Читать книгу «Родственные души» онлайн полностью📖 — Анны Музыки — MyBook.
image

… здесь бывали знаменитые писатели, художники и музыканты. Теперь и вы, можно сказать, прошли по одной земле с Шаляпиным и Чеховым.

– Я чувствую, у меня словно открылся новый источник для вдохновения, – сказал Хайни и сделал глубокий вдох, прижав руку к груди. Я снова не могла понять, шутит ли он, или правда вдохновлен этим местом.

Далее, мимо церкви князя Владимира и собора Иоана Предтечи мы вышли к Старосадскому переулку, в котором нашли Петропавловский собор. Вообще, я выбрала очень колоритный район Москвы, на каждый квадратный метр найдется что-то интересное.

Недавно отремонтированный комплекс зданий, наряженный в свежую краску теплых солнечных тонов, утопал в зелени двора. Высокую готическую башню венчал серебряного цвета крест, от которого, словно от приветливого маяка, рассыпались на улицу и лица прохожих яркие лучи.

До нас донеслись звуки органа, мы одновременно замерли, стоя во внутреннем дворе и прислушались к стройной умиротворенной мелодии.

– Здесь находится орган 1898 года, – сказала я полушепотом через несколько минут.

В этот момент все было так ясно, тихо и просто. Мы впятером словно были очень близки друг другу, как будто знакомы много лет. Мы тихонечко вошли внутрь и постояли еще какое-то время в уютном уголке шумной Москвы, не говоря ни слова и не чувствуя ни капли неловкости при этом.

Только когда мы собрались уходить я поняла, что очень проголодалась и устала. Я оглянулась на парней, они мужественно молчали, но на их лицах читалась готовность променять духовную пищу на материальную. Мою идею отправиться на одну из веранд, в ассортименте представленных на улице Забелина, все восприняли с нескрываемым энтузиазмом.

– Слушай, а ты придешь на наш концерт? – спросил Доминик после сытной порции «русских равиоли» – так они назвали пельмени. Глупцы, разве могут «равиоли» передать всю прелесть «пельменей».

– Я не планировала, но да, если позовете.

– Зовем, конечно зовем! – и в сторону Карла бросил что-то на немецком, очевидно, объясняя свое приглашение.

К моему удовольствию Карл тоже радостно закивал.

– Он будет послезавтра, не забудь, – строго сказал Доминик, – в восемь вечера. На какой-то площадке со смешным названием? – он вопросительно посмотрел сначала на Виктора, потом на Хайни.

– Что-то про специи, – ответил солист.

– В Крокусе2? – я еле сдерживала смех.

– Ну да.

– Хорошо, я обязательно приду.

Я с удовольствием вытянула под столом уставшие ноги, затем выпрямилась, поставила чашку от выпитого кофе на стол и бодро, с новыми силами сказала:

– Итак, друзья, моя часть программы на сегодня закончилась. Теперь на ваш выбор – можем сходить в исторический музей, галерею, или куда хотите еще?

Карл и Доминик переглянулись, как двоечники, задумавшие сбежать после третьего урока.

– Кира, а ты не расстроишься, если я вернусь в отель? Мне нужно выйти в скайп к своим, – спросил Доминик, – мне правда очень все понравилось, но Мия уже наверное вернулась из садика, а я свихнусь, если ее не увижу.

– Конечно, Доминик, никаких проблем, семья прежде всего.

– Вот такой из него безбашенный рокер, чуть только разговор заходит про его дочурку, так парень забывает обо всем на свете, – хлопая друга по плечу добавил Хайни.

– И это очень мило, по-моему. А как насчет остальных?

– Кира, Карл просит сказать тебе, что тоже очень извиняется и просит твоего разрешения, чтобы он мог вернуться и порепетировать лишний часик, – сказал Виктор.

– А разве не нужно репетировать, когда вы все вместе? – я удивилась.

– Он говорит, что нет, он хотел бы поработать над своими партиями, – сказал переводчик.

Карл виновато развел руками.

– Конечно, – «интересно, они все решили освободить мой вечер?»

– Раз такое дело, думаю, вам двоим переводчик не нужен, – Виктор подмигнул мне, – я тогда пройдусь по своим старым знакомым местам. Действительно, большое спасибо, Кира, в Москве я бывал много раз, но с такой стороны еще ни разу не видел, – и он галантно поклонился мне и пожал руку. Ему явно подошел бы светский Петербург для жизни, с такой манерностью.

– Хайни, ты останешься? – спросил Доминик.

Все засобирались, оплачивали счет, комкали салфетки, оглядывались в поисках забытых вещей.

