***

Чтобы узнать любого иностранца как можно лучше, нужно, во-первых, выучить его язык, во-вторых, подробно ознакомиться с тонкостями его питания. Может, это и не единственные компоненты познания чужой культуры, но уж точно немаловажные.

Да, наверное, у всех людей различные пути познания, но цель-то должна быть одна. Ну, или очень похожая. Хочется гармонии, красоты, совершенства. Некоторые путают эти понятия с покоем, стабильностью и благополучием. Мы же искали их в новом, неизведанном, непредсказуемом.

Кто-то узнает, ранее полюбив, а кто-то влюбляется, лишь познав. Счастливы, уверовавшие изначально, как дети, без теорем и доказательств. Я же была из второй категории: вера в моей душе могла родиться только через знание, через понимание общих и частных закономерностей.

Испания у меня всегда ассоциировалась лишь с несколькими стереотипическими понятиями, названиями и личностями. Где-то далеко, как-то мифически туманно, хоть и невероятно солнечно, с поволокой средиземноморского эротизма. Что-то музыкальное, ритмичное, страстное, изредка кровавое. Одним словом, далекое, неизвестное, малодоступное, а потому желанное.

Мы провели не более пяти часов в воздухе и перенеслись в столицу другого мира, наверное, похожую на все столицы, но для нас совершенно иную. И действительно, здесь было много непривычного, хоть в целом и не встречалось ничего фантастического.

Нас добродушно баловало солнце. Тело чувствовало, как жизненная активность усиливается почти в полтора раза по сравнению со странами нашей полосы. Трудно с уверенностью утверждать, но, вероятно, это была одна из причин долголетия испанцев. Если верить статистике, то средняя продолжительность жизнь в этой обласканной Фаэтоном стране составляла около семидесяти лет у мужчин, и около восьмидесяти пяти у женщин.

Вот, к примеру, сиеста. У кого она вызывала бурное неодобрение, как ни у жадных до развлечений и неумеренного чревоугодия туристов? Самим же испанцам она не мешала поддерживать приличный уровень жизни в своей стране. Да, они несколько часов к ряду попивали обжигающе ледяные напитки, пересиживая летнюю жару. Они уважали сам процесс, совершаемый неспешно, словно через вкусовой язык пития происходило прикосновение к каким-то высшим истинам. При всём при этом, практически все испанцы поднимались до рассвета и отправлялись спать тоже почти на рассвете. И откуда только силы у них брались? Ранним утром начинался трудовой день, приблизительно с двух до пяти – перерыв, затем – новый подход к работе, а ближе к полуночи – та самая Ла Мовида, тусовка, движуха (да простят мне читатели такой жаргонный термин), затягивающаяся порой на всю ночь. Движение, которое нас покоряло, «вечный двигатель», вживленный от рождения в душу каждого местного жителя, имело свойство уменьшать количество депрессий и не позволяло испанцам заниматься психологическим «самокопанием».

– Непривычный жизненный ритм. А не много ли они отдыхают? – задавалась я вопросом, как придирчивая северянка. И сразу же отвечала себе, – Да, у них немало свободного времени. Но ведь русская пословица гласит: кто как ест, тот так и работает. А ещё говорят: если хочешь узнать, умеет ли человек работать, посмотри, умеет ли он отдыхать. Это одно из отличий жителей субтропиков – они знатоки по части насыщенного досуга, не всегда ограниченного лишь бутылкой пива и пачкой чипсов перед экраном телевизора.

Общение – вот что было цементирующей основой их отдыха. Потому и стояние в очередях казалось им удобным поводом для беседы. Всё остальное – бесполезная трата времени. Поздно вечером и почти всю ночь, и в будни, и в конце недели улицы были переполнены общающимися людьми. Друзья шумно обсуждали события прошедших дней. Совершенно незнакомые люди, совсем немного подогретые алкоголем, заслышав неподалеку веселую музыку, начинали подпевать, подтанцовывать, а потом, глядишь, и вся площадь уже колыхалась в едином, никем не навязанном, но органически родившемся ритме. И каждый, горожанин или турист, европеец или азиат, переполнялся единым чувством. Смешавшись с запахом печеной тут же на углях кукурузы, жареных каштанов, сигарным дымом и ароматом цветов, это единение возвышалось над толпой, едва касалось верхушек деревьев и католических храмов, священным оберегом окутывало город.

