То ли шаль Танечкина подсобила, то ли время Фаечкино подошло, хоть и припозднилось, но узнала Фаечка, что ждёт ребёночка. Ох и радости было, и слез! Уж и не ждали, и не надеялись и тут такое!
Тимофей Олегович был сам не свой и впервые в жизни отпустил студентов с занятия. Они недоуменно переглянулись, а потом долго шептались: "Колючка, видать, сбрендил", "Может, белены объелся?", "Завтра, наверное, снег пойдёт". А Тимофей Олегович, действительно, чувствовал себя так, словно белены объелся: голова кружилась от счастья, а ноги сделались ватными.
Фаечка с мужем с умилением наблюдали, как раздавались её бока, как рос живот, а уж когда ребёночек стал требовательно стучаться в мир, так Тимофей Олегович, почтенный и ученый муж, расклеился, словно маленький, ей-богу, даже слезу пустил.
Фаечкин живот охраняли, словно некую драгоценность. Ей не позволялось носить ничего тяжелее пакета молока, нельзя было наклоняться и запрещалось носить каблуки. Это Тимофей Олегович так решил. Тяжелее всего, как ни странно, Фаечке дался отказ от каблуков. Бегала она на них так лихо, как не каждый лыжник по снегу. Все-таки маленький рост имеет свои преимущества!
Тимофей Олегович боялся даже в сторону Фаечки дышать. Однажды его одолел кашель, и он так испугался, что хотел ночевать у сослуживца. Фая еле уговорила упрямца вернуться домой.
Танечка тоже радовалась за подругу и готовила для младенца приданое: маленькое одеялко в оборках, крохотные пинетки, кукольные чепчики – все розового цвета.
– Почему все розовое, Танюша? – Удивилась Фаечка.
– Потому что будет девочка. – С улыбкой ответила Таня.
– Но, почему ты так в этом уверена?
– Не знаю, просто знаю – и все! Сердцем чую! – В доказательство Таня положила руку на грудь.
Уверенность передалась и Фае.
– Чувствую, любимый, будет у нас дочка. – Говорила она мужу.
– Какая разница, Фая? – Отмахивался Тимофей Олегович. – Лишь бы ребенок был здоров.
– А как назовем? – Спросила как-то Фая.
– Раечка, как мою маму. – Ответил Тимофей Олегович, положив руку на Фаин живот. – Ой, дернулся, ты чувствуешь? – Профессор поднял на жену глаза, исполненные таким восторгом, что у Фаи защемило от нежности в груди.
Раечка родилась стандартной – рост пятьдесят семь, вес три пятьсот, но росла быстро, словно на дрожжах.
– В меня пошла. – Говорил долговязый Тимофей Олегович, ласково поглаживая дочь по голове.
– На тебя, Тимоша, на тебя. На кого же еще? – Соглашалась Фаечка, глядя на самых любимых и дорогих сердцу людей.
Ночами она подолгу молилась, пытаясь отвести от их маленького мирка беду, словно предчувствовала что-то. И это что-то не преминуло случиться: у Тимофея Олеговича открылась старая язва, словно дремавший до поры, до времени вулкан.
Тимофей Олегович похудел, стал желчным и раздражительным, доводя Фаечку до слез своими придирками и нападками. Иногда создавалось впечатление, что в профессора вселился бес.
– Я же сотни раз говорил, – втолковывал он жене. – Я пью чай только горячим. Неужели так трудно запомнить?
– Тимоша, ну, прости. – Винилась Фая. – Меня Раечка вымотала, ну такая егоза.
– А ты ребенком не прикрывайся. – Прикрикивал Тимофей Олегович. – Любишь, как что, на Раечку все свалить. Я пришел с работы, устал, а чай – почти холодный.
– Тимоша, ну ты же опоздал. Я чай заранее сделала, к твоему приходу. Ну, хочешь, я новый заварю. – Предлагала Фая.
– Не надо нового, буду этот пить. – Тимофей Олегович всем своим видом демонстрировал обиду: вжимал голову в плечи, становясь похожим на худого желтушного воробья.
– Мама, – кричала из детской проснувшаяся Раечка и начинала хныкать. Фаечка бросалась на зов дочери, забывая про мужа.
