Вика

Три года назад

Три года назад вытащить меня из СИЗО по явно сфабрикованной «наркотической» двести двадцать восьмой статье старались – так получилось – прежде всего Иноземцевы. Отец мой, Юрий Владиславович, примчался из Америки, башлял адвокату. Бабушка с дедом, Галина и Владислав, нажимали на все возможные тайные кнопки, напрягали наработанные за жизнь связи, чтобы снять с меня обвинения. Сидели в зале на процессе, болели за меня. И только жених мой, муж буквально завтрашний, несостоявшийся, Ярослав, не просто не помог, не поддержал, не оказался рядом. Но и – добил, ударил, принизил, растоптал. Спустя десять дней после ареста, когда я только начала приспосабливаться, привыкать в СИЗО, получила от него электронное письмо (имеется теперь подобная прогрессивная услуга в российских тюрьмах – лучше б и не было!): «Я не могу позволить себе и дальше связывать свою судьбу с тобой… я не похож на жену декабриста… будем считать это письмо нашим прощанием…» Бумага в тот момент словно ударила меня под дых. Словно ослепила, одновременно охолодила и обожгла. Как?! И это человек, с которым я собиралась делить все?! И радости, и невзгоды, и достижения, и болезни?! Быть рядом – покуда смерть не разлучит нас?!

Когда отец и старички меня все-таки из липких лап правосудия отбили, первое, что я сделала, это отправила Ярослава в вечный бан на всех телефонах и мессенджерах. Не хотела ни видеть его, ни слышать, ни объясняться. Однако все равно вернулась в М. и вышла на службу, и он однажды подстерег – на улице, после работы, с огромным букетом.

– Что тебе надо?

– Вика, мы должны объясниться.

– Я не хочу с тобой говорить и видеть тебя.

– Вика, возьми букет, и давай отойдем куда-нибудь, люди смотрят.

– Пошел ты!..

И тут он бухнулся на оба колена прямо у моих ног, протягивая ко мне, словно умоляя о милости, обеими руками полсотни алых роз.

– Вика, послушай! Меня же подставили! Мне тоже подбросили наркотики! И поставили одно условие: отречься от тебя! И написать тебе ТО ПИСЬМО! И тогда они сказали, что мне ничего не будет! Прости меня! Я правда испугался! Я не хотел в тюрьму!

Я брезгливо обошла его, стоящего на коленях, и отправилась своей дорогой.

Он вскочил и бросился за мной, волоча свой букетище.

– Вика, ну прости! Я виноват! Да, оказался слаб! Но я любил тебя! И люблю! Вернись ко мне! Нам же было хорошо вместе! И будет так же!

Я хотела гневно и презрительно бросить ему, что да, каждый может в первый момент проявить трусость и слабость – но потом-то он мог и одуматься! И переметнуться! И начать помогать мне! Поддерживать в СИЗО! Если, как говорит, настолько любил. И нам было вместе хорошо.

Но – любые слова при этих обстоятельствах прозвучали бы бессмысленно и бесполезно. Теперь для меня Ярослав был не более чем мусор. Шлак. Я спрашивала себя и понимала, что смогу теперь относиться к нему только с брезгливостью – как к слизняку, таракану, мокрице.

И я обернулась и ледяным тоном бросила ему:

– Исчезни! Исчезни из моей жизни – навсегда! Представь, что меня таки – посадили! Считай, что я – сижу! Что я – умерла!

Потом он еще несколько раз совершал свои попытки, более робкие, однажды подстроив встречу на даче у друзей, другой раз в театре – но я не поддалась и оказалась совершенно одинокой. А потом узнала, что он собрался и переехал в другой поволжский город.

Но эта история с Яриком тяжелым катком проехалась по мне, по моим чувствам и моему либидо. А ведь был не только Ярик – еще был главный подставщик Павлик, ключевой элемент в спецоперации, подбросивший мне наркоту, такой первоначально милый, любезный и игривый. А ведь был еще подлейший старший следователь и майор полиции Максим Голавлев. И все эти три мужика стали для меня как бы олицетворением всей гнуси и подлости окружающего мира. И с тех пор, как меня выпустили из СИЗО, только я видела интерес ко мне мужчины, парня, молодого человека, я, прежде всего, скептически начинала думать: а не такой ли ты шкура и предатель, как мой Ярослав, как Павлик или Максим? И моментально превращалась в лед. Даже в нечто иное – то, что жестче, тяжелее и холоднее льда.

