Мага. Будни агента Киви

Агент Киви. Это прозвище появилось у нее лет в двенадцать. Оно, кажется, было из какого-то забытого фильма. Когда на бат-мицву ей подарили детскую энциклопедию, она первым делом нашла эту птицу и очень расстроилась. Она представляла себе тропическую изумрудную пташку: что-то вроде нектарницы или колибри, а оказалось, что киви – серый бесформенный комок и длинный клюв, который торчит обыденно и уныло, как вязальный крючок, из клубка серых ниток. Птица выглядела классическим неудачником. С тех пор она никогда не забывает ту птицу, и ей всякий раз приходится делать усилие и вспоминать, что она не агент Киви. У нее красивое имя: Мага.

Ее отец, Гидон Кит, часто говорил, что ход мысли сценариста похож на ход мысли преступника. Автор – единственный, кто знает, куда ведут запутанные линии сюжета, он должен быть расчетлив и аккуратен и не оставлять следов.

– Чехов говорил о ружье, которое должно выстрелить в третьем акте, – вещал Кит, подбегая к доске и тут же отскакивая от нее. – Все помнят о ружье, которое висит на стене, но забывают о трости, которую герой берет с собой, когда выходит из дому.

(Отца тогда пригласили прочесть лекцию студентам, а в садике у Маги был карантин, и отец взял ее с собой. Ей тогда было лет пять или шесть.)

– Предположим, что в одной руке у героя плащ, а в другой – трость, – продолжал Кит. – Предположим, он встречает знакомого и приподнимает шляпу. Окей, но как он это делает, если обе руки заняты? – Отец делал паузу, и маленькая Мага, сидевшая в углу, ждала, пока смех докатится откуда-то с задних рядов, как невысокая, ровная волна.

– Итак, помним о заряженном ружье, но и о палке не забываем. Мелочи, детали – не расслабляемся, держим их в голове, иначе…

– Так значит, фильм – это преступление? – это спросил студент с красивой бородкой.

– Разумеется, фильм – преступление! Ты забрал у зрителя полтора часа его жизни. Если ты облажаешься, тебе этого не простят.

Ее отец женился на матери лишь к сорока годам, и, когда он приходил за Магой в садик, а позже в школу, его принимали за молодого дедушку.

Когда она чуть подросла, они с отцом стали ходить в старый кинотеатр «Кипарис», которого давно уже не существует. Тогда, в 94-м, кинотеатр находился в старом здании с округлым, похожим на бульдожью морду, фасадом. Маге даже казалось, что иногда эта морда выглядела веселей, но чаще она была угрустной. Наверное, потому, что тогда решалась судьба кинотеатра. Отец считал, что засилье видео либо окончательно его угробит, либо, наоборот, сделает культовым местом. Но прошло несколько лет, и место стало вовсе не культовым, а совсем нехорошим. Там устроили не то игорный дом, не то бордель. В конце концов здание перестроили до неузнаваемости: вычистили труху, как гниль из больного зуба, и теперь там торговый центр. Но до этой перестройки, в годы, когда дом-бульдог еще не пустился на старости лет во все тяжкие, а просто стоял без дела, Мага изредка проходила мимо. Ее удивляло, что одна деталь от бывшего кинотеатра все же сохранилась: бархатная штора на боковой двери. Похоже, это была именно та штора, которая слегка задевала ее щеку, когда они с отцом выходили из зала после сеанса.

…

– Он совсем не заботится о тебе! Он водит тебя на взрослые фильмы, которые интересны ему самому! – говорила мама. Это было правдой. Родители теперь были в разводе, и они с отцом, встречаясь лишь по выходным, иногда шли в «Кипарис». Цунами видео уже затопило весь мир, шелестя пленками дешевых кассет, но здесь это никак не ощущалось. В «Кипарисе» показывали качественное широкоформатное кино.

