Как к нам начинают стучаться проблемы, а мы от них беспечно отмахиваемся

У двери в квартиру я останавливаюсь. Прислоняюсь к ней и пытаюсь «надеть» нормальное веселое лицо, чтобы не испугать сына. Прошло уже несколько часов после аварии, но я еще не пришла в себя, и даже одно воспоминание о ней заставляет сердце бешено колотиться и темнеет в глазах.

Сейчас, сейчас… Спокойствие, только спокойствие… потихоньку открываю дверь ключом и слышу в комнате какие-то голоса. Говорят… похоже, по-английски?! Кто? Радио, что ли работает? Я уже совсем было собираюсь выдать свое присутствие, как узнаю голос сына.

– Дорогие радиослушатели! Начинаем нашу передачу! С любой песни, которую вы пожелаете! – он говорит громко и торжественно, немилосердно картавя и шепелявя. Но так, будто и правда перед ним – тысячи слушателей. Я замираю.

– Слушайте Пятую симфонию Бетховена!

Но раздаются почему-то первые аккорды бетховенской «Оды к радости», и я понимаю, что сын играет ее на слух. И не просто играет, но и поет. Только на каком языке?! Я понимаю, что это какая-то тарабарщина, но если не вслушиваться, кажется, что он поет по-английски. Полная имитация! Через несколько тактов он сообщает:

– Итак, вы послушали классную песню! Пятая симфония Бетховена, да еще и со словами! Слова мои…Теперь будет другая песня, называется «Египетская».

Дальше идет импровизация в восточном стиле, если это можно сказать о композиции, сочиненной ребенком, год назад только начавшим обучение музыке. Я стою в коридоре, боясь шелохнуться. Сын имитирует английскую речь, разговаривая сам с собой то грубым, то тоненьким голосом – будто общаются разные люди. Словно кто-то кому-то задает вопрос в прямом эфире, как на настоящем радио. Но такие передачи только недавно появились!

Наконец он сообщает:

– А сейчас будет торжественная песня – божественная!

Господи, все в одной куче!

Начинается практически идентичная имитация церковной службы – с песнопениями тоненьким голоском, которые басом подхватывает «дьякон». Он по-прежнему так увлечен своей игрой, что замечает меня только тогда, когда я на последних его словах: «Дорогие друзья, мы заканчиваем нашу передачу!» осторожно просовываю голову в комнату…

Я отвозила дочь в небольшой районный центр, в детский санаторий. Несколько лет назад у нее обнаружились проблемы с позвоночником, нужно было принимать экстренные меры, которые бы могли остановить необратимые изменения. Дочь жила там месяцами, училась. На ледяной дороге нашу машину занесло, отбросило сначала на встречку, а когда водитель невероятным усилием выкрутил руль, машину кинуло в кювет на противоположной стороне, где она застряла в сугробе… Потом, отойдя от шока, он скажет: «Будто гигантская рука сверху схватила и стала крутить… Ничего сделать не мог!» Меня же трясло всю дорогу до санатория и обратно.

Хорошо, что Тима с собой не взяла. Весь год до школы он находился дома один, после того как мы ушли из детского сада. Садик был от завода, завод этот в начале девяностых работал вполсилы, детей забирали часа в четыре. Меня в это время пригласили редактором в новое интересное издание. Бежать сломя голову за ребенком в детский сад в разгар рабочего дня я, понятное дело, не могла, вот и пришлось воззвать к его ответственности.

Надо сказать, что перспектива сидеть одному дома никак его не испугала. Он всегда находил себе занятие, долго играл с какой-нибудь игрушкой, сам себя развлекал.

С музыкой же получилось так.

Еще в детском саду дочку записали в музыкальную школу – пришла учительница и отобрала двух девочек. Я сначала удивилась – Машка не могла спеть простенькую песенку, жутко фальшивила. Но оказалось, что у нее прекрасный внутренний слух, и мне пообещали, что к окончанию школы она будет петь… ну не как оперная солистка, но как приличный участник хора точно. Так и получилось. Водить Машу в школу нужно было пешком несколько остановок – транспорт ходил очень плохо, да и с коляской в автобус влезть было довольно проблематично. Тим у нас тогда только родился.

Мне очень хотелось, чтобы дочка играла на пианино. А ей хотелось рисовать… Это уже много позже выяснилось. Но она была доброй и послушной девочкой, с которой мы не знали никаких проблем. «Мама сказала», – этого было достаточно. И мы пошли в школу. Тима таскала с собой – с кем оставишь? Муж на работе с утра до ночи, никаких родственников нет. То несла его то на руках, то в коляске везла. Однажды зимой тащила сына на санках, санки наехали на кочку, перевернулись. Ребенок вывалился. А мы с дочкой идем дальше, увлеченные разговором. И только метров через пятьдесят я поняла, что санки вдруг стали подозрительно легкими! Оглядываюсь и вижу – Тим лежит молча на снегу и ждет, когда про него вспомнят…

Ему было четыре года, и на одном из праздников в музыкальной школе, куда мы, конечно же, заявились все вместе, учительница дочери вдруг сказала:

– Как он здорово ритм чувствует! Приводите его ко мне заниматься, все равно сюда вместе ходите.