И меня абсолютно к ним, этим мужчинам, не тянуло. Какими бы они ни были. И даже казались смешными их ужимки и отвратительными касания.

Никаких мужчин в моей жизни больше не существовало – теперь уже больше трех лет, с момента ареста, точнее – моего тогдашнего обманного отъезда из М. в Москву.

* * *

Наутро, еще только светало, мы выехали из гостиницы. Втроем. Тот же раздолбаный «мерс» и толстый Муратбек.

И – Денис.

Все понеслось в обратном прошлой ночи порядке.

Хрущевки просыпающегося городка. Потом КПП. Мечеть – теперь с левой стороны. Очень восточный городок Тюратам, откуда мы вчера приехали, огороженный щитами. «Чтобы начальству в глаза не бросался», – пояснил Денис.

А потом – еще один КПП, меня снова осмотрели, и мы понеслись теперь по территории космодрома. Дорога была паршивая, двухполосная, без обочин и разметки. По обе стороны – пустыня с верблюжьими колючками. Вдоль автодороги тянулась линия электропередач. И железнодорожная ветка. А по сторонам и на горизонте возникали время от времени сооружения разной степени заброшенности.

Сперва справа на холме появились огромные, запрокинутые в небо антенны-локаторы.

– Измерительный пункт «Сатурн», – пояснял с переднего сиденья Денис. – Отсюда поддерживается дальняя космическая связь. Но поскольку дальше орбиты Земли, где-нибудь на пути к Марсу, сейчас российских объектов нет, локаторы бездействуют.

С утра пораньше, при свете дня, Денис показался мне, слава богу, не таким совершенным, как вчера. Лицо, хоть и идеальных пропорций, выглядело усталым и слегка одутловатым. Возможно, вчера, возвратившись из моей гостиницы домой, он махнул с устатку стаканчик коньяку. Но я чувствовала, считывала его устремленный ко мне мужской интерес, и впервые за три года мне было это приятно.

Справа пронеслись новые циклопические сооружения, и послышались новые пояснения моего гида:

– Кислородно-азотный завод. На чем ракеты летают, знаете? Какое топливо?

– Солярка, – буркнула я.

– Правильно, кислород и керосин. Есть еще несимметричный деметилгидразин, но это другая история, мы поговорим о ней позже. А изначально для ракет Сергея Павловича Королева требовался кислород, много кислорода. Вот завод и построили, прямо здесь, на космодроме, в степи. Очень мощный. Теперь его мощностей хватает, чтобы обеспечить все наши пуски недели на две работы.

А потом снова – степь да степь кругом, покрытая верблюжьей колючкой. Параллельно – монотонные столбы электропередач, рельсы железки, странные сооружения на горизонте.

– Космодром, – разливался Денис, – это примерно девяносто километров в длину, семьдесят пять в ширину. Это тысяча двести километров железных дорог, около пятисот километров дорог автомобильных. До самой дальней площадки ехать больше восьмидесяти «кэмэ», час, как минимум.

Он рассказывал с искренним увлечением. Откуда, интересно, такая любовь и тяга?

– Откуда вы все это знаете? – польстила я ему. – Вы здешний?

– Нет, я приезжий, – сухо откликнулся он и не стал, как и вчера, развивать тему.

Поскакал дальше на своем любимом космическом коньке:

– Мы с вами сейчас едем на вывоз и вертикализацию ракеты. Эта процедура всегда, так исторически сложилось, происходит рано утром – чтобы больше светлого времени оставалось с изделием на стартовой позиции работать… Кстати, мне позвонили – господ Иноземцевых, Владислава и Арсения, и Рыжова в аэропорту Кзыл-Орды встретили и везут прямо сюда, на площадку, без заезда в город и в гостиницу.

«Бедненькие мои старики, – подумалось мне. – Ночной перелет, а потом, прямо с колес, на площадку. Как бы нам не уморить дедушек».

– А группа наша вообще будет большая? Или только мы четверо?

– Нет, конечно! Еще семь человек. Из Москвы, Питера, Екатеринбурга и Бишкека. Запуск беспилотный, поэтому туристов немного. В конце марта, когда летели космонавты, группа набралась больше ста человек.

А мы все ехали и ехали посреди пустыни, по раздолбанной дороге. Не думала я, что здесь такие масштабы. Вот ведь размахнулись в конце пятидесятых Королев с Хрущевым!