Невозможно было пройти и метра по улице, чтобы не увидеть в окне квартиры, магазинчика или в укромном уголке двора изображение библейского сюжета рождения младенца Иисуса в Вифлееме. На Пласа Майор, что означало – Большая или Главная площадь, шла традиционная рождественская ярмарка. Здесь можно было купить всё: фигурки Иисуса, Девы Марии, волхвов, даже овечек и других домашних животных; множество атрибутов, с помощью которых в любой квартире воссоздавались события двухтысячелетний давности, легшие в основу столь великого и радостного христианского праздника. Фейерверки, маски, разноцветные парики, елки всех размеров, мишура и тысячи прочих мелочей можно было приобрести в этом жужжащем, как улей, месте. Вот только нам пока нечего было украсить – на нашей новой родине своего жилищ мы ещё не получили. И никто не знал, удастся ли нам когда-нибудь его иметь.

Глядя из окна хостела, я думала о том, какое количество продуктов необходимо среднестатистической испанской семье, чтобы, ни разу не выходя в магазин в течение двух недель рождественских каникул, умудриться, как минимум, трижды в день накрывать обильный праздничный стол.

Коронным праздничным блюдом являлся, конечно же, хамон. Со временем я поняла, что если человек не в силах полюбить этот продукт, то он никогда не сможет полюбить Испанию. Хамон – предмет гордости испанской кухни, настолько почитаемый, что даже магазины, в которых он продавался, назывались ни много, ни мало – Музей Хамона. Сложной технологии приготовления этого свиного окорока посвящен не один том. Если совсем просто, то хамон – это вяленая ветчина. Этот деликатес стоил недешево, если покупать всю ногу целиком. Испанцы среднего достатка приобретали её вскладчину, затем делили на всех, чтобы каждому на Рождество и другие праздники досталось хотя бы понемногу. Говорили, что Колумб не доплыл бы до Америки, не будь на его судах достаточных запасов вяленой свинины, которая хранится невероятно долго. Одна семья могла лакомиться им целый год, экономно срезая тонкими пластиками. Некоторые знатоки, после того, как всё вяленое мясо срезано, варили на оставшейся косточке бульон необычного вкуса.

– Кстати, о бульонах. Это не от него ли такой запах по всем углам города? Даже через закрытые окна просачивается.

– Смотри, в Интернете пишут: «В праздничное меню обязательно должен быть включен один из традиционных супов. Практически все они изобилуют чесноком…»

– Точно, чеснок переносит запахи ещё больше, как грызун какой-то.

– «Весь этот процесс, как и процесс приготовления супа на основе кости, оставшейся от хамона, сопровождается довольно резким запахом, пронизывающим весь город. Стоит выйти на улицу, как одежда, волосы, кажется, даже и кожа впитывает в себя стойкий мясной и чесночный ароматы».

– Вот когда можно с сожалением вспомнить о нашем гостиничном номере – там был кондиционер.

– Наверное, придется с этим мириться. Не для того мы сюда летели, чтобы прятаться в гостинице от местных запахов. Это же колоритные нюансы, тонкости аборигенской кухни. Пойдем на улицу – будем впитывать Испанию кожей.

А ведь действительно: никакие мандарины, росшие здесь прямо на улицах, никакие салюты, танцы вокруг ёлки и многочисленные фигурки Санта Клаусов, взбиравшихся по крохотным лестницам в дымоходы, не рассказали бы об этой стране столько, сколько мог поведать дух настоящего мадридского чесночного супа и вкус самого ценного сорта вяленого хамона – Пата Негра, что в переводе означало – Черная нога.

В канун Рождества, ожидая апогея народных гуляний, мы одевались особенно тщательно, надеясь принять участие в чем-то грандиозном. Но, выйдя на улицу, были разочарованы. Город словно вымер. Мы не знали испанского, но могли узнавать речь по мелодике и некоторым словам. Так вот, испанцев мы не встретили. Все рестораны и кафе были закрыты. Проще, наверное, в этот вечер было бы увидеть здесь какого-нибудь земляка, жившего в Москве на одной с нами лестничной клетке, с которым не пересекались годами, чем обнаружить испанца на пустынной улице Мадрида. Рождество – праздник семейный. Он собирал ближайших родственников вокруг домашнего очага, освещающего всё происходящее сакральным сиянием.

– Что будем делать? У нас в хостеле даже никакой еды не припасено на всякий случай.

– Почему? У нас есть сухой паёк из столовой для бездомных.

– Да уж, рождественский ужин – что надо.

– Пойдем искать китайские магазинчики – им Рождество не помеха.

Блуждая по центру города в поисках ларька, которые тут чаще всего содержали граждане самой многонаселенной страны мира, мы робко заглядывали в окна, как бедные родственники, не допущенные к таинству, свершающемуся в каждом доме, независимо от его достатка.