– Да, я бы еще немного прогулялся, тем более что Кира обещала мне рассказать про одного писателя, который так и не получил Нобелевскую, – он ненароком заглянул в мои глаза.

– Ок, тогда до встречи!

Вот тебе и свободный вечер…

Мы попрощались с ребятами и пошли через Забелина, по Варварке к Зарядью. Близился вечер, людей на улице становилось все больше, я немного беспокоилась о том, как бы не потерять главный голос этой рок-группы и старалась держаться к нему как можно ближе, но не нарушая личных границ. В любую секунду я была готова схватить его за руку, чтобы спасти от московской толпы. Жаль, что такая секунда никак не подворачивалась.

– Так кто это такой, твой Живаго? – Хайни шел, держа руки за спиной, и заглядывал своими хитрыми глазами в мои глаза, как будто искал там ответы на свои самые сокровенные вопросы. Но в этой хитрости я не читала злого умысла. Напротив, в его глазах не было решительно ничего плохого, только детское любопытство, желание испытывать, изучать. Он шел ближе ко мне, чтобы не толкнуть случайно прохожего. И немного наклонялся вперед, как будто хотел лучше услышать меня. Да, пожалуй, это было уместно, учитывая, что он на целую голову выше меня.

– Думаю, что Живаго – это альтер эго его автора, Бориса Пастернака. Пастернак вложил в главного героя, Юрия Живаго, всего себя, свои мысли, мировоззрение, все свои самые тонкие чувства. Может быть, от этого он и подвергся гонению со стороны правительства, от того, что было слишком очевидно это сходство, слишком ясно, что он пишет про себя.

– Что за гонения?

– Вообще, сложный вопрос. В то время, когда Пастернак выпустил свою книгу, у нас был Советский Союз, ты знаешь что-нибудь про Советский Союз?

– Конечно! Советский Союз победил Германию во Второй Мировой.

– Правильно. Но это одна часть в большом периоде Советской жизни. Понимаешь, вся жизнь менялась. Люди хотели делать для себя, для всех, чтобы всем хватало необходимых вещей: еды, крыши над головой, одежды. Это сложно, потому что обязательно найдутся те, кто захочет себе взять побольше, чтобы другим осталось меньше, или вовсе ничего не досталось. А трудиться такие совсем не хотят.

– Как сейчас, – он понимающе кивнул.

– Примерно так, – мне было приятно, что он меня понимает, – это сложно и важно было не допустить возвращения старых порядков, исключить развитие вот этой как раз единоличной мысли. Для чего активно пропагандировали идеи Маркса, Ленина. Понимаешь?

– Конечно, продолжай.

– И также была цензура, которая отслеживала, чтобы против этой мысли не было книг, кино, песен, стихов. Потому что сила искусства очень велика, и влияние на умы можно оказывать огромное.

– О, да, полностью согласен, – он оживленно закивал, – я читал книгу о том, как ЦРУ ведёт государственную пропаганду, активно используя все виды искусства, это просто нечто! Но продолжай, прости, я перебил тебя.

– Ты прав, и у нас сейчас точно также есть цензура, просто пропагандируются другие ценности. Так вот, конечно, идеологи прошлого немного перегибали, такова особенность времени. Ты знаешь что-нибудь о гражданской войне в России?

– Мммм….. революция? Что-то помню, но не много.

– Да, простой народ был доведен до крайнего состояния и не мог больше терпеть гнета своего «барина», люди объединились и устроили революцию. Если захочешь, я тебе расскажу про это в другой раз. Главное вот что, тех, кто был за монархию, за капиталистов и власть меньшинства над большинством – их называли «белые», а простой народ, который боролся за свои права, за возможность получать образование, медицинские услуги хорошего качества…

– Как забастовка!?

– … похоже. Только в масштабах государства и ради других идей и ценностей. Вот, их называли «красные». Красные в итоге победили, и они-то как раз боролись с пропагандой белых и всего, что с этим связано. К слову, у Пастернака прекрасное произведение. Если у тебя будет время, обязательно прочти, хотя бы в переводе. Каждое описание живо, словно картина от руки великого мастера. Происходящее в книге яркими событиями отражается в воображении. Слова гармоничны, льются широкой рекой, затрагивают твою душу.

– Даже на тебя подействовало. Сама заговорила лирично, – снова эта довольная открытая улыбка.

– Да, невозможно читать Пастернака и оставаться равнодушным. В том числе в его книге много говорится про гражданскую войну. Возвращаясь к цензуре. Он пишет и о том, что гражданская война была необходима, ожидаема, что, подожди-ка, как там… да, вот: «Пока порядок вещей позволял обеспеченным блажить и… что-то там… за счет необеспеченных, как легко было принять за настоящее лицо эту блажь и право на праздность, которым пользовалось меньшинство, пока большинство терпело». Да, кажется, так.