– Изначально здесь строился сверхсекретный военный полигон, – напомнил Денис. – Под ракету-носитель производства ОКБ Королева, способную добросить до Америки термоядерный заряд. Поэтому и стартовые столы расположены далеко от города. И друг от друга. Чтобы в случае ответного удара меньше разрушений и жертв. Мы сейчас с вами едем на тридцать первую площадку. Только не надо меня спрашивать, по какому принципу они именовались, и почему есть первая, а потом построили сразу тридцать первую.

– Чтобы запутать вероятного противника, – хихикнула я.

– Скорее всего. Тридцать первую здешние старожилы называют женским стартом. Или бабским, извините мне мой сексизм, но так говорят в народе. Это потому, что первой с нее запускали Терешкову, и вообще у нее, у площадки этой, считается, сложный, капризный, истинно женский характер.

– А сколько стартовых столов на космодроме вообще?

– Действующих? Или законсервированных? Или попросту заброшенных?

– И тех и других?

– Постоянно сейчас пускают с четырех. Обычно стартовые столы под ту или иную ракету парами делали. На случай, если один выйдет из строя, чтоб со второго летать. Вот и сейчас с двух запускают ракеты «Союз», с первой площадки и тридцать первой, и с двух – «Протоны». А покинутых столов гораздо больше. Мы посмотрим многие из них.

Наконец прибыли. Опять дорогу преградил КПП, опять ворота, колючка. Снова охранник сверил документы, осмотрел машину.

Зарулили на стоянку. Здесь чувствовалось оживление. Да что там – самая настоящая движуха. Из автобусов, микроавтобусов и лимузинов выгружались люди – с треногами, селфи-палками и мобильниками на изготовку, по виду явные туристы, с бейджиками на шее. Была и группа вездесущих, улыбчивых и слегка растерянных китайцев.

Чуть в стороне, на плацу, в каре строились другие люди. Много людей. Через мегафон произносились команды. Одеты все были в гражданское, но выправка чувствовалась военная. Мой красавчик-гид заботливо преклонился ко мне и пояснил:

– В начале нынешнего века было принято решение всем российским военным с Байконура уйти. Но определенные традиции сохраняются. В частности, построение стартового расчета.

К нам подошла женщина средних лет, с правильными чертами, ясными красивыми глазами, одетая в спецовку Главкосмупра с надписью «служба безопасности» на спине.

– Это Екатерина, – представил Денис, – будет сопровождать нас на космодроме.

– Здравствуйте, – улыбнулась она мне. – Давайте договоримся так. На площадках вы не будете ходить туда, куда запрещено, и фотографировать то, что не положено. Куда НЕ ходить и НЕ смотреть, я буду вам говорить.

– Неужели здесь до сих пор есть секретные вещи? – изумилась я.

– Конечно. Но сейчас не столько военные, сколько технологические.

– А вы вон китайцев пускаете.

– За ними еще строже надзор. Да вы же сейчас сразу все в соцсети выкладываете. А с меня потом стружку снимают – не досмотрела.

Влекомые моим красавцем чичероне, в толпе туристов, но не смешиваясь с нею, мы миновали еще одну проходную. Пока на одну туристку-меня, подумалось, приходился отдельный гид Денис и Екатерина-«безопасность». Да, и еще шофер Муратбек. Не в том ли объяснение высоких цен на путевки?

Вроде бы чисто внешне, по словам, и взглядам, и жестам, внимание ко мне Дениса не выходило за рамки стандартного канала «экскурсовод – клиент». Но я чувствовала, предощущала: напрягается меж нами какая-то нить, что-то, да будет – и впервые за три года мне было не противно, не безразлично, а занимательно и интересно.

В ракете ощущалось, конечно, что-то невероятно сексуальное. Главное – красивая она была. Очень. И большая.

Ракету вывозили из МИКа – монтажно-испытательного корпуса – с помощью тепловоза.

В технике всегда так: что красивое – то удачное. И наоборот. Пример – автомобиль «Мерседес». И вот эта «королевская» ракета, которая летает больше шестидесяти лет.

Не так в человеческих отношениях. Кто красивый – тот, как правило, порочный. Хотя, с другой стороны, что я знаю о том же Денисе? Как могу судить?

