Глава 6

– Ах-ах, бедное дитятко! – дуэтом квохтали Китти и Либби, нарисованные дамочки в давно устаревших рюшечках. – Нет, нет, она тебя обязательно признает! Иначе со свету сживём! Ну как же – родную кровиночку прятать да в чёрном теле держать… Имени своего не дать! Ах, Ву́льфичек, деточка ты наша несчастная!..

Рамы у портретов блестели подозрительной чистотой, а недовольно поджатые губы у дамочек были смочены чем-то влажным.

Несчастная деточка развалилась в кресле и потягивала из бокала хозяйские запасы белого вина.

– Ээ-эй! – возопил малец, мотнувшись всем тщедушным тельцем от моей затрещины.

– Ээ-эй! – возмутились Китти и Либби. – Вульфичек для нас вообще-то дегустирует! Мы последние тридцать лет спать не можем – нас очень интересует урожай восемьдесят первого: повторились ли в купаже те же луговые нотки, что в шестьдесят седьмом…

– «Вульфичек»? – зловеще протянула я, с грохотом припечатав портреты лицом к стене.

– Эрик Теодор Маркус Ву́льфорд, – пискнул малёк. – А ты вылупилась уже, тётенька Уна, да? Вот как заново родилась, я сразу заметил! Красивая – глаз не оторвать! И рука крепкая, почти как у молодой!

От второй затрещины Эричек ловко увернулся.

– И кушать, наверное, хочешь? – заискивающе спросил он. – А я тебе мяско с овощами потушил.

Не знаю, что это за обратка такая была, но в какой-то момент я проснулась бодрой и полной сил. Во всём теле была необъяснимая лёгкость, едва ли не летать хотелось. Я ещё хотела взмахнуть руками, представив их крыльями, но подумала, что это совсем уж глупо будет.

Есть действительно хотелось. В себя я пришла лишь к обеду следующего дня. Хм, а не так уж плохо всё вышло. Выспалась, опять же. Вот бы оно всегда так – просто отключаешься на двое суток и всё, никаких больше нехороших последствий в виде приставучих мальцов или наглых поганцев с заброшки.

Эричек с аппетитом уплетал жаркое, откусывая за раз по половине огурца и пропихивая всё внутрь ломтём хлеба.

– Да подавишься же, – не выдержала я. – И жуй хорошенько, а то животом маяться будешь.

– Мж-жую, – промычал мальчонка. И задрал верхнюю губу, блеснув белым рядом.

– Это как у тебя зубы так быстро растут? – опешила я.

– Кушаю хорошо, – похлопал он глазками. – Тётенька Уна, а ты своё будешь доедать? А то мне питаться усиленно надо.

– Ну-ка, встань, – прищурилась я на него. Эричек послушно вскочил. – Да выпрямись ты! А, нет, показалось… Думала, ты помельче ростом.

– Ты морковку кушай, от неё зрение улучшается, вот и казаться не будет.

– А от ремня – болтливость уменьшается.

– О, а ты выпоротник не пробовала? – оживился малец. – Я на рынке видел: такой интересный! И стрекалами своими – вжух-вжух! Принести тебе завтра? Только, чур, на мне не пробовать! Я халосый мальчик. Можно на Море, она всё равно ничего не почувствует…

– Оставь бедное убоище в покое. Так, ладно. Завтра пойдём тебе одёжку новую присмотрим, а то штаны коротковаты. Слушай, а ты точно не был мельче? Вроде вчера штаны как раз по длине были.

– Я вчера худенький и голодный был, вот и спадали немного. Ты не переживай, мамка Уна, сам себе обновки справлю. А ты своими ведьмовскими делами занимайся – растунций там сходи насобирай, проклятия новые разучивай, я тебя от работы отвлекать не буду.

– Тебе сколько раз говорить… – начала закипать я.

Но Эричек уже привстал на цыпочки, звонко чмокнул меня в щёку и забрал моё недоеденное блюдо себе. Я и махнула рукой.