Спала Фаечка урывками: то стонал от боли Тимофей Олегович, то проснувшаяся среди ночи Раечка требовала компот. Фаечка похудела вслед за мужем, став такой прозрачной, что сквозь нее впору было смотреть телевизор.
– Совсем ты себя не бережешь. – Качала головой Таня.
– Тут уж не до себя, Тимофея Олеговича бы на ноги поставить, да Раечку вырастить. – Отвечала Фаечка, улыбаясь одними губами. В глубине темных глаз залегла печаль.
– О себе подумай. – Втолковывала Таня подруге. – Так недолго и самой на тот свет отправиться. Кто тогда Раечку растить будет?
– Что ты такое говоришь? Мне ради дочки и мужа жить нужно. – И без того бледная Фаечка бледнела еще больше.
– Знаю я, что тебе нужно. Пойдем. – Сказала однажды Таня и, взяв Фаю за руку, куда-то повела.
– Куда мы, Таня? – Спросила Фая.
– Сама скоро увидишь. – Ответила Таня, не отпуская Фаиной руки.
Сначала ехали на автобусе, потом шли полем. Фая терялась в догадках.
– Таня, куда мы идем? – То и дело спрашивала она.
– Все увидишь – не переживай. – Неизменно отвечала Таня. – Ну вот, пришли. – Перед ними стояла небольшая церквушка из сруба, бревна потемнели от времени.
– Ты зачем меня сюда притащила? – Разозлилась Фая. – Я не пойду.
– Если бы я сказала, куда мы идем, ты бы не пошла, верно? – Таня хитро улыбалась.
– Конечно, нет, глупости это все, опиум для народа. – Уверенно заявила Фая. Как истовая дочь коммунистов, в религии она не видела никакого смысла. – Я ухожу.
– Фая, мы столько шли, неужели даже не войдешь? – Таня склонила на бок голову, улыбка не сходила с ее уст. – Поверь мне, станет легче.
– Мне и так хорошо. – Возразила Фая.
– Нет, – Таня покачала головой. – Просто ты носишь всю боль в себе, нужно выплеснуть ее, станет легче. Ну, доверься мне. – Уговаривала Таня.
– Ладно, так и быть – зайду, но ненадолго, так и знай.
– Ну, вот и замечательно! – Обрадовалась Таня. Она повернулась к церкви лицом, поклонилась в пол, трижды осенила себя крестом. Фая скептически смотрела на ее телодвижения.
Внутри было сумрачно и тихо, пахло ладаном, дымили свечами кандила, старые стены источали покой. Со всех сторон на Таню и Фаю смотрели лица: скорбные, аскетичные, потускневшие. Шурша темными одеждами, вышел священник.
– Здравствуйте, батюшка. – Поприветствовала его Таня.
– Здравствуйте, сестры. – Глубоким голосом ответил он.
– Благословите, святой отец. – Таня склонила голову в платке.
Фая разглядывала священнослужителя. "Молодой, – отметила она. – И лицо какое-то постное, словно кислых щей наелся".
– Вас что-то беспокоит, сестра? – Неожиданно он взял Фаю под локоть и отвел в сторону.
– Ничего меня не беспокоит. – С вызовом ответила Фая.
– Ты можешь мне все рассказать. Бог милостив. – И неожиданно для самой себя, Фая разревелась: глупо, по-бабьи, всхлипывая и захлебываясь. – Поплачь, сестра, поплачь. – Фая послушно плакала, выплескивая обиды и горести. А потом долго рассказывала о своих бедах, изливая все, что накопилось за долгие годы. – За мужа молись, Бог поможет. – Сказал на прощание батюшка, перекрестив Фаю и Таню.
Фая молилась горячо и самозабвенно, обращалась к Господу и к божьей матери. Не помогало: Тимофей Олегович становился все худее и злее.
– Что это ты набожная такая стала? – Спросил он, подозрительно сощурившись.
– Ничего, Тимошенька. Не обращай внимания! – Отвечала Фая.
– Как не обращать? Как не обращать? Мельтешишь тут перед глазами, крестишься бесконечно. Устал. – Он прикрыл глаза.
За время болезни мужа, Раечка стала для Фаи отдушинкой. Только благодаря ей находила в себе силы каждый день подниматься, надевать улыбку, находить радости в простых вещах.
– Какая у вас девочка смышленая! – Обронила как-то соседка.