– Да ему только четыре, – удивилась я. – Какие с таким малышом занятия?!

– Ничего, я вижу – у него получится.

Наш малыш начал заниматься музыкой, когда ему не исполнилось и пяти лет. Музыка потом настолько прочно войдет в его жизнь, что заполнит все клеточки сознания, перекроет собой все мироздание, разделив существующие вещи и действия на значимые и нет. Музыка – это значимое, все остальное – ерунда. Вот так интуитивный порыв педагога, наверняка просто увидевшей еще одного неплохого ученика, сыграл в жизни сына не просто значительную, а судьбоносную роль. А иногда мне кажется, что музыка словно ждала, когда появится Тим и выберет ее…

Сын все последующие годы будет только доказывать мои предположения – он станет выбирать только то, что интересно и нужно ему, а не взрослым дядям и тетям, которым кажется, что «другое» – важнее. Я еще не знаю о диагнозе, и его поведение не предвещает ничего необычного, оно вполне укладывается в рамки малышовой «нехочухости».

Но ближе к четырем годам ребенок, который обожал купаться, вдруг наотрез отказывается даже приближаться к ванной комнате. Каждое купание сопровождают поистине душераздирающие сцены. Я беру его на руки, и заговаривая зубы, несу к ванной. Только лишь увидев дверь ванной, он начинает вопить не своим голосом.

– Сынок, ну не плачь, мы сейчас с тобой будем кораблики пускать! – пытаюсь еще уговаривать его я. – Смотри, какая водичка!

Но он не обращает никакого внимания на мои слова и вцепившись руками в дверной косяк, пытается таким образом затормозить наше продвижение. Я сама, чуть не плача, отрываю его руки от двери и влетаю в ванную. Муж в это время уже набрал немного воды, запустил туда все игрушки, какие есть в доме, и принимает его в свои руки.

– Давай скорее!

Малыш верещит не своим голосом, извиваясь и царапаясь, впечатление такое, что он просто борется за свою жизнь. Начинаю рыдать, муж выгоняет меня из ванной и продолжает сражаться с ребенком в одиночку. Вопли не прекращаются, но кое-как вымытый сын через пятнадцать минут вместе с папой появляется в комнате как ни в чем не бывало. Эта история продолжалась довольно долго, где-то в течение года, и прошла сама собой. Дать объяснение этому случаю ни мы, ни врачи так и не смогли. Лишь много позже я прочитала о таком же эпизоде в книгах нескольких авторов, писавших о своих аутичных детях.

Летом мы решаем вывезти детей к морю. Сыну уже был поставлен диагноз «атопический дерматит, нейродермит». Тот самый удар из-за угла, которого не ожидаешь, ведь диатез мы вроде как вылечили. Но не тут-то было! Всего год с небольшим нам удалось продержаться без этих болячек, а дальше все началось снова.

И лечение требовалось уже совсем другое. Речь теперь шла о том, чтобы не просто облегчить страдания малыша, а назначить серьезное обследование и подобрать лекарства. Правда, никто толком не знал – какие. У меня было такое чувство, что врачи тоже действовали во многом интуитивно, словно нащупывая правильный путь к прочному берегу среди болотистых кочек – а давайте вот этот препарат попробуем, вдруг поможет? А давайте вот на такую диету его посадим… И мы пробовали. И еще, и еще. Но ничего не менялось, а порой становилось только хуже.

– Я советую вам вывезти его на море, – жалостливо глядя на меня, сказала наш дерматолог. – Да недели на три не меньше, а лучше на месяц. Многим помогает… Правда, только на время, но…

И мы поехали. В Евпатории у нас жили друзья, и нам удалось с их помощью устроиться в санаторий, который находился прямо на берегу моря. Это был чудесный отдых в дружной компании наших друзей и их детей. Но… за весь месяц Тим так и не зашел в море… Как только мы его ни уговаривали! И плескались, и плавали у него на глазах, всячески зазывая в теплую целебную морскую воду… Я переживала по этому поводу ужасно. Ну как же так, везли в Крым, специально, чтобы ребенок купался в морской воде! А он даже к морю не подошел. И никакие уговоры не помогли. Ну а затаскивать ребенка в воду силком, как в ванную… Понятно, делать этого мы не стали. И только в последний день, очень осторожно, держа папу за руки, он на мелководье лег на воду и немного в ней побарахтался. И все.