Первые кадры… Они врываются в твою жизнь, как грабители. Они говорят громко и требовательно. Они раздражают. Ты сопротивляешься этой яркости, громкости, резкости, но почему-то не уходишь. А потом все исчезает. Остается лишь чужая история, которая теперь тебе интересна, и ты добровольно отдаешь все, что у тебя в карманах.

Когда фильм заканчивался, зрители выходили через боковую дверь. Это было несправедливо. Их тихонько выпускали сразу же на улицу – из бархатной коробочки кинозала прямо на тротуар, словно бедных родственников или попрошаек. Как ослеплял солнечный свет! Как резали уши автомобильные гудки! Они шли понурой колонной, почти не переговариваясь, и с каждым шагом фильм расплескивался – с этим ничего нельзя было поделать. Дойдя до угла здания, они вдруг замечали другую колонну. На входе в кинотеатр стояли веселые нарядные люди. Они собирались войти в фойе «Кипариса». Через несколько минут начнется новый сеанс, и все повторится. Веселая очередь с любопытством посматривала на выходящих, пытаясь по их лицам понять, хорош ли фильм, и те приосанивались. Они делали непроницаемые лица. Они не хотели разбалтывать ничего. Они уже были сообщниками.

Когда она пошла изучать веб-дизайн, а вовсе не кино, как многие ожидали, отец ее похвалил, но что-то в его похвале ее уязвило. Непонятно было, рад ли он тому, что она идет по собственному пути, или тому, что теперь не должен за нее отвечать.

…

Денег, отложенных на ее учебу, хватало на университет и на оплату съемной квартирки, но на жизнь уже не оставалось ни шекеля. В первые годы она успела сменить пару работ: зимой устраивалась куда-нибудь официанткой, а на летних каникулах вела кружки в детском лагере в их же кампусе. Но вот на третьем курсе с зимней работой как-то разладилось. Она никак не могла войти в ритм. Подработки постоянно срывались.

В один из дней она шла по Яффо, поглядывая на двери кафе, где часто вывешивались объявления о поиске официанток, и неожиданно встретила Зива, старого друга отца. Зив был не похож на остальных отцовских друзей. Он не имел никакого отношения к богеме; в последние годы он заведовал одним из отделений полиции. Мага увидела, как сильно он изменился. Зив уже почти не отличался от стариков, сидящих в эти часы за столиками уличных ресторанчиков. Куртка и джинсы словно умышленно отстают от текущей моды на несколько тактов, в руке – сложенная газета.

Зив сообщил, что уже полгода как вышел на пенсию, жена со скуки выучилась на консультанта по фен-шую, но клиентов пока нет, и она взялась перестраивать их собственную квартиру.

– Сейчас там вскрыли пол. В моей комнате – Буря в пустыне,^[1] вот я и сбегаю. А ты чем занимаешься?

Мага рассказала, что ищет работу.

– Официанткой? Тебе это подходит?

Мага пожала плечами:

– Я и квартиры иногда убираю. Что я могу поделать… Нужны деньги.

– Но неужели…

Мага догадалась, что он хотел спросить: «Неужели отец не мог подыскать тебе работу получше?» Мага не разговаривала с отцом уже несколько лет, но не объяснять же все это Зиву. Впрочем, он и сам, кажется, откуда-то знал.

– А давай-ка я спрошу в одном учреждении? – сказал Зив. – Может, тебе и найдется работа преподавателя.

Мага с радостью согласилась, и они распрощались. Она стояла одна на широкой улице, плавно уходящей вверх, и смотрела, как квадратная фигура Зива удаляется. Вокруг были деревья и дома; на них словно навели резкость. Странный эффект, наблюдаемый в зимнем Иерусалиме, который так отчетливо виден, так бел и пуст, для того, кто оказался на этих улицах в одиночестве.

