Днем приходит сообщение от Вити: «Как дела». Рассказываю, что за обедом разнимала голубя и ворону, которые подрались во дворе. Витя записал голосовым смех на полминуты. Я понимаю, как это звучит, но история грустная. Ворона схватила голубя за хвост и стала шмякать его об асфальт. Витя снова присылает смеющееся голосовое. Хорошо, раз тебя смешит слово «шмякать», скажу по-другому. Короче, таскает она несчастного голубя по асфальту. Тот перепуган настолько, что забыл, как летать. Скребет лапами очень быстро, хочет удрать. В глазах страх – я не вижу их со второго этажа, но знаю, что он там есть. Остальные голуби из его стаи отбежали на безопасное расстояние и смотрят, что будет дальше. Я ела, когда увидела это безобразие. Стучу в окно – безрезультатно. Крикнула в форточку – ворона плевать на меня хотела. Я кинула кусочек хлеба, хотела попасть в ворону, но промахнулась. Пришлось бежать на улицу и разнимать. Ворона увидела, что я на нее бегу, отпустила голубя. Тот, быстро-быстро перебирая лапами, забился под машину – он вообще летать умеет? Ворона отбежала в сторону, посмотрела на меня боком и стала прогуливаться, будто ничего не произошло. Злая стою, трясу рукой в ее сторону: «Сейчас я тебя за хвост потаскаю, каково тебе будет». А ворона шагает, будто я с ума сошла и сама себе все это придумала.

Успокоилась, иду домой. Из грузовика – переезжает, что ли, кто-то? – на меня водитель смотрит и давится от хохота Я думаю: что ему объяснять, дураку, все равно засмеет. Посмотрела на него строго и пошла не спеша. Еще остановилась у подъезда цветы на клумбе понюхать, чтобы он не думал, что я смутилась. Мой двор – на кого хочу, на того и ору. «А знаешь что? – пишу я Вите. – Это не все. Вернулась домой и увидела у себя на подбородке варенье. Испачкалась когда ела видимо. То есть с вареньем на лице я выбежала из подъезда наорала на ворону и пошла нюхать цветочки. Интересно что этот водитель обо мне подумал?» Мы ржем с Витей еще несколько минут.

Само собой возникает предложение приехать вечером ко мне. Кажется, его никто не писал – ни Витя, ни я, – мы оба согласились с неизбежным. Говорим обо всем на свете, только не о главном. Ни о пробке у самого дома, ни о столе на моей кухне, ни о его колене, кстати, как оно – не удержалась и спросила. Ни о доме, где я провела три с половиной недели. Мы вообще не говорим обо мне – не только о моей пропаже, но о любых событиях. Важных событиях, прикол с вороной не в счет. Я целиком – запретная тема. Хочется обвинить Витю в этом, но таково мое решение – исключить любое упоминание обо мне из нашего общения.

У этого человека проблема с женами. Друг он неплохой, а вот муж паршивый. У нас с ним все было хорошо до свадьбы и после развода – не сразу, конечно, но наладилось. После нескольких месяцев игнорирования друг друга мы решили забыть все старые обиды. Глупая фраза – как это можно забыть? Мне пришлось выкинуть из головы всю нашу с ним совместную жизнь. Она оказалась тонкого шитья – все обиды и хорошие воспоминания переплетены между собой так тесно, что я сначала пыталась отделить одно от другого, а потом бросила – невозможно разобраться. Поэтому я просто забросила куда подальше два года жизни, как старые альбомы с печатными фотографиями закидывают на чердак, где только пыль оседает на них и сглаживает черты, делая углы вещей менее острыми.