Именно с этого момента я поняла, что наш сын станет делать только то, что будет считать для себя целесообразным. То, что посчитаем целесообразным для него мы, будет напрочь отвергаться или приниматься только под давлением – родителей, учителей или обстоятельств. И то далеко не всегда. Понять-то поняла, но не приняла сразу и безоговорочно. И к этому принятию мне тоже предстояло идти долго и мучительно.

Как я не любила узкие рамки, но попыталась запихнуть в них сына

Мучительно вспоминаю свой первый день в школе. Вы помните его? Я – смутно. В памяти остались только пара довольно ярких эпизодов, связанных с началом обучения.

Впечатление первое – скучное. Читать и писать я давно умею, палочки, которые выводят мои одноклассники, нарисовала за пару минут, что дальше делать – не знаю. Ага, придумала! Достала из портфеля перочинный ножик и старательно, высунув кончик языка от усердия, вырезала на новенькой парте свое имя: «Анюта». Красота! Почему-то, правда, взрослые не оценили всех достоинств моего автографа, учительница в впервые мгновения просто лишилась дара речи, а в следующую минуту уже тащила меня к директору в кабинет, где они вместе с вызванными родителями долго решали, что со мной делать – может, сразу отправить во второй класс? Нет, такого прецедента на памяти директора не было, и выход нашли довольно простой – мне выдавали отдельное задание, а когда я его выполняла, разрешали просто тихо читать любую книжку. Ножик папа отобрал, предварительно отвесив мне замечательный подзатыльник. Парту закрасил.

Впечатление второе – торжественное, омраченное непредвиденными обстоятельствами. Нас должны принимать в октябрята. Мама нагладила мне всю школьную экипировку тех лет – коричневую форму и белоснежный фартук, завела будильник и отправилась на работу. Жили мы в военном городке и в не только в школу ходили самостоятельно, но и бегали по всему городку, даже не запирая двери квартиры. Слоняясь по дому в ожидании назначенного времени, я вдруг вспомнила про неотложное дело, и связано это дело было почему-то с чернилами… Правильно, чернила я вылила на свой белоснежный фартук и отправилась в таком виде вступать в октябрята. Звездочку мне прикалывали ровно на шикарное фиолетовое пятно в форме Африки. Что пережила моя аккуратистка мама, даже не могу представить, когда вечером соседка, мамаша моего одноклассника, «сочувственно» спросила ее: «Машенька, что ж фартучек-то дочке не постирала? Все некогда тебе, понимаю!»…

Но все эти неприятности с лихвой компенсировались табелем успеваемости, который выдавался нам в конце года – дневников пока не было. В нем красовались, горделиво подбоченясь, круглые в прямом и переносном смыслах пятерки. Словом, была я отличницей, училась легко, как и когда делала уроки, никто не знал, какие предметы изучала, особенно в старших классах, никто не интересовался.

Вообще, хорошо учиться – наша семейная традиция. Хорошо и отлично учились все: я, моя сестра, мой муж, племянница, муж племянницы…. Дочь тоже не отставала, и даже если в чем-то уступала нашим семейным медалистам, почти никаких проблем во время ее школьной жизни мы не испытывали. И представить себе, что эта чудесная традиция вдруг прервется, я не могла даже в самых смелых фантазиях, настолько была уверена в крепких генах, доставшихся мне и моим детям от смешения трех славянских кровей – польской, русской и украинской. Когда я окончательно поняла, что мой сын не будет делать то, что потребовали от него с первых же дней в школе, мне показалось, что я проглотила лампочку и ее осколки впились мне прямо в сердце.

Несмотря на свой… хм, несколько свободолюбивый характер, все домашние задания я выполняла неукоснительно. Тому было, как я сейчас понимаю, несколько причин. Первая и основная – я была ребенком очень самолюбивым, обидчивым и не могла представить даже в страшном сне, что выхожу к доске и блею или мычу, не выучив урок. Я всегда должна была быть первой, и мне это удавалось практически всю мою школьную жизнь. Когда же на моем пути вставали конкуренты, я их просто устраняла. Нет, разумеется, итальянская мафия мной не привлекалась, а привлекался наш классный хулиган Пашка, которого я подговаривала… ну, немножко конкурента попугать: портфель в грязь кинуть, испачкать тетрадки, слегка поколотить. По мелочи, словом. В результате конкурент оказывался повержен в прямом и переносном смысле, авторитетом я пользовалась непререкаемым, а Пашке и так каждый день доставалось – и по делу, и для профилактики. Но меня он ни разу не сдал.

Причина вторая – мне было очень легко учиться. Схватывала любую тему на лету, дома лишь быстренько проглядывала учебник и… ву а ля! – свободна как ветер. Гуляй во дворе, ходи в кружки, коих в те времена было немеряно, читай книги… Вот последнему занятию я и посвящала практически все свое свободное время. Если выстроить все книги, которые я прочитала за свою жизнь, в прямую линию, вполне возможно, что эта лента обогнет земной шар. Ну или половину.