Мысль о том, что настоящей – невыдуманной – Стране Дракона тоже требуется помощь, была новой и неожиданной для Юки. До этого момента ему не приходило в голову сравнить прежнюю жизнь в Юйгуе с нынешней во дворце Синдзю. Его прежний и нынешний статус и окружение слишком сильно различались (хотя и тогда, и сейчас он прятался от окружающего мира в фантазиях, словно в скорлупе). Но теперь он запоздало осознал не очень приятную вещь: новая родина была несчастным, бедным, отсталым, жестоким государством. Он старался думать об этом как можно реже, потому что как только начинал, ему причиняло боль буквально все – начиная разлукой с матерью и сестрой (которых он никогда особенно не любил, но невозможность даже увидеться с ними казалась страшно несправедливой) и заканчивая повседневными унизительными ритуалами вроде трехкратных поклонов, выполняемых придворными, у которых была просьба к императору или наследнику престола. Когда он осознал, что среди придворных есть те, кто ему симпатичен, захотелось избавить их от этой обязанности. Юки хотелось подойти к ним, взять за руки, поднять, заговорить как с равными – но он не мог позволить себе ничего из этого, потому что все тот же глупый дворцовый этикет обязывал его молчать, ждать, терпеть…

Из увиденного и подслушанного понемногу складывалась мозаика. Юкинари начал осознавать, что дворец пропитан ложью, злобой и предательством. В городе и стране за его воротами все было еще хуже. Долетавшие обрывки сведений о жизни простых людей были невероятны по жестокости и абсурдности и просто не укладывались в голове.

Он думал о том, что мир, где принят такой порядок вещей, не может, не должен существовать.

Он начал вспоминать Юйгуй с теплом и печалью – понял, что на прежней родине жизнь была вовсе не так ужасна, как казалось, когда он был ребенком и, поглощенный горестями и одиночеством, ничего вокруг себя не замечал.

Чтобы утешиться, Юки старался вернуться мыслями в выдуманную добрую, красивую Страну Дракона, миропорядок которой был, разумеется, мудрым и справедливым, но и в той Рюкоку все тоже почему-то становилось хуже и хуже.

Война продолжалась, и стало ясно, что им не выстоять. Враги подбирались все ближе к столице – и наконец захватили ее… Юки попытался представить, что он храбро проник в главный вражеский лагерь и убил всех важных стратегов, оставив войско захватчиков беспомощным, но у него не получилось придумать этому сюжету счастливое завершение: враги его поймали и взяли в плен. Отряд – его друзья – не бросили его, попытались освободить, но теперь они вместе оказались в окружении войска захватчиков, и врагов было бесконечно много, а друзей – лишь горстка…

Раньше – когда-то давно, – когда он придумывал Страну Дракона для радости, власть над тем, что в ней происходило, принадлежала ему. Но теперь все было по-другому. События случались как-то сами собой, против желания. Конечно, все по-прежнему происходило только в голове (Юки осознавал, что это фантазии, хоть они и казались ярче действительности), но было бы ложью сказать, что ему нравилось придумывать все эти ужасы, смерти и страдания. Просто так было.

Они бились не на жизнь, а на смерть – его друзья, в этой последней битве.

Он будто следил за происходящим в книге или слушал чужой рассказ – такое иногда видишь во сне перед самым пробуждением. Он, конечно, пытался вмешаться, придумать какие-то другие повороты, но не получалось: как только он пытался поменять события на более благоприятные, остро чувствовал фальшь в придуманном и даже не мог заставить себя четко представить себе их. В голове постоянно роились какие-то лишние мысли, которые, словно шум чужих голосов, мешали думать.

Так что Юки оставалось лишь беспомощно следить, как друзья умирают один за другим.

Первым погиб Фай Фаэн – он слишком уважал жизнь, до такой степени, что не мог отнять ее даже у врага, и предпочел умереть сам.

Его лучший друг – Дань – оказался в кольце вражеских солдат. Кто-то выбил у него из рук оружие, и он, владевший силой огня, вспыхнул свечой, сгорел, унеся с собой всех, кто стоял близко, осталась лишь горстка пепла.

Крылатая девушка налетала на врагов с небес черным вихрем, внушая всем страх, но по мере того, как в перьях оказывалось все больше стрел, она слабела; и вот наконец крылья безжизненно повисли двумя черными полотнищами, она на миг зависла в воздухе – и упала, крылья нелепо изогнулись, сломались под ее весом, превратились в сплошное кровавое месиво.

Пошел снег, постепенно засыпав Страну Дракона.

Мальчик-невидимка скользил между солдатами, унося жизни, точно безжалостный бог смерти, но, когда с неба начали падать хлопья снега, враги увидели его силуэт и все передвижения – а он был хоть и невидимым, но вовсе не неуязвимым.