Даниэль. Лотерея

Полицейские продвигались вперед черной гроздью, словно сцепленные чем-то невидимым, и мне ничего не оставалось, кроме как сделать беззаботный вид и идти прямо на них. В городе было напряженно, ожидались теракты, и наряды полиции дежурили на каждом углу, а я этого не учел. Выглядел я, конечно же, подозрительно. Я два дня не мылся, на лице – щетина, а на руке – синяк от капельницы, обведенный черной рамкой грязи, налипшей на остатках больничной клейкой ленты. Стоило полицейским попросить меня снять куртку… Да что там – им достаточно всего лишь увидеть мои зрачки, чтобы понять, что я их клиент. Пусть я и не террорист, но если они проверят данные и выяснят, при каких обстоятельствах я попал в больницу, то передадут меня соседнему отделу. Я шел, глядя себе под ноги, чтобы выражение пешей скуки на моем лице было более убедительным.

«Золотой чемпион», который я наметил себе целью, был уже недалеко. Я решил идти туда, потому что смутно помнил, что видел там не то павильоны, не то беседки, которые сошли бы мне сейчас для ночевки. Я приблизился к спуску в долину, где был расположен пансионат.

Вниз вел серпантин, огибавший террасы, на которых росли старые оливы. Наконец я ступил на дорожку пансионатского парка. Я не помнил, в какой его части располагались павильоны и сарайчики, которые когда-то здесь приметил. Пришлось просто идти наугад. Я шел быстро, ведь здесь уже можно было встретить охранника.

– Молодой человек! – Я замер, но сразу успокоился. Голос пожилой женщины, которая обращалась ко мне на русском, не нес никакой угрозы: наоборот – домашний, немного беспомощный, он был противоположным полюсом всего, чего я сейчас опасался. Я поднял глаза. Балкон, на котором стояла женщина, утопал в зелени, скрывшей всю остальную постройку, – похоже, это был банкетный зал – его я не заметил за зарослями. Теперь я увидел и железную лесенку, ведущую, видимо, на ресторанную кухню. Женщина с сигареткой стояла на первой площадке. Ее прическа напоминала свежестриженный газон, на который пролили оранжевую краску. Одета она была нарядно: в черную атласную рубаху с китайской вышивкой на необъятном бюсте. Я стоял, не зная, что ответить, но, похоже, она и не ждала ответа. – Молодой человек, миленький, помогите нам. Тут буквально пара минут. Нам сюда, видите, ящик подвезли, а мне самой не дотащить.

Убегать не стоило. Я поднял ящик и понес по лесенке, стараясь двигаться так, чтобы куртка не распахивалась и скрывала замызганную футболку. Потом мы долго шли по узкому коридору. На спине у нее было вышито огромное павлинье перо, которое смотрело на меня как круглый глаз: недоуменно и недоверчиво, словно зная обо мне все. Но вот мы оказались в служебной проходной комнатке. В приоткрытую дверь виднелся банкетный зал, где, похоже, начинался праздник. За столиком, заваленным обрезками стеблей и целлофана и заставленным салатницами, сидела еще одна дама. У нее была такая же короткая стрижка, как и у первой, но похожая уже не на окрашенный, а на выжженный газон. Она плакала. Я поставил ящик и пошел было к двери, но Рыжий газон кивнула мне на пустой стул. Мне некуда было спешить, к тому же, в глубине души я считал, что человек, отделенный от всех, к кому он мог бы вернуться, заслуживает чудесного шанса, как минимум одного. Не стоит отбегать от двери, которая приоткрылась навстречу. Я сел. Рыжая тоже подсела к столику боком, вздохнув, пододвинула к себе большое керамическое блюдо с фруктовым салатом и принялась есть, рассеянно подцепляя кусочки вилкой и покачивая ногой в бархатной туфельке.

– Я выкладываюсь! – вдруг произнесла Выжженный Газон голосом, гундосым от слез. – Я выкладываюсь, а они говорят, что я выделываюсь!

– Ну что вы, Миррочка! Кто же мог такое сказать! Мы же все видим, как вы жертвуете, и очень ценим, – сказала рыжая, печально разглядывая кусочек яблока на кончике вилки.

