– Ты правда хочешь сейчас поговорить об этом? Предстоит то, что ты называешь страшным словом «теория».

– А почему нет? Нам хорошо: не жарко, не холодно, свежая звездная ночь. До следующего секса все равно еще как минимум надо отдохнуть. А я уже сто лет не говорила ни с кем так умно по-русски…

После очередного поцелуя Артур переложил Олесю к себе на грудь головой и, поглаживая, продолжил:

– Хорошо. Тогда давай начнем с разницы между количественным и качественным описанием реальности. Вот скажи, какого цвета этот фонарь на крыше отеля?

– Красного. Хотя, может быть, немного отдает в оранжевый. Но скорее красный.

– Ладно, я согласен – красного. И учитывая то, что мы друг с другом полностью солидарны, как ты считаешь, одинаково ли мы воспринимаем этот красный цвет?

– Наверное, нет. Опять же, у каждого свои нюансы, оттенки. Оранжевый, наверное, не просто так у меня прозвучал.

– Давай проведем мысленный эксперимент. Представь на секунду, что на самом деле я вижу этот красный так, как ты видишь зеленый. То есть визуальное восприятие этого красного у меня полностью соответствует восприятию зеленого у тебя. Как ты могла бы это проверить?

– Задать тебе вопрос про цвет. И если у тебя будет «зеленый» там, где у меня должен быть – «красный», значит, вуаля! – с расстановкой произнесла Олеся.

– Но у меня все время будет звучать «зеленый» там же, где и у тебя. И «красный» тоже. Я не дальтоник и неплохо различаю цвета. Ответы каждый раз будут безошибочными. Честное слово.

– Ага. То есть мы оба будем смотреть на зеленый, называть его «зеленым», но видеть по-разному? – подняла бровь Олеся.

– Именно. Так же с красным, синим, черным и всеми остальными цветами. Как ты могла бы узнать о том, как на самом деле я их вижу?

– Хм… Наверное, никак. Если не смогу забраться к тебе в голову каким-нибудь чудодейственным способом. И ты хочешь сказать, что в реальности видишь красный так, как я зеленый?

– Совершенно необязательно. Я хочу сказать, что, не получив доступа к моим мыслям и восприятию, ты этого просто не узнаешь. Вполне вероятно, что я вижу красный так, как ты никогда и ничего не видела. Что само понятие «видеть» и понятие «цвет» для тебя имеют другое значение. То же верно и в обратную сторону. Я не могу с уверенностью представить твое восприятие самых обычных цветов.

– Интересно…

– Следующий шаг, – продолжал Артур. – Как ты полагаешь, всё это относится только к цветам, или также к звукам, запахам и ощущениям со вкусами?

– Наверное, ко всему относится. Получается, даже нюхая и слушая одно и то же, мы на самом деле чувствуем и слышим внутри совершенно разное?

– Проблема настолько глубока, что даже трудно определить, одинаковое или разное мы видим, чувствуем и слышим. Если нет одного субъективного лекала, которое мы могли бы прикладывать к сознаниям разных людей, то как это узнать?

– Действительно, сложновато. Но погоди, есть же разница в восприятии людьми картин, подборе одежды. Вот, например, Машка постоянно здесь, в Тае, носит зеленое с оранжевым. А мне это сочетание кажется дико аляповатым, – задумчиво протянула Олеся.

– Да, вопросы эстетики и вкуса – это косвенный способ убедиться в том, что отличия в субъективном восприятии – qualia, как это принято называть, – между людьми, по всей видимости, все-таки есть. Но, как ты понимаешь, не прямой и не до конца убедительный. А теперь еще один шаг вперед – а есть ли такое лекало для сравнения разных восприятий у тебя для себя? В рамках твоего, отдельно взятого, сознания? – задал вопрос Артур.

– Наверное, да. Это воспоминание. Я же могу вспомнить, как всё выглядело раньше – и сравнить с тем, как выглядит сейчас.

– Да? А ты уверена, что воспоминания эти реальны? И не содержат в себе искажений? Особенно относительно того, что не передается в словах, например, конкретного способа видеть цвета? Ведь, как мы выяснили, точное восприятие тобой цвета в понятие «красный» или «синий» запихнуть невозможно. Помнишь, что ты говорила про школу и ускользающие способы ощущать мир?