Словно подчиняясь одному из непреложных законов природы, ровно через сутки жизнь вновь разлилась по узким мадридским улочкам. И мы, приезжие, с завистью наблюдали, как изменились горожане за одну ночь, какой просветленностью они отличались от самих себя – тех, какими были ещё вчера. И вновь мы забыли о собственной отчужденности, нахлынувшей на нас в опустевшем Мадриде, потому что добродушные хозяева города, выходя из домов, одаривали окружающих своей любовью, словно продолжая рождественское священнодействие.

Конечно, Москва нас разбаловала, мы привыкли к помпезности и масштабности праздников. Поэтому и новогодняя ночь в Мадриде показалась нам недостаточно зрелищной.

– Местные жители начисто лишены страсти к гигантомании.

– Да, ты видишь, какие испанцы малорослые в массе своей? Они среди больших построек совсем потерялись бы.

Разглядывая скромное, но яркое убранство, всматриваясь в разгоряченные лица людей, я думала, что самое ценное в любом празднике – это умение прожить, прочувствовать момент счастья и светлой радости. Мы были вместе, мы держались за руки и знали, что испанцы с нами солидарны. Да, салют был небольшой и не выглядел роскошно, но дело ведь было не в салюте, а, скорее, в его ожидании.

Около одиннадцати часов вечера мы с трудом выбрались на Пласа дель Соль – Площадь Солнца. Лучами от неё в разные стороны расходились несколько крупных улиц, переполненных ждущим Нового года людом. Обитатели близлежащих домов вышли на балконы и бросали нам на головы блестки и конфетти.

– Смотри, у них тут разрешено шампанское с собой приносить.

– Да, а пластиковые стаканы какие гигантские – туда литр, наверное, войдет.

– А что у них за банки консервные?

– Не знаю, по рисунку на этикете похоже на крыжовник.

– Может, оливки?

Рядом с нами шумела компания подвыпившей или просто весёлой молодежи. Они раздавали всем вокруг пластиковые стаканы и откупоривали бесконечные бутылки шипучего напитка. Мы пытались отказаться, но это было бесполезно.

– Как-то неловко. Пристроились тут и даром будем пить.

До Нового года оставалось пять минут.

– Ладно, мы же не знали, что можно приносить с собой.

– Берите, берите, вот сейчас налью вам, – громыхал вокруг нас виночерпий, – А где ваш виноград?

– А, это был виноград…

– Эй, ребята, дайте-ка коробку! У наших гостей тут винограда нет. Как же так? Без этого нельзя, без этого и Новый год – не Новый год.

– Ты понимаешь, что он говорит?

– Очень смутно, но отказываться уже неудобно.

– Слушайте, когда начнут бить часы на башне. Видите, – показал он наверх, – Там часы. Понятно? Тик-так-тик-так. Да? Вот когда начнется отсчет, нужно на каждый удар съедать по виноградине и загадывать желание. Двенадцать, ясно? Двенадцать ударов. Здесь в каждой банке двенадцать штук.

– Эй, Хорхе, иди сюда, сейчас начнется.

– Ну, я пошел. Вы поняли хоть? Ладно, смотрите, – он показал пальцами на глаза, – Смотрите на меня, и все будет ОК.

И всё началось, и начался отсчет, и мы глотали виноградины одну за другой, захлебываясь счастьем и умилением от этого маленького доброго поступка в наш адрес, который должен был бы стать нормой человеческих отношений.

– Ты заметила, что виноград без косточек?

– А банки, эти банки. Они ведь специально их производят – к Новому году. Ну, молодцы!

Да, в эту ночь непривычная глазу внешняя скромность потонула в море простых человеческих эмоций. Не шикарностью салюта и не высотой, на которую взлетали фейерверки, измерялись отношения между человеком и человеком, между государством и его народом. В тот момент нам казалось, что божественная гармония присутствовала во всем: даже в странном для нас соотношении крохотной мадридской площади с необозримым пространством души испанца, стремящегося жить по простой и понятной заповеди: возлюби ближнего своего, как самого себя.

Мы здесь не дома – мы были в гостях. Мы были пришельцами, но не разрушителями, а влюбчивыми путешественницами, пытающимися не только смотреть, но и видеть. Мы тогда ещё и тысячной доли информации не получили об этом иберийском крае, но всё, что нам удалось узнать, мы пропускали, как электрический разряд, сквозь наши сердца. И это давало нам право, навсегда оставаясь русскими, на секунду почувствовать себя испанцами.