Дел на самом деле хватало. Надо было перевезти вещи от Жука, раз уж я тут снова застряла на неопределённый срок. Ещё наведаться на почту и проверить письма на своё имя. Посмотреть, что там малец с рынка приволок, и спросить Мору, что ещё докупить. Сходить по паре адресов, узнать, нет ли для меня работы. Да, школу бы ещё найти. Надо этого оглоеда к учёбе пристроить. Малец он смышлёный, не пропадать же таланту. Желательно, на полный пансион, чтобы глаза не мозолил.

Вернулась я ближе к ночи, нагруженная вещами и продуктами. Мора, опечаленная вынужденным существованием в неупокоенной плоти, вяло переругивалась с бестелесным Фрэнки. Генриетта с интересом наблюдала за ними, устроившись в углу под потолком и чистя два апельсина одновременно двумя парами мохнатых лапок. Из-под паркета в гостиной неуверенно пробивался тонкий стебелёк неопознанной растунции.

– Эдвард, ату, – скомандовала я копошащемуся под креслом горничному. Бессловесный помощник замер и радостно пополз к чужеродной зелени, перебирая щётками.

Китти и Либби притворялись нарисованными, но стоило мне отвести пристальный взгляд, как их глазки начинали масляно поблёскивать, а сами они тонко хихикать. Перед разожжённым камином обнаружился и сам малец с ворохом необычных имён.

Кажется, прислуге в этом доме он пришёлся по душе. Китти и Либби тут же зашикали на меня, чтобы не разбудила ненароком. Пугливая и недоверчивая Генриетта бесшумно свесилась с люстры и укрыла мальца невесомым пледом из паутины собственного изготовления. Покраснела, тряхнула золотистыми кудряшками и снова растворилась под потолком.

Эричек свернулся калачиком на медвежьей шкуре и являл собой до того умильную картину, что я сама растрогалась. Я тихо опустилась рядом. Что же ты за ребёнок такой странный, что за судьба у тебя непростая? А ведь действительно ангелок, когда спит. Щёчки круглые, нежные, раскраснелись от близости огня. А будущие черты лица всё равно уже просматриваются. И чёткая линия скул, и прямой гордый носик. Ох, отбою от девок не будет, когда подрастёт. Да ещё с таким языком подвешенным. Ладно уж, вырастим как-нибудь. Не последний кусок хлеба отбирает. Может, у меня и свой такой когда-нибудь появится, всё опыт.

Улыбнувшись, я погладила мальца по каштановым завиткам. Тот во сне ещё засопел, нащупал спросонья мою руку и уткнулся в ладонь лицом, будто котёнок. Одно сплошное умиление. Да чёрт с тобой, Эричек, оставайся. Я потянулась за подушкой, чтобы устроить его поудобнее, и тут мой взгляд упал за кресло…

В фарфоровой чашке чернела кофейная гуща. В парное ей блюдечко была воткнута по центру наполовину выкуренная сигара. И рядом стояла початая бутылка лучшего бренди из хозяйских же запасов.

– Ах ты, паршивец мелкий! – выругалась я в полный голос, и всё умиление разом слетело.

Паршивец дёрнул ножкой, но даже не проснулся.

Нет, зря я выпоротник не купила. Эричек сладко почмокал губами, и у меня рука не поднялась выдать ему очередную затрещину. Ладно, спи уж, утром получишь по полной…

Утром меня разбудил восхитительный аромат жареной грудинки и кофе. От Моры такой любезности не дождёшься: она считает, что поедание умерщвлённой плоти животных – издевательство над её неспособностью обрести покой. Если не в земле, так хотя бы в чужом желудке. При этом убоище страшно не любила Генриетту за то, что та отпугивала крыс и мышей от дома и тем самым мешала ей развоплотиться преждевременно.

Может, тогда не сразу прибью мальца за вчерашний кутёж, если так расстарался.

