Глава седьмая

Эбба прячет голову под подушку, зарывается в матрас, но пронзительный звук повторяется. Кто это звонит в дверь в такую рань? Шершавый язык царапает нёбо, она чувствует кислый привкус во рту. Ее что, вчера вырвало?

Снова звонят, в тишине звонок ревет, как мотоцикл без глушителя. Она заворачивается в одеяло, делает вид, что ее не существует. Она хотела бы исчезнуть. Все было бы настолько проще, если бы ее вдруг не стало. Тогда она не чувствовала бы себя так мерзко, как сейчас. И не было бы этой изматывающей головной боли после перепоя, усиливающейся в такт с упрямым ревом звонка.

Какого черта, кто это приперся?! Убирайся!

Она сбрасывает одеяло, свешивает ноги с кровати и встает. Немедленно начинает кружиться голова, и ей приходится опереться на прикроватную тумбочку.

– Иду, иду, – бормочет Эбба, когда звонок звучит еще раз.

Она осматривается в поисках халата, но понимает, что он ей не нужен. Она уснула, не раздеваясь, прямо в рубашке и кожаных брюках.

Она тащится в прихожую, пытаясь взбить светлые волосы, и открывает наконец дверь.

– Доброе утро. – Посетительница протягивает руку для рукопожатия. – Ангела Кёлер, адвокат. Мы много раз встречались, когда я представляла интересы Оливера Сандгрена.

Когда Эбба слышит имя Оливера Сандгрена, перед глазами все плывет.

Она смотрит на стоящую перед ней стильную женщину и борется с чувством все усиливающейся дурноты.

Дорогая шубка, элегантные туфли на высоких каблуках. Макияж, на который точно было потрачено не меньше часа. Модная прическа. Одна из лучших адвокатов Швеции.

– У меня есть для вас работа, – продолжает Ангела. – Можно зайти на пару минут?

Эбба не успевает ответить и несется в туалет, где склоняется над унитазом. Белый фаянс окрашивается в цвет вчерашнего свекольного салата, все остальное уже трудно идентифицировать. Между приступами рвоты ее мучают вопросы: какого черта Ангела Кёлер? и почему она упомянула Оливера Сандгрена? разве она уже не хлебнула достаточно дерьма из-за того, что произошло, из-за чего она была вынуждена сдать полицейское удостоверение?

Эбба сливает воду, полощет рот водой с разведенной в ней зубной пастой и возвращается в прихожую. Входная дверь закрыта, Ангела Кёлер позволила себе войти. Эбба обнаруживает ее стоящей у окна гостиной, прямо позади одного из кресел-бабочек, и смотрящей куда-то поверх красно-коричневых крыш и речки Бэлльстоан, которая вьется вниз по холму. На кресле навалена грязная одежда, которая почему-то лежит здесь, а не в корзине для белья. Эбба надеется, что Ангела каким-то волшебным образом не заметит эту кучу.

Адвокатесса поворачивается, услышав шаги Эббы:

– У меня сейчас ровно три минуты. Я хочу, чтобы вы начали работать на меня в качестве частного детектива. Утром я взялась за дело – дело об убийстве, которое произошло сегодня ночью в Альвике. Моего клиента зовут Николас Моретти, и он подозревается в убийстве своей сестры. Все доказательства против него, но полиция бездарно сделала свою работу, и это еще мягко сказано. Так что у меня хорошие шансы вытащить его. Проблема в том, что одна я не успеваю сделать все, у меня куча других дел. Поэтому я предлагаю вам эту работу, а потом, если все пройдет удачно, могут последовать и другие заказы… кто знает? Что скажете?

Сквозь слипшиеся от туши ресницы Эбба бросает на Ангелу скептический взгляд. Пытается понять, что красотка только что сказала. Работа? Для нее?

– Я знаю, что Хелльберг пытался обвинить во всем вас, – продолжает Ангела, не давая Эббе ответить. – Но это не по вашей вине Оливер встал перед движущимся поездом. Именно Хелльберг надавил на прокурора и потребовал принять решение о принудительных мерах.

Эббе показалось, что на нее несется поезд, совсем как это случалось в самые первые месяцы, когда ее охватывал леденящий душу ужас. Видения приходили постоянно: когда она спала, когда закрывала глаза, когда смотрела телевизор… Чтобы стереть эти картины из памяти, потребовалась, казалось, целая вечность. Ее не было там, когда все случилось. Тем не менее картина все равно вставала у нее перед глазами. И теперь, год спустя, Ангела говорит, что это была вина Хелльберга, ее бывшего начальника. Эбба слышит, что адвокатесса снова произносит какие-то слова, пытается сосредоточиться на звуках ее голоса и понять, что та от нее хочет.