– То есть ты хочешь сказать, что мир, который я вижу, в действительности полностью создается в моей голове и не имеет никакого отношения к реальности? – вскинула на Артура взгляд Олеся.

– Ну почему, к реальности-то он как раз имеет определенное отношение. Важно лишь понять, какое. И что именно называть «реальностью». Если даже красный цвет мы можем воспринимать совершенно по-разному, представляешь, как все непросто с таким высокоабстрактным понятием?

– У тебя прямо-таки талант объяснять простые вещи через сложные… С другой стороны, и поспорить трудно. Как-то так оно всё и устроено. Удивительнее всего то, что ты это передаешь словами. При этом говоришь, что язык – постоянно подводит, и вообще ненадежный и постоянно обманывающий нас союзник. Не похоже ли это на противоречие? Как мы тогда сейчас понимаем друг друга? – чмокая Артура, промурлыкала Олеся.

– Опять же, полезно уточнить, что такое язык. И в каком именно смысле мы друг друга понимаем. Можно сказать, что существует несколько языковых уровней. На первом – наименее детализированном – язык используется для того, чтобы обеспечить бытовые взаимодействия. Это так называемый конвенциональный язык. Например, если бы мы с тобой переходили дорогу, и я бы сказал «красный», этого было бы вполне достаточно, чтобы обеспечить «деятельное понимание» и не умереть под колесами неожиданно налетевшей машины. При этом всем участникам коммуникации по большому счету не важно, что именно там видит или чувствует внутри другой. Поверхностное понимание достигнуто – и нормально.

На втором уровне – который у нас с тобой неплохо выстраивается сейчас – уже осуществляется попытка пробиться к «внутреннему языку» другого, то есть описать структуру эмоциональных состояний и восприятий. Настолько точно, чтобы можно было потом с помощью описания помочь другому пережить нечто, близкое к тому, что переживаешь ты. Правда, без особой уверенности в результате.

И наконец, язык третьего уровня – это сам внутренний, или «индивидуальный», язык твоих мыслей и состояний. В некотором смысле ты постоянно общаешься на нем с собой. Например, для того, чтобы вспомнить или представить что-то. Именно он дает тебе произвольность, позволяющую закреплять для себя смыслы, переживания – и потом возвращаться к ним. Внутренний язык настолько глубок и реален, но при этом незаметен и повседневен, что передача на нем означает прямое воспроизведение в твоем сознании того, что имелось в виду. То есть ты просто видела бы, чувствовала и слышала в абсолютной точности все транслируемые с его помощью мыслеформы. И, вполне вероятно, даже без возможности определить, твои это мысли или чьи-то, индуцированные со стороны. Но опыта достижения такой глубины у обычных людей просто нет.

– Ты опасный человек, Артур, – вздохнула Олеся, подгибая колени и поправляя пляжную подстилку, наброшенную на ноги. – Пойдем уже из бассейна, становится прохладно…

…Вот и сейчас, несмотря на то, что ресепшн после завтрака буквально оплывал от жары, на ее ногах, полулотосом сложенных на диванчике, лежало белое отельное полотенце – у Олеси под кондиционером постоянно что-то подмерзало. Каждая их встреча неизменно сопровождалась элементами борьбы с прохладой: то утренней, то ночной, то вечерней – при том, что сам Артур скорее радовался возможности избавиться от вездесущего зноя.

– Привет, солнце. Ты сегодня во сколько освобождаешься? – спросил Артур.

– В районе семи. У меня экскурсия на ферму слонов.

– Опять животноводство? – улыбнулся Артур. – Ко мне вечером заскочишь? Я уже к этому времени буду свободен.

– Постараюсь. Не знаю пока, как там после сложится.

– Постарайся. Ты ведь в курсе, что сегодня Фул Мун Пати? Поедем?

– В курсе. Очень-очень постараюсь. Ну всё, чмокки. Возвращается моя паства из столовой.

Лучезарно улыбнувшись возвращающейся из столовой группе тёток с детьми, Артур отошел – вот уже месяц они с Олесей время от времени встречались у него в домике, поскольку сама она жила с соседкой, но переезжать к нему по каким-то своим причинам насовсем не хотела. Пока Артура это устраивало.