– Тётенька Уна, завтракать айда! – радостно пропищал Эричек, но голос его внезапно дал хриплого петуха и мальчонка, ойкнув, схватился за горло.

– Так тебе, оглоед. Будешь знать, как сигары курить, – мстительно сказала я, потирая спросонья глаза.

А когда протёрла, то не поверила им. Эричек за ночь будто вымахал на добрый десяток сантиметров. Над верхней губой у него проклюнулся трогательный пушок, брови стали гуще и темнее. А когда я отняла руки от его горла, то заметила намечающийся кадык. Вот тогда и перепугалась. Может, это я его неосторожным словом покрыла? Да вроде нет…

Я наскоро ощупала гладкий лобик, раздвинула веки пальцами и заставила его показать язык.

– Ел что-то незнакомое? Ягоды; может, листья жевал? Растунции срывал какие-нибудь? Ну, отвечай! – набросилась я на него. – Говорила же тебе стороной их обходить, пока полезные от вредных отличать не научишься!.. Чёрт, это какие же такой стремительный рост могли вызвать?!..

– Ы-аээээ-а, – увернулся Эричек от засунутой в рот серебряной ложки.

Горло было в порядке, не покрасневшее, да и хрипел и кашлял он не так, как это было бы от выкуренной сигары.

– Да всё хорошо со мной, тётенька, – потупил он глазки. Нет, голос был не просто хриплый… А ломкий и менял тональность на каждом слове. Как у подростка. – Пройдёт всё скоро, не переживай ты так. Тебе и дяденька Скоропут сказал, что всё обойдётся.

– Голова не болит? – всё наседала я. – Кости не ломит? Господи, да что ж ты сожрал такого… У тебя ведь рот не закрывается: постоянно жуёшь, всё подряд в него тащишь.

Паршивец и сейчас уже подъедал яичницу со сковородки, водружённой на стол. Скоропут, точно! Ну, дядька, не отвертишься. Явно ведь знал, что с мальцом что-то не так, а мне сообщить не удосужился.

– Так, – распорядилась я. – Мора! Этого уложить, пока не вернусь. И рыбьего жира ему дай на всякий случай. Будет сопротивляться – Генриетту задействуй. Фрэнки! Наши дамочки пусть с портретами из магической ассоциации свяжутся, узнают, не появлялись ли новые растунции с эффектом ускоренного роста. Про молодильные ягоды я слышала, а вот про такое впервые. Я в полицию пока сбегаю, скоро вернусь. А с тобой, паршивец, про алкоголь поговорим ещё! Выпоротник заодно прикуплю…

Эричек отчего-то был тих и покладист; видимо, сам испугался таких внезапных метаморфоз в своём теле. Только мелко закивал и громко рыгнул – совсем уж по-мужски.

В полицейском участке кипела работа, народу было – не протолкнуться, но Всевидящее око Альматы не зря так звался. Меня он заметил с самого порога и попытался было схорониться за чьей-то бандитской ряхой в наручниках.

– Скоропут Райкконен! – рявкнула я на всё отделение, прожигая начальника полиции взглядом.

Бандитская ряха вздрогнула и от греха подальше сместилась в сторону, открывая мне повинное лицо дядьки.

– Племяшечка! – тут же расцвёл он. И перешёл в наступление, первым начав жаловаться. – Уна, девочка моя, вот скажи: как ты всего за одну неделю успела стать такой дешёвкой? За твою прекрасную головку дают уже всего четыре тысячи вместо пяти…

– Когда я разнесу твой бордель к чертям собачьим, мне твои «не совсем законные люди» и сами за это десятку доплатят!

– А ты можешь? – внезапно заинтересовался мрачный тип в наручниках.

– Договоримся, если что, – пообещала я ряхе, не сводя глаз с Грозы татей. – Дядюшка… На пару слов.

У Скоропута имелся свой отдельный кабинет, но дядька предпочитал держать сотрудников на виду, а потому помещение приспособили под архив. Прочихавшись от пыли, я уставилась на Всевидящее око.