Невеста Юки, Лунь-хэ, попыталась закрыть его собой от вражеского клинка, и жестокий удар, который был предназначен ему, достался ей; она вздохнула, закрыла глаза и медленно осела на землю, ее лицо было спокойным и почти счастливым.

Но жертва оказалась напрасной, потому что следующий удар предназначался уже Юки, и он не смог его отклонить. Упал, пытаясь зажать пальцами рану, из которой толчками выплескивалась кровь – было больно, так больно…

Он еще успел увидеть, что Мика, сражавшаяся отчаяннее всех, погибла последней; две стрелы вонзились ей в грудь и одна – в шею. Она упала, раскинув руки. Ее жемчужные волосы слились с белизной снега, и он с ужасом ждал, что из-под ее тела начнет расползаться алое пятно; но губы Мики перед тем, как испустить последний вздох, беззвучно шевельнулись – она остановила время…

Все движения замедлились, словно под толщей воды, а затем все застыло.

И лишь снег шел и шел – густо валил, постепенно пряча под собой тела людей.

Юки ненавидел себя за то, что придумал такое. Он хотел вернуть все назад, спасти друзей, остановить войну, но это было не в его силах. Он очень четко представлял эти холодные мягкие белые хлопья, ложащиеся на землю, на тела и мертвые лица друзей, которые были для него гораздо реальнее, чем все люди, которые окружали его в этой, единственной оставшейся ему жизни.

Во второй Рюкоку, которую рассудок упорно называл настоящей, хотя сердце кричало совсем о другом, не было ни войны, ни всех этих смертей. Но здесь Юки, как и там, тоже был один, а все остальное было точно таким же холодным и ненастоящим, словно под толщей снега или воды.

Но этот мир отличался от выдуманного тем, что жизнь здесь не остановилась; и хотя все происходящее тут было тусклым, некрасивым и неправильным, оно тревожило, смущало, требовало вмешательства или по крайней мере какого-то мнения – словом, не давало Юки покоя.

Не то чтобы он начал испытывать симпатию к настоящей Рюкоку, не то чтобы захотел кому-то помочь… По-настоящему он хотел только одного: вернуть свой мир.

Но как раз этого сделать не мог.

Битье слуг палками за малейшие провинности входило в список того, что он ненавидел в рюкокусском дворце. Юки не мог сделать так, чтобы провинившихся перестали наказывать вообще: во-первых, он смутно понимал, что это пошатнет некие устои, что ему придется пойти наперекор традициям, которые в целом намного масштабнее и значительнее, чем система наказаний, а во-вторых – он пока и императором-то не был. Он во дворце был – во всяком случае, казался себе – никем, несмотря на все эти трехкратные поклоны и прочее…

Но он, по крайней мере, мог повлиять на Юкиёси, потому что был старше брата, и когда Юкиёси в очередной раз отдал приказ об абсурдно жестоком наказании, Юки сказал:

– Нет.

Он долго набирался смелости, чтобы произнести это, чтобы произнести хоть что-то. И даже немного удивился, когда его послушались. Брат взглянул на него с изумлением и гневом.

– Зачем ты вмешиваешься в мои дела? – негромко сказал он.

– Все, что происходит во дворце, касается и меня. И я прошу тебя не делать так.

– Как? Не наказывать людей за провинности?

– Не быть жестоким. Я запрещаю.

– Ты… запрещаешь? – Юкиёси не сдержал смешок. – Иди, братец, играй, пока играется. Лазай по деревьям, рисуй свои карты, побеждай чудовищ. С чего ты взял, что можешь что-то мне запретить?

Его откровенное презрение рассердила Юкинари, и, хотя Юкиёси по-прежнему внушал ему страх, он был уже чуть больше уверен в своих силах. Он твердо и громко сказал, чтобы люди слышали:

– Могу – как старший брат и будущий император – и запрещаю. Теперь о всех твоих приказах будут сообщать мне. – И, отвернувшись от Юкиёси, он приказал, стараясь говорить как можно увереннее: – Посадите его в башню на два дня. Пусть еды и питья будет вдоволь, но он не должен ни с кем видеться и говорить. Полагаю, это довольно мягкое наказание за неуважение.

Когда Юкиёси уводили, тот обернулся, и Юки увидел в его глазах такую чистую ненависть, что стало не по себе. Он подумал: «Юкиёси, должно быть, знает, что я боюсь его…»

(Он сказал себе, что больше не боится, но это была неправда.)

Юкиёси хорошо запомнил урок.

Зная его, Юкинари догадывался, что случится дальше. Разве что он не ожидал, что это случится так скоро и Юкиёси продемонстрирует свои чувства настолько откровенно.

