал Юленька таким мягким тоном, что ничего хорошего ждать не приходилось. – Хотя прилагаешь немало усилий, чтобы в этом усомнились.

– Бульк? – спросил Родион и тут же схватился за рот.

– Да, именно: сомневаюсь. Но пока остались крохи надежды на твои умственные возможности, объясни мне: что вы за люди такие – мужчины…

Бывшего студента кафедры классических древностей так и подмывало ответить хлестко и мудро, нечто вроде: «Homo sun: humani nihil a me alienum puto»^[3]. Но лик Юленьки не располагал к крылатым выражениям. Вернее – подрезал им крылья. Да и язык наверняка не осилит столько латинских слов. Интуиция подсказывала, что мальчикам лучше помалкивать. Хозяйка дома между тем продолжила:

– …Когда из таких бесполезных, омерзительных и пустых личностей, как ты и твой дружок, к несчастью – мой муж, женщина хочет сделать хоть что-то путное, человекоподобное, женив на себе, почему вы не радуетесь, а предаетесь чудовищному пьянству? Почему опускаетесь до животного ничтожества? Как это объяснить?

Отмалчивался Родион не потому, что не знал ответов. Он резонно опасался получить по лбу, например близким половником. У Юленьки рука тяжелая, а нервы слабые. Не то что у сыскной полиции.

Бульк… Ой, пардон…

– Скажи мне, как можно было назюзиться до такого состояния, чтобы преподавателя латинской кафедры и вашего общего друга Макарского официанты нашли под столом и доставили на извозчике? И это как же надо потерять человеческое обличье? Почему именно накануне главного события в его ничтожной жизни!

Пришлось смолчать. Что-то подсказывало, что в ответ можно получить историю с подробностями, как доставили домой два других бездыханных тела.

Юленька еще бы оттачивала на несчастном чиновнике свой пыл, но тут в дверях показалось упитанное привидение. И все внимание чумы досталось супругу. Родион попятился к выходу. Внимательно слушая попреки, Тухля самым наглым образом показал, как сдирает с головы воображаемую фуражку. Вот ведь гад, все помнит. Не выкрутиться.

Хождения по мукам не кончились, все только начиналось.

Казанский участок встретил появление коллежского секретаря как выход знаменитого комика. Присутствующие чиновники растянули физиономии в благостных улыбках, при этом шушукаясь и обмениваясь замечаниями. И даже городовые позволили себе ухмыляться в усы, а самые дерзкие так и вовсе хихикали в кулак. В общем, слава пришла, но была она несколько вызывающего толка, и еще неизвестно, чем закончится: лавровые венки, ордена или похвала начальства вряд ли ожидали в обозримом будущем. Родион же, стараясь не смотреть в глаза, пробурчал приветствие и стремительно покинул дежурную часть. Как только его спина скрылась в коридорчике, разразились бурные восторги и даже хохот. Обсуждали каждую мелочь: от оторванной пуговицы до запаха перегара, ощущаемого на расстоянии. И пришли к общему мнению: мальчишке достанется на орехи.

Сам же герой народной любви уже стучался к доктору Белкину в медицинскую участка.

– Открыто, входите, кому не лень! – крикнули ему.

Старый доктор Белкин, измученный жизнью и воспитанием жены, пребывал в том счастливом мнении об окружающей действительности, которое спасает от любых невзгод. Он искренно верил, что не может быть так плохо, чтобы не было еще хуже. А потому надо радоваться даже тому, что для радости не предназначено. Например, красивому трупу, падению господина пристава, зацепившегося за порог, или майской грозе. Сохраняя неистребимый оптимизм в душе, Иван Петрович был скуп на эмоции и относился к окружающим как к неизбежному злу, с которым ничего не поделаешь, а потому надо терпеть. Все равно попадут когда-нибудь в его морг. А не в его, так и тоже неплохо. К явившемуся поутру юнцу он не испытывал особых симпатий, но и дураком не считал, в отличие от прочих коллег. А потому наградил вполне искренней улыбкой.

Родион кое-как поздоровался и совсем смутился, не зная, как начать разговор. Доктор пришел ему на помощь, потому что не любил людских страданий без меры, а мучениями юноши уже насладился:

– За вчерашним трупом, голубчик?

Ванзаров благодарно согласился.

– Так его давно нет.

– Как же нет? Его что, потеряли?

Понимая состояние мальчишки, а точнее – ощущая ароматы, исходящие от него, Белкин ввел в обстоятельства.