– Меня впечатлила ваша работа, хотя я и представляла интересы Оливера. – Кривая улыбка. – И не только тот случай. Я вообще следила за вашей работой и ни за что не хотела бы вести защиту по вашим делам. Теперь, конечно, никто меня не проведет, но вы виртуозно работали с подозреваемыми, выводя их на чистую воду, вам нравится расставлять ловушки, о которых никто другой бы не додумался, и я считаю, что вы заслуживаете большего, чем то, что имеете сейчас.

Ангела скользит взглядом по одежде Эббы, и та осознает, что вся рубашка у нее испачкана свекольным салатом. И наверняка на ней еще и пятна красного вина.

Эбба отряхивается, больше инстинктивно, а не потому, что думает, будто это как-то может помочь.

Ангела делает шаг в сторону Эббы:

– Я знаю, каково это – не чувствовать почвы под ногами, я сама была в такой ситуации. Может быть, вы помните волну ненависти, которая обрушилась на меня после поста в социальных сетях.

Эбба старается припомнить, ей кажется, она знает, о чем говорит Ангела: адвокатесса тогда неудачно высказалась о детях-беженцах. Но Эбба ни в чем не уверена – в те дни она сама находилась в ситуации, когда проблемы окружающего мира кажутся сущей ерундой по сравнению с собственными бедами.

Ангела подошла ближе, взяла Эббу за подбородок тремя пальцами и изучающе посмотрела на нее:

– Мы с вами прекрасно дополнили бы друг друга. Вы знаете, как работать с тяжкими преступлениями и владеете всеми процедурами.

– Тяжкие преступления? – быстро реагирует Эбба, хотя прекрасно понимает, что убийства попадают в отдел расследования тяжких преступлений.

– Так и есть. Именно Йон Хелльберг и ваши бывшие коллеги расследуют это дело.

У Эббы непроизвольно дергается губа. От мысли о том, что придется снова с ними встречаться, у нее сводит все тело. Ангела только что сказала, что именно Хелльберг… Эбба ничего не понимает. Это действительно он?.. Не имеет значения. Именно она так жестко давила на Оливера на допросе, что он свел счеты с жизнью. Она больше никогда не сможет снова взглянуть в глаза коллегам. И все равно не может сдержаться и спрашивает:

– Вы сказали, Николас Моретти? Это…

– Бывший футболист «Юргордена», потом играл в профессиональном клубе в России, теперь начинающий наркоман и подозревается в убийстве своей сестры. Я трактую ваше любопытство как заинтересованность. Вы будете получать тридцать тысяч в месяц, а если выиграем дело, возможна дополнительная премия.

– Подождите. Я пока не сказала, что заинтересована.

Ангела накидывает на плечи шубу, смотрит на наручные часы:

– Скоро у меня допрос нашего клиента. После этого я поеду на место преступления. Будьте там в одиннадцать, если хотите поступить со своей жизнью разумно. Вэктарстиген, 23 Б.

Она поворачивается и идет в прихожую, поднимает из-под входной двери пачку писем и, насмешливо вскинув брови, вручает их Эббе.

На конверте, который лежит сверху, виден логотип Государственной исполнительной службы Швеции по имущественным взысканиям.

– Я очень хочу начать работать с вами. Надеюсь, что вы рассмотрите мое предложение. – Ангела многозначительно смотрит на Эббу, прежде чем открыть дверь и уйти.

Эбба закрывает дверь за нежданной гостьей, прислоняется к стене и стоит так до тех пор, пока на лестнице не стихает эхо от каблуков Ангелы. Это действительно произошло? Ей никогда еще не встречалась такая целеустремленная женщина.

Из прихожей видно часы в кухне – без десяти восемь. Визит Ангелы кажется еще менее реальным. Без десяти восемь утра в день после Рождества Ангела Кёлер приехала в пригород, в Мариехелль. Ее целеустремленность достойна похвалы. Однако ей придется поискать кого-то другого.

Чем Эбба может быть полезна адвокатскому бюро? Она же полицейский… Точнее, была им. Но в ней тем не менее осталось еще достаточно от полицейского, чтобы не желать защищать убийцу.