Юкинари теперь следовало быть осторожнее. Раньше он воспринимал себя как пустое место, почти как друга-невидимку из Страны Дракона, а невидимке нечего опасаться. Но как только продемонстрировал, что не невидимка, а кто-то, сразу оказался в опасности – и осознавал это. Но привычки нелегко поменять. Он сам был виноват в том, что с ним не оказалось охраны – слишком любил бродить в одиночестве по безлюдным закоулкам дворца.

Он сидел возле любимого маленького черного пруда в глубине сада, когда кто-то бесшумно подошел сзади и ударил его по голове камнем. Очень сильный удар, но все же недостаточно: сознание Юки не потерял. Боль была такая, что в глазах потемнело и он несколько мгновений ничего не соображал. Чьи-то жесткие пальцы схватили за отворот платья, подтащили к пруду, толкнули.

Юки дернулся, но руки держали крепко, а сам он все еще был оглушен болью от удара. Холодная вода немного привела в чувство. Сквозь ее толщу, которая, если глядеть снизу, оказалась не такой уж черной, а довольно чистой и скорее похожей на зеленоватое стекло, он увидел фигуру и лицо Юкиёси.

«Сейчас я умру», – подумал он. Почему-то эта мысль не испугала. Воздух заканчивался, легкие жгло, мучительно хотелось сделать вдох, но мысли оставались ясными.

«Почему я не боюсь? Мне ведь всего двенадцать…»

Наверное, он не боится, потому что прожитая им жизнь вовсе не измеряется этими двенадцатью годами. Сколько других жизней он успел прожить, сколько всего повидать! Его друзья из Страны Дракона – он был ими, ими всеми: и веселая презрительная храбрость Даня, и прозрачная тоска Лунь-хэ, и грустная доброта Фая Фаэна, и обреченность Мики – все было его, все он чувствовал с не меньшей силой, чем то, что происходило в этом, другом мире. И еще много теней других, менее важных жизней – все, с чем он жил уже много лет, все, что пытался как умел перенести в рисунки и довольно косноязычные тексты – все это он чувствовал, все это с ним было. Разве мало для одного человека?

Но стоило вспомнить о Стране Дракона, как он вспомнил и о том, что от нее осталась только бескрайняя белая пустошь и кости на снегу, и внутри снова поднялось огромное, не умещающееся внутри горе… Словно нож повернулся в груди – всего этого больше нет, нет, нет – или это просто закончился воздух в легких?

И Юкинари вспомнил, из-за кого лишился друзей, кто уничтожил его Рюкоку. Кривая, искаженная логика, но именно это воспоминание помогло по-настоящему возненавидеть Юкиёси в этот миг.

Он вырвался – откуда только силы взялись? Глотнул воздуха, который обжег легкие, и ударил – вслепую, не видя, куда бьет. Почувствовал под пальцами голову и шею брата и вцепился в них, и нагнул, и держал под водой, пока не понял, что Юкиёси обмяк и не сопротивляется.

Юки отпихнул от себя неподвижное тело, и оно ушло под воду. Не было ни шума, ни плеска, оно беззвучно погрузилось в черную глубь пруда и исчезло.

Он встал.

Поднял голову, посмотрел на сад и какое-то время рассматривал его, будто увидел впервые. Только рассвело, и королевский дворец был подернут туманом. Стояла осень.

«Как красиво», – вдруг подумал Юкинари с удивлением. Это было первое, что он почувствовал после убийства. Не стыд, не вину, не страх, не радость, что остался жив. Восхищение красотой мира.

Его глаза вобрали черноту земли, рисунок листьев, блеск паутинок между ветвями деревьев, на которых дрожали капельки воды. Все это было таким ярким, реальным и прекрасным, что на глаза навернулись слезы.

Он вдруг понял, что сделает все, что в его силах, чтобы этот город и эта страна стали хоть немного похожи на Страну Дракона из фантазий. А если человеческих сил для этого недостаточно – на то он и потомок бога, кровь от крови Дракона.