– Спасибо! – Фая расцвела и преисполнилась к соседке благодарностью.
– Ты куда это? – Спросил Тимофей Олегович. От его наблюдательного взора не укрывалось ничего из того, что происходило в доме.
– Соседке пирожков отнесу. Такая женщина добрая. – Сказала Фая, виновато улыбаясь.
– Чем же это она такую благодарность заслужила? Лучше бы за Раей лучше следила. – В последнее время его придирки не поддавались никакой логике.
– Мы с Раечкой быстро – туда и обратно. – Заискивала перед мужем Фая.
Спустя полгода Тимофея Олеговича не стало. Умер он тихо, во сне, но даже после смерти лицо его сохраняло обиженное выражение. Фаечка горько плакала, испуганная Рая не понимала, что происходит, но на всякий случай рыдала в голос. Печальная Таня, как могла, успокаивала подругу.
– Ничего, Фаечка, ничего. Ты крепись, у тебя дочь, тебе отчаиваться нельзя.
Раечка заменила Фае почившего мужа. В садик Фая ее не отдавала, брала с собой на производство. Начальник пытался повлиять на ситуацию, но не смог – Фая встала в позу! Чтобы сохранить лицо, начальник сказал строгим голосом:
– Смотрите, Фаина Львовна, до первой жалобы. – Он погрозил Фае пальцем.
Жалоб не было, девочка никому не мешала, лепщицы ее любили, терпеливо учили заводить и раскатывать тесто, лепить вареники и пельмени. Фаечка смотрела на дочь, так похожую на Тимофея Олеговича, и сердце ее пело.
В школу Раечке пойти пришлось, Фая с трудом оторвала от себя дочь. "Полдня, всего лишь полдня". – Уговаривала себя Фая, стараясь замедлить бег пустившегося в галоп сердца.
– Фая, нельзя так. – Увещевала подругу Таня. – Ты же продыха ей не даешь. – Но Фая была слепа и глуха к доводам рассудка.
После уроков Рая бежала к маме на работу. Фая знала расписание дочери наизусть и отсчитывала минуты до ее возвращения. Стоило дочери задержаться хоть ненадолго, У Фаи начиналась паника: сердце несчастной матери билось пойманной птицей, воздуха не хватало.
Однажды Раечка задержалась на целых полчаса. Фая поминутно смотрела на часы, хватаясь за сердце, потом стала оседать на пол.
– Фая, Фая. – Таня брызнула ей в лицо водой, но Фая лишь жалобно застонала.
Очнувшись, увидела перед собой склонившееся лицо в маске и белом чепчике.
– Рая, Раечка, пришла? – Первая мысль была о дочери.
– Мама, мамочка, что с тобой? – Спросила Рая прерывающимся голосом.
– Все хорошо, дочка. Слава богу, ты вернулась.
– Мамочка, меня в школе задержали. – Плакала Рая.
– Сейчас мы с тобой пойдем домой. – Прошелестела Фая.
– С домом придется повременить. – Ответила "маска". – У вас гипертонический криз, мы забираем вас в больницу. Есть кому остаться с девочкой?
– Да, я ее заберу к себе. – Вызвалась Таня.
Пока Фая была в больнице, Раечка жила у тети Тани. Женя учился в восьмом классе и в глазах Раи был взрослым, умудренным опытом мужчиной.
– Хочешь, я научу тебя далеко плевать? – Небрежно предложил Женя. Само собой, Раечка хотела. Далеко плевать – что может быть лучше?
Но, как она ни старалась, плевать так далеко, как Женя, у нее не выходило. Бедняжка чуть не плакала.
– Не, смотри, вот так надо. – Показывал Женя снова и снова, но у Раи никак не выходило. Она была в отчаянии. – О, давай научу тебя свистеть. – Рая только кивнула. Свистеть – это даже круче, чем плеваться.
Но свистеть у нее тоже не выходило. Она старательно засовывала пальцы в рот, скручивала, как показывал Женя, язык в трубочку. Ничего не получалось.
– Да ну тебя. – Женя досадливо махнул рукой и зашел за угол дома. Рая, опустив голову, поплелась за ним.
Женя достал из кармана сигарету, чиркнул спичкой, прикурил и только тут заметил стоявшую позади Раю. Она ковыряла носком туфли землю и не решалась поднять глаза на объект своего обожания.