Глава восьмая

Комната для допросов тесна для четырех человек. Николас сидит скрючившись, рядом с ним адвокат. Должно быть, за прошедшие часы она съездила домой и переоделась, потому что теперь на ней красуется зеленое платье-костюм. На другом конце стола сидят Саймон Вейлер с коллегой. Коллега представился как комиссар Йон Хелльберг и пожал Николасу руку, отчего его запястье захрустело.

Они начали с формальностей, и Саймон рассказал, что побывал дома у семьи Николаса и сообщил о смерти сестры. От этого у Николаса побежали мурашки по телу. Он подумал об отце. Как он воспринял это чудовищное известие? А Дуглас, младший брат Николаса? Он любил Ясмину. И он любит Николаса. Но теперь он, возможно, думает, что именно брат убил сестру. Николас вытирает капельки пота, выступившие над верхней губой, у него дрожат руки – может быть, от возбуждения, а может, от наркотического опьянения, которое постепенно проходит.

По требованию Саймона он в общих чертах рассказывает о том, что происходило вечером, о баре, в котором он сидел с Ясминой, о том, как они пошли к ней домой, о желтых таблетках, о том, как они повалились на диван. Однако об агрессивном финне он не упоминает, хотя слова вот-вот сорвутся с языка. Но ведь Ангела хотела сначала все про него выяснить, и здесь он должен положиться на адвокатессу. Потому что в этой комнате никто, кроме нее, не верит в его невиновность, это видно по лицам следователей, хотя они и стараются сохранять беспристрастный вид. В их взглядах читается абсолютная уверенность – Николас лжет. Хуже свои чувства скрывает Хелльберг, который словно бы наблюдает за всем со стороны.

– Итак, – говорит Саймон, – если я правильно понял, когда вы проснулись и увидели сестру, вас охватила паника и вы попытались скрыть улики?

– Да.

– Вам не пришло в голову позвонить сто двенадцать?

– Я хотел позвонить, но мне никто бы не поверил.

Саймон кивает:

– А когда вы вышли из квартиры, то поняли, что забыли там мобильный телефон. Почему вы зашли обратно, чтобы забрать его? Вернее, вломились?

– Мне нужен был телефон, я хотел купить билет.

– И по этой причине вы вломились обратно в квартиру?

– Да.

– А вы случайно вломились в квартиру не за тем, чтобы убить сестру? Поспорили о чем-то и решили вернуться и убить ее?

Какое-то неясное тяжелое чувство мечется внутри у Николаса, как дикий зверь. Напоминает о том, что его сестра мертва.

– Нет конечно, – выдавливает он из себя.

– Хорошо. Вы говорите, что затем сели в автобус. Но вам почти сразу стало плохо, и вы сошли. Вы можете объяснить, как нож оказался в кустах в том месте, где вас нашел полицейский патруль?

Николас пытается поймать взгляд Ангелы, и она утвердительно кивает.

– Я был в шоке, получил моральную травму, можно сказать. Я ведь только что увидел рядом с собой родную сестру с перерезанным горлом, я был в шоке. Я знал, что меня упекут за решетку, поэтому выбросил нож.

– Итак, вы хотели скрыть орудие убийства от полиции.

Ангела слегка покашливает, поэтому Николас хорошенько задумывается, прежде чем ответить:

– Я не знаю, был ли этот нож орудием убийства, но на нем была кровь, так что я так подумал.

Саймон недобро поглядывает на него и на Ангелу, записывает что-то в блокноте перед собой и начинает с нового абзаца, получив утвердительный кивок от Хелльберга:

– При обыске у вас во внутреннем кармане нашли колпак Санта-Клауса. Откуда он у вас?

Николас моргает, пытается собраться, придумать, что ответить. Ведь пожилая женщина из дома напротив все видела, и она разговаривала с Саймоном около квартиры Ясмины. Николас решается рассказать о конфликте с Санта-Клаусом. Когда он заканчивает, Саймон откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди, через футболку проступают рельефные мышцы.

– Это как в том фильме, «В постели с Сантой».

– Так и есть, – говорит Николас, когда вспоминает, о каком фильме говорит Саймон. – Санта был пьяным в стельку.

Хелльберг распрямляется, вперивает взгляд в Николаса и в первый раз берет инициативу в разговоре на себя:

– И кто же этот Санта? Было бы неплохо, если бы мы могли с ним побеседовать.

– Я не знаю, думаю, кто-то из соседей.

– Тогда расскажите, как он выглядел.

Николас описывает проклятого Санта-Клауса максимально точно, насколько ему позволяет память. В конце концов, это может принести ему пользу.