За это время у них даже успела сформироваться своеобразная традиция – после секса гулять по берегу моря и беседовать о разных вещах под звездами. В основном, после общетеоретического начала, задаваемого Артуром, разговор плавно перетекал на непростые взаимоотношения Олеси с мамой и подругами и другие психологические заморочки. Эти прогулки на некоторое время приводили Олесю в сбалансированное состояние, позволявшее, в зависимости от степени удовлетворенности, относительно спокойно идти спать либо к Артуру, либо к себе.

Упорное нежелание Олеси окончательно переезжать до поры до времени было темой необсуждаемой. Поэтому Артур и не пытался её форсировать, решив, что всё так или иначе образуется само собой – к лучшему…

– Good luck! – сказал напоследок дилер, сверкнул белками глаз и удалился.

Стафф добывался на Ко-Пангане достаточно нетривиальным образом: надо было просто подойти к ближайшему парню в дреддах и улыбнуться. Присутствующая в больших количествах повсюду полиция как бы понимала, что Full Moon Party без веществ – всё равно, что Ленин без кепки, но смотрела на это сквозь пальцы, справедливо полагая, что не стоит подрывать основу туристического процветания острова. Подразумевалось, что веселящаяся молодежь на пляже ведет себя таким специфическим образом из-за пресловутых алко-«magic buckets».

При осуществлении всего комплекса мероприятий по добыче стаффа в Таиланде Артуру почему-то неизменно вспоминалась старая советская игра «Электроника ИМ-03: Тайны океана» про подводников, которые, ускользая от щупалец огромного кракена, потихоньку подворовывали глубоководное золотишко. Судя по выражению на пиксельной морде моллюска, ему и без акванавтов было непросто, да и щупальца отрастали слишком медленно для того, чтобы всерьез кого-то поймать. В общем, интернациональному психоделическому движению на Пангане на некоторое время удалось достичь определенного баланса интересов с правящей политической системой. К вящему коррупционному удовольствию каждой из сторон.

К сожалению, не везде кракены были так сговорчивы – на Гоа, по его наблюдениям в последние годы, наоборот, неуклонно нарастала обратная тенденция «давить и не пущать»: с каждым годом индийское государство становилось всё более и более милитаризированным, а полиция – все жестче и злее по отношению к иностранцам. В Таиланде же, несмотря на обилие американских фильмов, повествующих о жестокости и засилии полицейского произвола, эволюция скорее протекала в обратном направлении. Артур задумался, почему это так.

Действительно, в конце 90-х вышла целая плеяда голливудских муви – «Пляж», «Разрушенный дворец» и т. д. – цель которых, похоже, заключалась в том, чтобы отучить американское население от отдыха в Таиланде и переориентировать его на «родные» Гавайи и Филиппины. Учитывая, что до этого времени Тай был союзником США – достаточно вспомнить о том, что разврат и грязь, ставшие своеобразной визитной карточкой Паттайи, явились последствием дислокацией там военно-морских баз в 60-70-х, с которых стартовали вертолеты и корабли в период вьетнамской войны – должно было произойти что-то существенное, но, как и все серьезные события, малозаметное со стороны, что и охладило отношения между двумя государствами ближе к концу века.

Однако это охлаждение определенно пошло Таиланду на пользу: в отличие от тех же Филиппин, в которых молодежь поголовно мечтала свалить в Штаты, тайцы за пределы своей страны особенно не стремились – в стране действительно было хорошо, и уезжать отсюда совершенно не хотелось. В очередной раз благодаря мудрости тайских дипломатов Сиам сумел невредимым проскочить между щупалец мирового гегемона и сохранить обретенное золотишко. Вместе со своей нативной культурой, религией и расслабленно-созерцательным отношением к жизни…

То ли стафф оказался на этот раз каким-то специфическим, то ли физиологическое состояние как-то странно наложилось на внешнюю суету и неистовый хоровод огней, но Олеся, обычно любившая надолго зависать на подобных вечеринках, уже через 30 минут после начала танцев запросилась в тишину и уединение.

Отель, в бассейне которого они так удачно провели ночь в прошлый раз, на этот раз был заполнен людьми, ярко освещен и тщательно охранялся. В результате, потыркавшись некоторое время по шумным окрестностям Хаад Рина, они осели в кафе под названием «Better than sex», куда долетал только отдаленный «тынц-тынц» – выцветший отголосок безумия, творящегося на пляже. Зато из этого заведения открывался прекрасный вид на по-настоящему полную луну и всю тяжесть тел, вне зависимости от их состояния, были готовы принять на себя невероятно удобные пуфы.