– Ты чего приперлась? – Прикрикнул на нее Женя. – Наябедничаешь родакам, шкуру спущу, поняла?
– Я никому не скажу. – Ответила Рая, любуясь Женей издалека. – С сигаретой в зубах, Женя казался Рае еще более взрослым и мужественным. Жили тетя Таня с мужем и Женей все в том же подселении, в одной комнате и по ночам Рая слушала дыхание героя ее грез.
Маму они с тетей Таней навещали в больнице каждый день. Она постоянно плакала и задавала Рае дурацкие вопросы.
– Раечка, золотце, ты хоть ешь?
– Ем, мама. – Отвечала бесцветным голосом Рая. Аппетит у нее совсем пропал.
– А уроки делаешь, Рая?
– Делаю, мама. – На самом деле Рая получила две двойки, одну по математике, а вторую – по литературе. Вместо того, чтобы учить стих, Рая витала в облаках.
"Жить бы так все время, с тетей Таней, а главное – с Женей". – Грезила Рая. "Выйти бы поскорее отсюда". – Мечтала Фая.
Вскоре Фаю выписали, и они с Раей вернулись домой. Перед работой Фая заскочила в школу и, конечно же, узнала, что Рая получила две двойки. Вечером был скандал со слезами и хватанием за сердце. Фая чуть было снова не загремела в больницу. Рая заламывала руки, но так и не призналась матери в истинных причинах своей "безалаберности".
На работу Фая пришла хмурая и неразговорчивая.
– Что случилось? – Обеспокоенно спросила Таня в перерыве.
– Ты еще спрашиваешь?! – Возмутилась Фая. – Райка две пары схватила.
– Фая, у нее сейчас сложный возраст. – Таня примирительно накрыла своей рукой Фаину. – Ты ее слишком сильно контролируешь. Нельзя так.
– Слишком сильно?! – Задохнулась от возмущения Фая. – Да меня не было всего неделю, а она совсем от рук отбилась.
– Ох, Фая, доведешь ты себя. – Покачала головой Таня. Фаины слова занозой засели в душе. "Значит, это я плохо следила за Раей". – Решила Таня, чувствуя свою вину.
Все Фаины переживания были попыткой уйти от действительности, спрятаться за обыденностью от осознания того, что страна летит в пропасть и вот-вот погребет привычную, налаженную жизнь под своими обломками. Уже давно ходили слухи, что цех скоро закроют. Фая не хотела в это верить. Обессилевшими руками цеплялась она за прежнее, рутинное существование. Перемены ее страшили, не суля ничего хорошего.
Рая, наоборот, встречала грозящие перемены с энтузиазмом, свойственном юношескому максимализму. Стряхнув любовь, словно крошки со стола, Рая обзавелась новым кумиром, гораздо более недосягаемым, чем какой-то там Женя – теперь она любила Юру Шатунова. "Белые розы, белые розы", – пел Раин герой, и сердца тысяч еще пока советских школьниц сладко замирали.
Летом тысяча девятьсот девяносто первого года рухнула эпоха, глиняные ноги могучего колосса подломились, оставив добрую половину граждан в недоумении: "Что же делать дальше?". Кто-то быстро сориентировался и чувствовал себя, как рыба в воде, кто-то остался на задворках жизни. Издержки любых перемен.
Новый Год был грустный, Фая с Таней и ее супругом обсуждали извечную проблему: как быть и куда бежать. Женя маялся, считая минуты до двенадцати, родители разрешили встретиться с друзьями после полуночи, а Новый Год нужно было встретить с ними, как "нормальный человек". Женя не хотел быть нормальным, он хотел к друзьям. Фая ковырялась в тарелке, выуживая вилкой из "сельди под шубой" селедку, она ее терпеть не могла.
– Рая, хватит ковыряться в тарелке. Ты же знаешь, я этого не люблю. – Одернула Раю мать.
– Пойдем, музыку послушаем. – Предложил Женя. Рая нехотя согласилась. – Что ты слушаешь? – Спросил Женя, плюхнувшись на кровать.
– "Ласковый май". – Ответила Рая, включив магнитофон. Заиграла "Седая ночь". – И только ей доверяю я. – Самозабвенно подпевала Рая.