– Леночка, разве мне это надо? Только мне? Вот скажите, разве никто не знал, что реплики не написаны? Я ведь не напрашивалась, они сами просили. Почему я должна за всеми бегать? А шторы? А эти ящики? Почему я должна обо всем сама?

– Вы совершенно правы, Миррочка, – утешала Рыжий Газон. – В следующий раз не будем собирать деньги и заказывать. Сами все сделаем. Вы ведь такой хороший человек, все мы с удовольствием. Хотите… – Она отодвинула салат и вдруг просияла: – Хотите, я для вас селедку приготовлю?

– А реплики? – плакала Выжженный газон. – Что теперь с репликами будет? Мы же вдвоем должны были вести лотерею, я и он. Вот же, я выучила. – Она достала из сумочки смятый лист. – Я вот тут говорю: «А знаете ли вы, что в переводе с итальянского слово „лото“ означает „судьба“?» А он отвечает: «Известно, что итальянцы немного суеверны, и потому…» – Она махнула рукой и опять заплакала. – Я что, сама буду себя спрашивать и сама отвечать? Как дура?

– Миррочка, а давайте так сделаем. Вы будете говорить, а молодой человек, вот, станет просто вынимать шарики с номерами, – сказала рыжая. – Это даже интересно получится. Так и скажем, что он здесь случайно. Он как бы – судьба.

– Судьба? – переспросила черная растерянно. Она уставилась на меня, потом как-то по-мальчишески шмыгнула носом. – А он что, так и останется в этой куртке?

…

«Номер четыре! Проходите на сцену! Дайте-ка нам на вас взглянуть, четверочка!» – голос Мирры, все еще осипший, усиленный микрофоном, едва не сбивал меня с ног. Вначале я, словно во сне, вынимал из огромной бутафорской шляпы шарики с номерами, но потом взбодрился. Обед, которым меня от души накормили в подсобке при кухне, превратился в пульсирующую энергию. Я уже давно заметил: стоит хорошо поесть, как туман болезненной странности, окутывающий мой мир, улетучивается без следа. Разве все не происходит само собой, так почему бы не расслабиться и не поддаться потоку?

Я представил себе, как сюда случайно заходит кто-то из моих бывших коллег по ивент-агентству и ему открывается печальное и поучительное зрелище. Парень, который два года назад организовывал самый элитарный из израильских фестивалей, теперь проводит клоунскую лотерею на чьем-то юбилее. Мысль об этом привела меня в восторг. Я с трудом сдерживался, чтобы не выхватить микрофон и самому не заговорить как ярмарочный зазывала. На сцену один за другим выходили стариканы и уходили в легком недоумении, вертя в руках плюшевые игрушки, веера и крохотные гитары. Видимо, накануне сюда перекочевал весь ассортимент китайского магазина. И все-таки я знал, что энергия, которая, казалось, бьется в кончики пальцев, может иссякнуть в любой момент, надо было немедленно ее использовать.

Только окончился розыгрыш лотереи, я выскользнул из зала. Теперь мой первоначальный план изменился. Раз уж судьба заманила меня в корпус пансионата, то стоит поискать убежище здесь. Нужно всего лишь найти подсобку, где можно было бы спрятаться на ночь. Я прошел по коридору, потом свернул в другой. Эта часть корпуса уже была жилой. Угрюмый вестибюль напоминал гостиничный холл. Что-то тараканье было и в деревянной обшивке стен, и в ужасных картинах, намалеванных коричневой слякотью. В углу стоял автомат с едой, заполненный шоколадками лишь двух видов: красными и желтыми, словно здесь играли две футбольные команды. Я направился вперед по коридору, похожему на интерфейс устаревшей стрелялки. На ковре бесконечно повторялся оранжевый узор, словно компьютер вновь и вновь генерировал одну и ту же кучку сухих листьев.