Пыль – вот как выглядит время. Я постоянно стирала ее в доме, где провела три с половиной недели, а ее становилось только больше. Вите я никогда об этом не расскажу. И как сбежала – тем более. Одна мысль, что мне нужно поделиться с ним, высасывает весь воздух из легких. В деревянном доме, где я провела взаперти три с половиной недели, я написала ему письмо. Ему и Кате. Ей несколько страниц, ему не набрала и одной. Слишком много тем мы не можем обсуждать, это останавливало меня даже там. Вспомнила, что, когда я жарила котлеты, он все время спрашивал, как их готовить. Свое письмо ему начала с рецепта. А потом поняла, что нужно обратиться к Вите лично, иначе будет совсем странно. Я ходила день и в итоге написала всего два предложения: «Я часто думаю о тебе. Это придает какой-то смысл».

Насколько паршивые между нами отношения, если я, будучи уверенной, что сдохну, смогла написать тебе только рецепт котлет и вот это. Еще я хотела написать, что искренне считаю тебя идиотом и придурком. Но потом подумала: вдруг ты действительно это прочтешь – как?! – и пожалела твои чувства. Я чуть не погибла в том проклятом доме, но пожалела твои чувства, Витя. Я никогда, никогда тебе этого не расскажу. Интересно, ты хотя бы волновался обо мне? Говоришь, что да, но я не уверена, ведь для этого нужна смелость.

Вечером Витя в квартире, сжимает в руке бутылку грузинского, ищет штопор в ящиках стола. Я быстро сбегала в магазин за апельсиновым соком, которого не держу дома. У меня аллергия на цитрусовые, а Витя их обожает. Оцениваю его со спины: походку, расправленность плеч, степень уверенности в том, что сегодня повторится все вчерашнее. Вижу, что он сомневается. Пробка звонко покидает горлышко бутылки под ничего не значащий разговор.

– Васильевы, сверху которые, три дня устанавливали кондиционер. Прикинь? Утром в субботу дрелью бззз-бзззз. Думал, прибью их.

– Позавчера был дождь, кроссовки развалились. Да им лет пять было, пора обновить.

– С мужиками встретились у машины – эти Васильевы всех бесят. Решили отдельный чат создать, чтобы на киллера скинуться. – Витя смеется.

– На новый телефон только что потратилась. Тот… потерялся. Но обувь же – вещь нужная, да?

– Как думаешь, сколько бы собрали, а?

– Тысячи полторы в «Смешных ценах» будут стоить.

– Нет, штук семь бы наскребли.

– Да ты с ума сошел? Почему так дорого?

– Ты что, киллер тысяч сто пятьдесят стоит. Наверное. Кстати, смотрела последнюю серию «Следствия» в прошлую пятницу?

– Нет, я же…

Я же еще была без вести пропавшей в прошлую пятницу, ты идиот. Он понимает ошибку, но поздно. Как такое можно было ляпнуть? Теперь нас в комнате трое: я, Витя и эта глыба, которую мы усердно не замечаем. Она занимает почти все место. Вино льется. Свет электрической лампы попадает в бокал и, соприкасаясь с вином, становится жидким, опускается куда-то в центр и там остается плавать. Принужденно чокаемся – свет качается в вине, – не глядя друг на друга пьем.

– Ммм. Хорошее.

– Классное.

– Ты такое любишь. Мы его пили несколько раз, когда…

– Да-да, точно пили.

– Терпкое.

– Грузины плохого вина не делают.

– Конечно. Говорят, они вино пьют вместо воды.

– Да, белое вино. Как воду. Прямо из кружек.

Разговор захлебывается, и мы снова хватаемся за бокалы, чтобы чем-то себя занять, – и правда хорошее вино. Жидкости в бокале все меньше, свет электрической лампы оседает все глубже, почти касается дна. Стирается ощущение кого-то третьего в комнате, мы вернулись в наш безопасный режим и говорим ни о чем. Страшно представить, что с нами произойдет, если мы начнем обсуждать что-то значимое. Фоном работает телевизор – мы выключили звук, и только картинки мелькают на экране: воронка в земле, разрушенные дома. Этого мы с Витей тоже не замечаем. Тем для разговоров остается все меньше – все больше вещей попадают под запрет, – поэтому после вина мы нахваливаем Грузию. Надо будет туда съездить. Сейчас подорожали билеты, а те, что стоят нормально, обязательно с пересадками. По пятнадцать часов ждать второй рейс. Выше гор только горы. По телевизору показывают кадры дымящегося дома. Перевожу взгляд, Витя хмурится над котлетой и наконец обращается к ней – новая привычка говорить с предметами, раньше не замечала:

– Я тут думал.