…Рано утром, когда господин пристав прибыл в участок, ему сразу доложили, что в мертвецкую доставлен свежий труп. Капитан Минюхин осведомился, по чьему распоряжению доставлен гостинец. Оказалось, что это счастье получено стараниями господина Ванзарова. Более того, имеется заключение доктора Штольца, который осматривал тело и признал, что покойный скончался от апоплексического удара, а также частная записка о безобразном поведении чиновника полиции. Тут уж Михаил Васильевич, рассвирепев, как бывший капитан армейской пехоты, топал ногами так, что если бы не первый этаж – точно пробил бы пол. Наоравшись, пристав приказал убрать немедленно «дохлятину» туда, где ей место, а именно – в морг Мариинской больницы. Ретивому же сотруднику сыска было обещано столько бед, что до старости хватит. Приказ Минюхина был исполнен тотчас. Тело с заключением Штольца отправили в недолгий путь.

Такого оборота Ванзаров не ожидал. Мало того что теперь невозможно завести дело, так и труп никто не примет к исследованию. Посмотрят на заключение и засунут куда подальше. Все, нет теперь криминалистической экспертизы и не узнаешь, был ли отравлен несчастный. Тут только Родион сообразил, что не знает, как зовут убитого.

Наблюдая страдания, которые отражались на полноватом лице Родиона, Белкин спросил:

– И на что же вы рассчитывали? Заключение составлено грамотно, Штольц известный доктор, ошибки быть не может.

– Значит, убийства не было? – спросил Родион в полном отчаянии.

– А вы как думали?

– Мне показалось… вернее, я слышал… Я думаю, что его все же убили. Извините, а как труп звали? То есть пострадавшего?

Иван Петрович неодобрительно покачал головой:

– Ай, как нехорошо. Не то плохо, что пьете, а то плохо, что пить не умеете, молодой человек. В работе полицейского это одно из главных умений. Ладно уж, не унывайте, сами были такими… Судя по протоколу Штольца, погибшего звали Вальсинов Ульян Семенович, сорока лет отроду, мещанин. Но почему же вы решили, что его убили? Наружных следов – никаких. Все признаки разрыва сосуда в мозгу.

Не мог Родион признаться, что из-за спора с Тухлей ему отступать некуда, а потому вынужден был изворачиваться:

– Свадьба была странная, словно поминки. Женщины в черных платьях, ни веселья на лицах… Ну, уверен я, что его убили. Может, отравление?

– Возможно. Но этого мы не узнаем никогда.

– Ничего больше придумать не могу…

– Придумать сложно, если бы не эта штуковина… – сказал Белкин и указал на корытце, какое используют хирурги. По стальному днищу звонко перекатывался сплюснутый шарик. Назначение его было столь же очевидным, как и невероятным. Из вежливости Родион все же спросил, что это такое.

– Пуля, – сказал Иван Петрович. – Очень мелкого калибра, кажется, три или четыре миллиметра в диаметре. Никогда не догадаетесь, где ее нашел.

Родион и пробовать не пытался.

– Положил я свежака на стол, вижу, что с одеждой возни много, разрезать да снимать, – приободрился Белкин. – Думаю, дай проверю, отчего из носа кровь пошла. Беру тонкие щипцы – и в носовую полость. Чувствую – стенки нет. Прохожу дальше, уже в лобную долю, и тут натыкаюсь на что-то твердое. Как вам известно, в мозгах ничего твердого нет, одни мысли. Потому нащупываю и аккуратно тяну. Засело плотно. Не выходит, пришлось дернуть, и вот – пожалуйста. Как вынул, тут уж эти прибежали с криками. Еле успел сохранить. Нашему приставу лишнее убийство ни к чему.

– Как же пуля попала в мозг? – слегка опешил Родион. – Не вдохнул же он ее?

– Разумеется, через нос. Причем ствол засунули прямо в ноздрю. Внутри – отчетливый пороховой след.

Вывод совершенно нереальный: в людном месте, при множестве свидетелей кто-то засовывает пистолет в нос жениху – пусть крохотный, но пистолет. А ведь в ноздрю еще попасть надо. При этом Вальсинов не сопротивляется и не зовет на помощь, а ждет, пока ствол не окажется в нужном положении: пуля должна войти под очень острым углом. После чего принимает выстрел и тихо гибнет. Никто ничего не слышит и не видит. Абсурд. Но пулька упрямо выставляла полированные бока.