– Так что за дела с мальцом, которого ты мне подсунул? – недобро протянула я. – Говори прямо – почему его с остальными приютскими нельзя было оставить? Зачем на меня спихнул паршивца?

– И тебя уже достал, погляжу, – вздохнул дядька. – Ты уж прости, родная, но поперёк горла он мне. А тех мейсе благородных я просто пожалел: за что им такое счастье…

– А мне это счастье за что? Ага, их, значит, жалко, а племяшке давай подкинем… Не тяни.

Я сверлила его взглядом, а ещё демонстративно похлопала пальцем по собственным губам. Угроза сработала. И Скоропут по своей привычке начал с самого начала, по-другому не умел.

– Месяц назад он тут появился, – вздохнул он. – Сама же знаешь, что власти велели на городскую службу чужаков не брать, дабы не просочилось в столицу, что у нас тут растёт всякое… Да ещё и ползает. Но письмецо больно убедительное у мальца с собой было. Мол, если есть возможность, то взять его в штат, пусть учится всем полицейским премудростям. Ну, взяли. Малец-то сообразительный оказался. Только инициативный больно. Везде первым вызывается: что ночные дежурства, что задержания, что с приютом вот затеяли затею…

– Погоди, дядька, ты о ком вообще? О шибздике этом? Куда его на задержания-то, соплю эту?!..

– Туда. Сотрудник теперь это наш новый, в общем. Официально и по всем статьям.

– Да как его по такому малолетству могли на службу взять, да ещё и в штат зачислить?! – не поняла я.

– Да я ж тебе и рассказываю… Не перебивай, а! – рассердился Скоропут. – В общем, тут как раз с приютом Удавихи со всех сторон меня подпёрли. Горожане жалуются, что им деточек жалко; власти давят, что закрывать приют надо, но по уму. Ну, этот и вызвался снова. Мол, все доказательства раздобуду – бумаги там, чёрную бухгалтерию, а заодно и всю сеть уродов вскроем, что на сиротском труде наживаются. Колдунов из магической ассоциации сам на уши поднял: благое ведь дело делаем… Говорю ж, кого угодно достанет. Ну, те зелье специальное и предоставили. Оно семь-восемь часов действует, как раз на рабочую смену хватает. И неделю всё гладко было – сиротиночка и сиротиночка, никто ничего не заподозрил. Сами его к Удавихе и привели – вот, мол, принимай нового бездомыша. Он и копал себе потихонечку. Днём в приюте, на ночь обратно к нам сбегал. А неделю назад он то ли зелья перепил, то ли растунцию какую сожрал по незнанию, а эффект от зелья через несколько часов взял да не исчез.

– Да что за эффект-то? И вы совсем с дуба рухнули – мальца зельями поить? – рассвирепела я.

– Да не малец он, – вздохнул Скоропут. – А взрослый парень. Это зелье его, наоборот, в мальца обращало. Личина такая, прикрытие. Я и говорю: пережрал он его, наверное, оттого и злюсь на придурка. Чуть всю операцию мне не сорвал. Но ладно уж, Удавиху взяли, приют закрыли. А вот к Набоде, что полицейским общежитием заведует, сама понимаешь, вернуться он пока не может. Она деточек-то на дух не переносит. Что ж его, с остальными сиротками у благородных мейсе запирать против воли, пока магия не развеется? Ну, не изверг же я совсем. А за то, что оборотного зелья пережрал, он у меня ещё получит выговор! Инструкция же была – чётко по бутыльку в сутки!

Ой-ёй.

– А он и не пережрал, – мрачно произнесла я в сторону, сообразив наконец, что к чему. – Это я… В смысле, это не я! В общем, тут другое… Хотя жрать он горазд, не поспоришь. Эричек, говоришь… Сотрудник ваш новый… Ну, и тебе здравствуй, поганец.