– И что?

– Нам надо поговорить. Когда мы это все потеряли?

Что на тебя нашло, черт возьми? Мы не разговариваем – это наша фишка. Я даже не смогла написать тебе прощальное письмо. О котором ты никогда не узнаешь, потому что я тебе не расскажу. Видишь, Витя? Мы не раз-го-ва-ри-ва-ем! Эти мысли я тоже оставлю при себе, потому что собираюсь промолчать и на этот раз.

– А мне больше не хочется прятаться. – Витя не собирается останавливаться. – Мне тридцать шесть. Я хочу разобраться, что происходит. То, что мы расстались, было ошибкой?

Да что же ты творишь?

– А, так у тебя кризис? Конечно, давай поговорим. Почему бы нет, раз у тебя проблемы.

Витя как будто не слышит ядовитый, саркастический тон, которым я пронизываю каждое слово.

– Что сейчас между нами происходит? Ну глобально. Мы друг другу кто?

– Ты почему со мной вопросами разговариваешь? Что с тобой произошло?

– Хорошо, давай не вопросами. Я вижу, ты сама не своя.

– Да, конечно. Я только что вернулась хрен пойми откуда.

– Я знаю. Ты думаешь, на меня это никак не повлияло? Я не знаю, что ты пережила. Уверен, это было страшно. Я тоже много думал.

– Ах, он думал. Зашибись. Думал он, пока я там подыхала.

– Я с тобой поговорить пытаюсь. Типа, вот я здесь. Привет!

– Почему нельзя просто есть эти чертовы котлеты? Я для тебя готовила, знаю, ты их любишь.

– Спасибо.

– Да на здоровье! Ну что ты за человек, зачем разговаривать? Ты чего пытаешься добиться, я не пойму.

– Я серьезно. Мне можно доверять.

– Тебе? Правда? Это после больницы ты мне помог?

Вижу, как меняется его лицо. Да-да, если уж мы трогаем запретные темы, то давай не останавливаться на полпути. Ты думал, я позволю тебе выглядеть тут благородно? Черта с два, мы слишком хорошо знакомы, чтобы ты передо мной кого-то играл. Когда я загремела в больницу, ты приперся ко мне только на третий день с конфетами и жалким видом. Где ты был до этого, почему отвечал на звонки урывками по три-пять слов? Говорил, что работаешь по двенадцать часов и не успеваешь привезти мне вещи в приемные часы с семнадцати до девятнадцати. А отпроситься? Ты был с ней, да? Потом оправдывался, что не понял, как это важно, ты же не разбираешься в женском здоровье. А что тут разбираться, я в больнице, дебил. Если человек в больнице, значит, это серьезно. Кто добровольно туда ляжет?

– Опять ты об одном и том же.

– Это такая ерунда, действительно.

– Да, точно. Как и твоя амнезия.

– Что ты сказал?

Все, что от тебя требовалось, – сделать вид, что все хорошо. Разве это так сложно? Вся та злость, которая ежилась в горле, опала. Теперь с той же силой, что готова была ругаться и кричать, я хочу расплакаться.

– О нет. Послушай, я случайно…

– Нет, ты скажи, что имеешь в виду.

– Ну, это все звучит неубедительно. Как только Катя тебе верит?

– А она верит?!

– Вроде да. Ты же знаешь ее, она… – он рисует вилкой в воздухе загогулину, – наивная.

Витю я уже теряла, а Катю еще ни разу. Наверное, поэтому я жадно ждала ответа и осталась им довольна. Все может остаться по-старому, если мы не будем затрагивать ненужных тем. Я верну себе привычную жизнь, просто должно пройти время.