– Хоть и маленькая, но при таком попадании достаточная. Жертве разорвало сосуды, как при внезапном апоплексическом ударе. В этом Штольц был прав. Он же череп не вскрывал. Да и никто из гражданских не проявил такой внимательности. Если бы труп к нам не доставили… То, что я обнаружил, – чистая случайность. Обычно никто не начинает осмотр с носа…

Родиону потребовалась минутная пауза, чтобы оценить ситуацию: не может открыть дело, но обязан найти преступника хотя бы для того, чтобы выиграть спор. А то, что дела нет, никто ведь не знает. Придется блефовать. Но для очистки совести спросил:

– Иван Петрович, а что за оружие такого размера? Какой марки пистолет?

Доктор задумчиво покатал пульку по судку, от чего раздался довольно мерзкий скрежет.

– Поверите ли, юноша, ума не приложу. Даже для дамского «браунинга» мелковато. Что-то экзотическое или самодельное. Не силен я в оружии. Тут нужен криминалист.

Поблагодарив милейшего Белкина, оказавшегося столь внимательным, Родион направился в «Пивато».

Кажется, сегодня его появление производило фурор везде. Официанты затихли, а к дорогому гостю выбежал сам распорядитель Шабельский. Льстиво приветствовав, сообщил, как рад видеть господина чиновника. На всякий случай Ванзаров решил делать вид, что из вчерашнего ничего не помнит. И так хуже некуда. Он хмуро сообщил, что желает осмотреть место вчерашнего происшествия.

– Разумеется! Мы не прикасались, все оставлено как было, – заспешил Шабельский.

Несколько удивившись предусмотрительности, Родион спросил, откуда такая помощь следствию.

– Так вы же вчера приказали! Мы исполнили в точности.

Следовало за себя порадоваться: во хмелю, а дело помнит. Но радоваться не хотелось, а было такое чувство, что это не конец сюрпризам.

Его с почетом препроводили к нише, где вчера было найдено тело. Одна из веток пальмы была сломана. Ванзаров внимательно осмотрел ее: возможно, это улика.

– Вы же собственноручно деревце обломали! – пояснил Шабельский.

– Так требовалось для следствия, – строго ответил Родион, хотя внутренне содрогнулся от стыда.

Тут он заметил на ковре пуговицу от мужского пиджака, собрался было и ее записать в улики, но вовремя сообразил: это же его собственная пуговица! Молча подобрав находку, он занялся креслами. Тщательный осмотр ковра, пола, штор и даже кадки пальмы не дал ровным счетом ничего. Гильзы не оказалось. И вообще никаких следов. Заведение держали в образцовой чистоте. А вот в обеденном зале запахи оставленных блюд навеяли утренний дурман. Стиснув зубы, Родион прошел в обеденный зал, обшарил скатерть, стулья и даже залез под стол. Ничего, кроме крошек и объедков, не попалось. Конечно, вряд ли убийца сбросил пистолет после выстрела. Слишком полезная вещица.

Отряхнув колени, Родион попросил созвать официантов, обслуживавших свадьбу. Четыре молодца, одинаковых с лица и фрака, выстроились в шеренгу под бдительным присмотром Шабельского: как бы чего не сболтнули лишнего. И молодцы, тщательно отводя взгляды от нитки без пуговицы, а носы от выдыхаемых паров, постарались на славу: на все вопросы ответы насколько правильные, настолько и бесполезные.

Общая картина получалась ясной. Свадьба приехала без опозданий, как и заказывали: около восьми вечера. Гостей было мало, особого веселья что-то не замечалось. Официантов удивило, что никто не крикнул «горько». Молодые сидели рядом, словно чужие. Сначала краткий тост сказал отец невесты, потом мать. Гости поднимали бокалы, но пили тоже мало, в основном закусывали, и даже разговоров особых не вели. Казалось, что в воздухе висит странное напряжение. К тому же мать жениха и его сестры были в траурном платье. Честно говоря, такой свадьбы никто не припомнил.

После второй перемены блюд гости стали подниматься из-за стола. Только невеста все время оставалась на месте. Ее мать привлекала внимание сильно открытым платьем, видно, кровь горячая, все время обмахивалась веером. Наблюдательным официантам показалось, что молодая вообще не смотрела на жениха, зато бросала взгляды на юного господина рядом с ее папашей. Когда Вальсинов вышел из-за стола и как оказался в креслах – сказать не смогли, якобы внимания не обратили. Тем более спинки высокие, человека почти не видно. Да и пальма прикрывала. Пока ее не сломали.