А он – тут как тут, продолжал просвещать меня:

– Еще со времен Королева повелось: все руководители, кто создавал ракету, приезжают на вывоз. И пешком вместе с ней идут на стартовую позицию.

– И подкладывают под колеса тепловоза монетки – на удачу.

– А вы откуда знаете? – вылупился на меня гид. А я и не помнила откуда – то ли дед Влад рассказывал, то ли дед Радий. А может, бабушка Галина.

– Ах да, – спохватился сопровождающий, – мне ваш спутник Арсений говорил, когда путевки покупал: ваши дедули (как он сказал) – ракетчики былых времен.

«Так, может, все дело в том, что Денис считает нас с Сенькой парой? Надо развеять это его заблуждение».

– Все правильно, – кивнула я, – оба наших деда сюда, на Байконур, впервые приезжали, когда еще и Гагарина не было. Только маленькая поправка: мы с Арсением совсем не парочка, а единокровные брат и сестра. Иноземцев Владислав Дмитриевич – наш общий дед.

И тут, легки на помине, как раз и появились дед Влад и дед Радий. А еще их сопровождали две молодые женщины, одна из них в такой же, как Екатерина, куртке с пометкой «служба безопасности», и дама, явная туристка, средних лет, с бейджиком на шее. И Сенька, конечно.

Если честно, на душе у меня кошки скребли – как деды перенесут дорогу? Шутка ли, ночной перелет из Белокаменной, пара часов разница во времени, потом три часа на машине по пустыне из Кзыл-Орды.

Но оба выглядели как огурцы. Подтянутые, оживленные, глаз горит.

Я почти сразу догадалась, в чем дело. Штука заключалась в прибывшей с ними даме. Это для меня (и для Сеньки с Денисом) она выглядела довольно пожилой, пятидесяти-с-лишним-летней. А для восьмидесятилетних дедов – юная красотка. К тому же они оба у нас вдовцы: Радий – соломенный, жена Эльвира уехала в Германию и сошлась там с местным бюргером, а дед Влад вдовствует натурально. И ведь остались еще силы и интерес, чтобы окучивать (слово из их молодости) представительницу противоположного пола! Даже соперничество между дедами какое-то почувствовалось – за самку! Ох, петухи!

Женщина эта мило улыбнулась мне.

– О вас, Вика, я наслышана. Мои спутники по дороге из Москвы рассказали: умна, красива, деловита. Все похоже на правду. И, чтобы вам не вглядываться в бейджик, меня зовут Елена, я туристка из Петербурга.

А Денис обратился к дедам:

– Жаль, что вы на вывоз ракеты не успели.

– Да бог с вами! – горячо воскликнул дед Радий, явно в расчете быть услышанным (и оцененным) Еленой. – Я тысячи вывозов и тысячи пусков на Байконуре наблюдал.

– Ну уж тысячи, – усомнился дед Влад (сказывались, сказывались элементы соперничества!).

– А ты посчитай, Владик! Я здесь прослужил с мая пятьдесят девятого по конец семидесятого. Почти двенадцать полных лет. Плюс много раз приезжал в командировки, и на гастроли меня приглашали. А в те времена отсюда стартовали не так, как сейчас, когда еле-еле двадцать пусков в год набирается! В конце шестидесятых – по восемьдесят-девяносто стартов ежегодно. Вот и считай. Двенадцать на девяносто перемножить сможешь? Или тебе логарифмическую линейку дать, проектант?

– Но тебя ведь отсюда на Куру^[3] переводили. За плохое поведение. (Заложил соперника перед дамой Владислав Дмитриевич, заложил! Вот петухи!)

– А что Кура, что Кура! Я там год всего пробыл!

– Представляете, – обратился дед Влад теперь напрямую к Елене, – Радий тогда за Хемингуэя пострадал.

– Это как? – изумилась дама.

– Мы вместе с ним тут торчали на полигоне. И приносит нам радио в июле шестьдесят первого печальное известие: покончил с собой прогрессивный американский писатель Эрнест Хемингуэй. А мы его с Радием тогда очень уважали. Даже политинформацию о нем солдатикам делали. Решили, конечно, выпить за помин души. А на площадках тогда сухой закон был. Но спирт, конечно, выписывали – на протирку, как говорили, оптических осей. Или осей координат. И вот Радий наш Ефремович перебрал и по дороге в казарму на глаза товарищу подполковнику попался. Тот и упек его на Камчатку, на Куру.