Потом наконец пришло все остальное – и вина, и стыд, и прочее, – и он заплакал. Задрожал. Когда Юки полностью осознал, что только что случилось – нет, нельзя говорить «случилось», словно это произошло само собой, ведь это он сделал, – его вытошнило. Он еще ничего не успел съесть в этот день, так что рвало его в основном водой и какой-то слизью. Он умылся, но его снова вывернуло наизнанку. Он умылся еще раз, очень тщательно – долго продолжал снова и снова окунать в воду пруда лицо, тер его, словно пытаясь счистить какую-то невидимую грязь, хотя было понятно, что смерть никогда не сможет оттереть. Как он мог такое сделать? Всего несколько минут назад Юкиёси был жив, а теперь его нет. Ведь можно было, наверное, с ним поговорить откровенно, объяснить… Или еще раз запереть в башне – если не поймет. Отослать в какую-нибудь дальнюю провинцию. Всегда есть пути, которые длиннее, труднее, но правильнее. А теперь брата нет, и ничего уже не изменить, не исправить. Он убил Юкиёси, чтобы защитить свою Страну Дракона. А теперь нет ни того, ни другого…

Раздался странный звук – словно приглушенный удар колокола: звон, вибрация, шепот. По поверхности пруда пошла рябь. А затем из воды выскользнула темно-бирюзовая чешуйчатая лента и мягко обхватила его руку. Какое странное существо: перепончатые уши, разветвленные рожки, до комичного длинные усы; глаза – словно черные блюдца, полные звезд. Дракон, это дракон. Юкинари ойкнул и с осторожным восторгом дотронулся до одного из рожек.

Существо заговорило с ним – его пасть не двигалась, Юки просто слышал слова в голове.

– Здравствуй.

У дракона оказался тихий, ломкий голос – как у подростка.

– Здравствуй, – ответил Юки.

– Ты поступил неправильно.

Юки промолчал. Он мог бы сказать: да, я знаю и никогда не поступлю так снова, прости меня, – но слова застревали в горле, потому что уже не у кого было просить прощения.

– Юкиёси был плохим человеком, – утешающе сказал голос в голове. – Никто не будет о нем грустить.

– Я тоже плохой человек, – прошептал Юки.

– Неправда, – твердо сказал дракон. – Иначе я не показался бы тебе.

– Обо мне тоже никто не будет грустить, когда меня не станет.

– Тебя просто пока никто не знает как следует, – сказал дракон. – Но тебя обязательно полюбят. И будут грустить.

Юки было приятно, что дракон его жалеет, но он не особенно ему верил.

– Полюбят? Не знаю. Ведь единственное хорошее, что у меня было – это Страна Дракона. Но там все умерли, в ней теперь только снег и кости… Я не знаю, за что еще меня можно любить.

Дракон ободряюще обернул хвост вокруг его мизинца.

– Тебя будут любить все, кто захочешь. Вот увидишь, ты не всегда будешь один, – с глубокой уверенностью пообещал он.

Тело Юкиёси в конце концов всплыло, и его нашли. Оно пролежало в воде слишком долго, так что придворные медики, осмотрев его, не смогли сказать ничего определенного. Была эта смерть случайной или нет – все говорили разное. На Юкинари стали посматривать с опаской, но никто не отважился ни в чем его обвинить. Даже левый министр Исэ-но Акахито, который, очевидно, был расстроен, что погиб именно тот из принцев, на которого он имел влияние.

Юкинари министр Исэ-но Акахито не нравился – не по личным причинам, а по вполне объективным: когда Юки начал складывать кусочки сведений о придворных интригах воедино, то понял, что Акахито играет во всем этом далеко не последнюю роль.

Он по-прежнему не знал, как можно улучшить жизнь дворца и страны, но теперь верил, что это возможно. Для начала надо было с кем-то откровенно поговорить об этом – и он выбрал единственного человека, кому хоть немного доверял. Генерала Накатоми.

Раньше Юки казалось, что ужасно сложно устроить беседу с человеком, которого не знаешь, но те самые сведения о культуре и придворном этикете, которые он послушно впитывал все это время и которые считал совершенно бесполезными, подсказали, что все довольно просто. Он послал Накатоми в подарок ирис, символизировавший верность императорской семье, а генерал в ответ учтиво пригласил его в гости: скорее формальность, но Юки охотно принял приглашение.

Правда, вести разговор наедине – без толпы советников – его никто особенно не учил, и Юки чуть ли не с порога выпалил:

– Я знаю, что вы преданы моему деду. Говорят, он болен и… все сложно. Я пришел, чтобы…

Он запнулся, потому что старый генерал согнулся в одном из традиционных поклонов. Закончить приветствие Юки не дал – быстро подошел к нему и сказал:

– Не нужно, не кланяйтесь, вы ведь уже немолоды – я освобождаю вас от трех поклонов…

Накатоми распрямился и с интересом посмотрел на Юки.

– Благодарю. Чем я обязан визитом, ваше высочество?

– То, что я сейчас скажу, прозвучит глупо… но я буду благодарен, если вы поможете мне разобраться. Дадите советы. Что мне делать, кому доверять…

– Как я могу сказать, что вам делать? Вам лучше знать, чего вы хотите… – Протянул старик, разглядывая Юки. – Скажите мне – вы любите Рюкоку?