«Он так внимательно слушает, меня уже много лет никто так не слушал, даже мои туристы» – мелькнуло в этот момент у меня в голове.

– Так вот, хоть он и писал о неизбежности войны, к концу книги его герой приходит отрешенным от этого вопроса. Он не хочет, не принимает ни одну из сторон. Юрий говорит, что хочет только просто жизни для себя, жить со своими и все, ничего, никакие кардинальные идеи ему не нужны. Думаю, именно поэтому на Пастернака ополчились все, кому не лень. Хотя и совершенно напрасно, на мой взгляд. Его произведение сильно тем, насколько верно подобрано каждое слово, насколько красиво каждое описание. И мне как-то по-человечески обидно, что ему пришлось все это вытерпеть, ведь многие даже не читали его книгу, ходила такая фраза – «Не читал, но осуждаю». Вот так, под давлением общественности он и отказался получать Нобелевскую премию.

Я очень разволновалась, пока говорила все это. Мне всегда хотелось делиться с кем-нибудь своими мыслями о литературе, которая была для меня источником сил и поддержки. Страшно признать, но моего мужа не очень-то волновало, что я читаю или думаю о прочитанном. Литература не входит в предмет его интересов. Вообще, я заметила, что все, выходящее за пределы его мониторов, не входит в круг его интересов. А я там скорее по привычке. Впрочем, нас обоих все устраивает, а я отвлекалась.

– Какое глубокое чувство вызвала в тебе эта книга, – отозвался Хайни, и мне показалось, что его щеки немного порозовели, – знаешь, должен признаться, я читал ее, – он робко посмотрел на меня, не буду ли я осуждать его.

Я удивленно вскинула брови, и съязвила:

– Значит, и с названием ресторана ты меня обманул? Прекрасно знал, что это за «врач такой».

– Прости, что не сказал раньше, мне было так интересно, что ты думаешь, и я хотел найти повод познакомиться с тобой поближе. Все эти вещи про гонения я не знал, честное слово, – он раскинул руки в стороны, словно сдаваясь, – но я с тобой полностью согласен, это прекрасное произведение, и теперь мне хотелось бы прочитать книгу на русском, чтобы узнать полную красоту оригинала.

– Согласна, и, конечно, это было бы здорово, но русский в принципе очень сложный, тебе придется много-много лет сначала его учить.

– Да, я знаю, но может ты мне поможешь, – он подмигнул.

Ну что мне сделать, чтобы мне не было с ним так легко? Даже эти намеки не могут заставить меня броситься со всех ног куда подальше, а скорее наоборот, все сильнее провоцируют интерес и желание свободно поддаться порыву.

Чувствовала себя как героиня в одном из рассказов Чехова, которая не давала строгий отпор своему ухажеру, а все юлила, оставляла полутона, надежду. Говорила, что не может больше видеться с человеком, который просил ее оставить мужа, но потом все равно выходила к нему на встречи, слушала его сладкие признания, и строила из себя порядочную жену. И сбежала в конце концов, бежала приплясывая, и все причитала, какая нехорошая. Мне она всегда казалась неприятным персонажем. А теперь сама себя веду как та дама.

Мы шли дальше, болтали обо всем, о литературе (он оказался любителем классики, особенно французской, но и русской в том числе, читал Достоевского, Толстого), об этом мире, о людях, ценностях. Было такое чувство, что мы упустили много лет жизни, которые должны были провести рядом и теперь восполняем упущенное ускоренными темпами. Мы совсем перестали следить за временем. Муж не звонил, он знает, что я могу допоздна задерживаться. И я была невероятно этому рада. Стыдно, но он совсем вылетел у меня из головы в эти минуты.

Мне было интересно с этим мужчиной, в душе которого все еще жил нескладный мальчишка, он меня веселил. Я с любопытством изучала его легкую улыбку, цвета крепко заваренного чая глаза, которые то поблескивали от удовольствия, то вкрадчиво вглядывались из-под широких бровей, густых, темных, будто переклеенных по случайности от другого лица, с белевшими уже в двух местах волосинками.

Опускались первые сумерки, закат заалел над набережной со стороны Кремля. Мы стояли на мосту и смотрели на уплывающее в следующий день солнце. Хайни повернулся к реке спиной, облокотился на каменное ограждение и посмотрел прямо и открыто в мои глаза.

– Ну что, теперь-то ты поняла? – он спросил.