Здесь Олесю и накрыло. Артур же напротив, ощущал традиционный в таких случаях эмоциональный подъем и бодрость мысли. Весело и искрометно подшучивая над окружающими их персонажами, он почувствовал, что Олеся начинает уплывать куда-то в тёмные и мутные глубины своих проблем и рискует совсем утонуть, если не поддержать словесными опорами слабеющий огонек ее мысли и не придать эмоциям правильный вектор.

– Помнишь, в прошлый раз в бассейне мы говорили о качественных различиях к восприятию реальности? – неожиданно-серьезно спросил он.

В ответ Олеся неопределенно, но скорее утвердительно боднула головой воздух.

– Так вот, я думаю, сейчас, в этом состоянии, тебе очевидно, что qualia отличают не только одно сознание от другого, но и разные состояния одного и того же сознания во времени.

Олеся перевела остекленевший взгляд на отблеск луны на поверхности моря, и Артур, ничуть не смущаясь, продолжил:

– Так вот. Я предлагаю для удобства называть то, что отличает именно это состояние, именно этот момент, нуминозностью. Нуминозность – это аспект восприятия мира, обладающий неповторимостью. Это определенный способ смотреть, чувствовать, вдыхать аромат реальности, по которому ты могла бы опознать, кому именно принадлежит восприятие, если бы каким-то чудом смогла оказаться в голове у другого. А находясь в своей голове ты опознаешь по нему конкретный момент, в который это восприятие имело место.

Получается, что способ восприятия является действительно непередаваемым с помощью обычного конвенционального языка и абсолютно запредельным для другого человека – в своей нуминозной части. А вот в структурной своей части он вполне передаваем – и это в действительности происходит: с помощью книг, фильмов, музыки. Искусства в широком смысле.

Олеся с трудом разлепила губы, стараясь сделать интонацию вопросительной:

– И?

– Нуминозным вполне можно также назвать сложный интегративный фон, который называется «духом эпохи». Например, научно-фантастические советские психоделические мультики 70-х или шпионско-патриотические фильмы 80-х выступают чистой нуминозностью для западного человека – потому что порождающая их структура восприятия построена на совершенно иных принципах, резко отличающих феноменологический мир homo soveticus от любого другого, и сами эти фильмы ее не проблематизируют, не стремятся объяснить, а просто подразумевают. А иногда и гипертрофируют, используя и доводя до художественного совершенства: ведь супервысокотехнологичный конспиративный совок, вполне вероятно, в реальности не существовал в восьмидесятых нигде, кроме сознания зрителя, в голове которого еще долго звучала музыка Эдуарда Артемьева после просмотра сериала «ТАСС уполномочен заявить». Это станет еще более очевидным, если рассмотреть особую трансцендентность советского космоса, составляющую фон мультфильмов наподобие «Фаэтон – сын Солнца». На примере структурной нуминозности такого рода, разделяемой некоторой группой, можно легче понять идею нуминозности личной, для которой нет общего языка и других средств передачи.

Артур коротко взглянул на молчащую Олесю и продолжил:

– И вот о чем я, собственно, хочу сказать: что если глубина и уникальность этой нуминозности определяет ценность отдельно взятого человеческого существования? Ведь именно она является абсолютным различителем, индивидуализирующим каждого. Всё, что сделано тобой в жизни, но не запечатлело на себе отпечатка твоей нуминозности, с таким же успехом могло быть сделано кем-то другим, а значит, не является по-настоящему и неоспоримо твоим, неотъемлемым от тебя вкладом в реальность. Понимаешь?

Олеся медленно кивнула. Остановившийся взгляд и расширенные зрачки говорили о том, что всё сказанное воспринимается достаточно глубоко.

– Продолжай, – прошептала она.

– Получается, что любой субъективно значимый смысл, способный индивидуализировать тебя как человека, неизбежно связан с запечатлением этой нуминозности, то есть… творчеством. А что такое творчество? Творчество – это создание новых структур. Нуминозность это основа любого творчества, его порождающий базис, который выражается в музыкальных, художественных, социальных и каких угодно еще структурах. Ну или не выражается – и тогда реализуется только внутри ума.

– Значит, по-твоему, жизнь всех, кроме творцов, бессмысленна? – Олеся на глазах оживала и приходила в себя.