Цитаты из книг автора «Анни Эрно»

Моя мать принадлежала к довоенному поколению, поколению греха и стыдливости во всем, что касается секса. Я знала, что ее убеждения незыблемы, и моя способность терпеть их могла сравниться разве что с ее способностью убеждать себя в том, что я их разделяю.

Еще со школьных времен я неплохо обращалась с концепциями. Я понимала, что сочинения и другие университетские работы носят искусственный характер, но испытывала своеобразную гордость, демонстрируя, что умею их писать, и думала, что такова плата за то, чтобы «попасть в книги», как говорили мои родители, и посвятить этим самым книгам свое будущее.

(Если бы мне нужно было изобразить это событие моей жизни в одной картине, я бы нарисовала столик у стены, накрытый клеенкой, а на нем эмалированный таз, где плавает красный зонд. Чуть правее – расческа. Но не думаю, что хоть в одном музее мира висит полотно «Мастерская фабрикантши ангелов».)

Ни он, ни я ни разу не произнесли слово «аборт». В языке ему не было места.

Нежность, почти смущение — так всегда между теми, кто больше не живет вместе.

В том мире, в котором она выросла, сама идея сексуальной свободы девушек даже не обсуждалась: это было равносильно нравственному падению. Говорить о сексе значило либо нести похабщину «не для юных ушей», либо судить о чьем-то моральном облике, подобающем или неподобающем поведении. Мне мама ничего об этой стороне жизни не рассказывала, а спросить я не смела: в то время любопытство считалось началом порока. Помню волнение, когда пришлось признаться ей, что у меня начались месячные, впервые произнести при ней это слово, и ее смущение, когда она дала мне прокладку, даже не объяснив, как ею пользоваться.

Она знала все хитрости, помогающие хоть немного ослабить тиски бедности. Эти знания матери веками передавали дочерям, но на мне эта цепь прерывается. Я — только архивистка.

Я сознательно игнорировала реальность.

Сама незначительность этих слов имела для меня ужасный смысл: я была исключена из нормального мира.

Я попала в капкан, и то, что теперь росло во мне, было в каком-то смысле социальным провалом.