– Выключи эту хрень. – Приказным тоном сказал Женя. Рая послушно выключила и обиженно заморгала.
– А ты что слушаешь? – С вызовом спросила Рая.
– "Кино" – вот это вещь! – Женя одобрительно поднял большой палец. – Перемен требуют наши сердца. – Пропел он, отчаянно фальшивя. – Слышала? – Рая помотала головой. – Ну, ты даешь.
– Ой, Новый Год. – Спохватилась Рая, выбегая из комнаты.
– Дорогие россияне… – По телевизору выступал новый президент – Борис Ельцин.
– Раз, два, три. – Отсчитывали все дружно бой курантов. – Ура! Ура!
Наступил одна тысяча девятьсот девяносто второй год. Что год грядущий им готовил?
В стране творилось черте что, началась какая-то приватизация. Что это – народ понимал смутно, да и не пытался вникнуть. Тут бы ноги не протянуть, зарплату бюджетникам, эти копейки, и те задерживали. Люди давно усекли – паны дерутся – у холопов чубы трещат, а потому нужно держаться от этого всего подальше. Не их это ума дело.
Цех, где Фая работала большую часть своей жизни держался каким-то чудом. Каждый рабочий день мог оказаться последним. Фае и другим сотрудникам дали ваучеры – бесполезные бумажки, что с ними делать никто не представлял.
Их шеф, Николай Ильич, объявил собрание в большом зале, загодя приволокли откуда-то кафедру, расставили стулья. Все шептались, волновались.
– Закроют нас, точно тебе говорю. – Тихонько сказала Таня Фае.
– Типун тебе на язык. – Огрызнулась Фая. Она даже думать об этом боялась. Куда она, если такое случится?
– Ой, что будет? – Волновались лепщицы.
В обеденный перерыв все сотрудники их небольшого предприятия, шумя, начали рассаживаться. Кто-то опаздывал, раздавались смешки и шутки. Когда все наконец расселись, на кафедру взобрался Николай Ильич, их шеф собственной персоной, покашлял, чтобы привлечь внимание, промокнул платком лысину.
– Товарищи. – Начал он, дождавшись, когда все угомонятся. – Все знают, что сейчас происходит в стране. – Толпа одобрительно загудела.
– А как же, знаем, всей шкурой прочувствовали. – Крикнул кто-то из зала, раздались смешки.
– Товарищи, – Николай Ильич постучал кулаком по кафедре. – Прошу вашего внимания! Сейчас мы с вами, каждый из нас творит историю. – Торжественным голосом продолжил шеф. – И только от нас с вами зависит, будет цех и дальше работать или перейдет в другие руки. – Фаечка схватилась за сердце. "Как же так – от меня зависит судьба родного предприятия, а я даже не знаю?"
– Да ничего от нас не зависит. Кто нас когда спрашивал? – Раздался тот же голос.
– Прошу, потише. – Николай Ильич заметно нервничал, осушил стакан воды. – Зависит, все сейчас зависит от нас с вами. Сможем ли мы сплотиться и выступить единым фронтом или предпочтем отсидеться в сторонке и наш цех достанется кому-то другому.
– Что для этого нужно? – Выкрикнула, не выдержав Фая. Николай Ильич словно ждал этого вопроса, заметно повеселев и оживившись, он продолжил:
– Вот меня спрашивают – что для этого нужно? Отвечаю – самая малость, недавно вы все получили ваучеры, так? – Николай Ильич замолчал, ожидая ответа.
– Да, получили. – Раздались восклики из зала. Николай Ильич кивнул.
– Так вот, я призываю вас распорядиться ими грамотно, а именно… – Николай Ильич снова замолчал, обвел взглядом зашумевшую толпу. Фая заерзала: "Что же он никак не перейдет к сути?"
– Как? Как? – Последовали закономерные вопросы.
– Эти ваучеры нужно принести и отдать нашему бухгалтеру, Седе Вазгеновне. – Николай Ильич обернулся – к кафедре выплыла вышеназванная Седа Вазгеновна – дородная женщина под шестьдесят, ее двойной подбородок колыхался, словно студень в миске при каждом движении, подрагивали длинные золотые сережки с большими зелеными камнями. Она важно кивнула и села по правую руку от шефа.
О проекте
О подписке