– Кто-нибудь подходил к жениху? – спросил Родион, пропуская колкость.

Но внятного ответа не получил. Холл находится так, что из обеденного зала не видно. Те, кто обслуживал у стола, не могли видеть, что происходит там. А носившие подносы по сторонам не смотрели. Не до того. Можно считать, рядом с убитым никого не видели. Или не заметили.

– А кто первым обнаружил тело?

Признался один из молодцов, назвавшись Никитой. Родион просил не жалеть подробностей. Но их нашлось немного. Пробегая в который раз с подносом, Никита заметил руку, безжизненно свесившуюся из кресла. В ресторане всякое бывает, человек может перебрать, может дурно сделаться. Никита подошел и вежливо осведомился, не нужна ли помощь. Сидевший в кресле не ответил. Тогда Никита зашел с другой стороны, увидел остекленевшие глаза да струйку крови на манишке и сразу кинулся за помощью. Официанты быстро собрались у кресел, но близко не подходили.

– Это вы, Никита, сообщили родственникам о несчастье?

Парень от этой чести отказался, передав ее метрдотелю.

– Это так полагается, – встрял Шабельский. – Сами понимаете, такая неприятность. Тут обхождение нужно. Наш Михаил Александрович от этого так перенервничал, что сегодня слег. Но если потребуется…

Родион милостиво разрешил не беспокоить, но спросил, что случилось дальше.

– А ничего, – ответил Никита. – Пока вы с приятелем не подошли.

– Неужели никто из родственников не пытался узнать, что произошло?

Оказалось, никто из гостей даже из-за стола не вышел. Как видно, боялись трупа.

– Откуда же узнали, что Вальсинов мертв?

На это Никита не нашелся, что сказать. Впрочем, как и его напарники.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Выстрела никто не слышал, а чтобы мелькнул пистолет – тем более не заметили. Что, в общем, сюрпризом не стало. Родион направился к выходу, но его придержал метрдотель:

– Господин Ванзаров, вы довольны, как вас вчера доставили, жалоб нет?

Вот, значит, какие подробности всплывают из хмельного забытья. Все оказалось проще некуда. Господин чиновник заверил, что всем доволен. Хотя боялся сгореть со стыда.

– В таком случае закрывать нас не будете? Претензии сняты?

Боясь выяснить, чего еще накуролесил в полном беспамятстве, Родион поклялся, что ноги его не будет в «Пивато» в ближайший век. Или дольше. Выскочив на Большую Морскую улицу, он понял, что делать больше нечего. Загадка не раскрыта, и надвигается фуражка городового. Осталась крохотная зацепочка: если кто-то желал Вальсинову смерти, зачем так торопиться? Зачем убивать прямо на свадьбе, рискуя быть пойманным на месте преступления? Ответов не было. А логика молчала.

И тут, засунув руку в карман пиджака, Ванзаров обнаружил смятый листок, список присутствовавших на свадьбе гостей. Буквы наползали одна на другую, строчки шли вкривь и вкось, но фамилии и адреса разобрать можно. Напротив троих накорябаны кривые галочки. Что означают? Он не мог вспомнить. Но интуиция подсказывала начать именно с них.

Темная прихожая пропиталась душным запахом лекарств настолько, что казалось, даже обои источают аромат валерьянки с винным уксусом. К стенам жались короба с хламом, тряпье навалено кучами, так что приходилось внимательно смотреть под ноги, а по углам волновались паруса паутины. Дух запустения и убожества прочно поселился в квартире. Бедность эта была того особого свойства, когда ею гордятся и выставляют напоказ: дескать, смотрите, какие мы нищие, но гордые. И, высоко подняв голову, несем свою нищету. Пусть в лохмотьях, но душа наша спокойна. При этом не желают ударить палец о палец, чтобы заработать на хлеб. С такими бедными, но гордыми Родиону уже доводилось встречаться.

Его проводили в крохотную комнатенку, забитую рухлядью. Давно не стиранные занавески пропускали такой серый свет, от которого и воздух казался серым, впрочем, может быть, он был серым от пыли. В углу комнаты на дряхлом комоде устроилась девица не старше лет восемнадцати. Она не поздоровалась и вообще никак не проявила понимания, что в доме чужие. Только смотрела широко выпученными глазами. С губы медленной сосулькой спускалась густая слюна.