Отправился к главному. Скупыми мазками обрисовал тему.

Тот поначалу скривился:

– Самоубийство? Да еще школьница? Не ложится в нынешнюю повестку. У нас установка – народ не травмировать. Съезди лучше в Краснодар, там проект интересный. Семь свалок рекультивируют. На их месте парки будут строить.

– А где здесь интрига? – парировал Дима. – Да и вы сами знаете: благостные очерки – не мой уровень. А тут хоть есть в чем покопаться. В письме речь о том, что одноклассница довела. У школы, как я понял, другая версия: «Синий кит» вернулся, у детей телефоны отобрали, дома к компьютерам не подпускают.

Главнюга внимательно посмотрел на журналиста и вдруг спросил:

– Ты когда высыпался в последний раз?

– Не помню, – честно ответил Дима.

– Ладно, Полуянов. Пусть будет Мурманск. Слова только тщательно подбирай – чтобы никакой кровищи, описаний жестокости, жутких подробностей. Я лично редактировать буду.

* * *

Прежде Надюшка решения мужа принимала безоговорочно (за то и ценил). Однако новый статус мамы ее характер испортил. Едва услышала про командировку, кинулась к компьютеру. Искать закон, согласно которому молодых отцов из семьи отсылать запрещено.

Дима хладнокровно парировал:

– Если ты про статью 259 Трудового кодекса, то она только матерей касается. А меня – отца – куда угодно могут отправить. И даже в армию призвать.

– А чисто по-человечески? – взглянула с убитым видом. – Как я одна с Игнатом справлюсь?

Полуянов – во сколько бы ни пришел после работы домой – обычно Надюхе давал час-другой отдыха. И ночами к младенцу вставал. Впрочем, толку от этого было мало, соска или бутылочка с водой сына не успокаивали, так что Митрофанова все равно в итоге поднималась сама, шла кормить.

– Так я тебе помощницу нашел! – улыбнулся лучезарно.

…Надину подругу Люсю – по чьей вине его любимая едва не погибла, а ребенок мог родиться больным – Дима не переносил на дух. Давно озвучил: в этом вопросе в семье патриархат – и если горе-мотоциклистка только появится на пороге, он лично ее спустит с лестницы. Однако у Люси имелась мама, и на ту, в отличие от непутевой дочери, положиться было можно. Женщина давно на пенсии, предложение подработать приняла с восторгом. С младенцами, как заверила, обращаться умела. Да и Наде благоволила.

– Будет приходить к тебе – на вечер, на полдня, на сколько скажешь! – разливался Полуянов.

Удалось супругу умаслить – от компьютера отошла, улыбнулась. А Дима продолжал нажимать:

– Я дней на пять максимум! И ты от меня отдохнешь, только представь: вся кровать в твоем распоряжении и никакого храпа! А я из Мурманска кучу вкуснятины навезу. Крабов. Трески соленой. Икры. Настойку на морских ежах – говорят, уникальное средство!

– Спиртовая настойка?

– Ну да. Как все лекарства.

– Главное, сам с ней не переусердствуй.

– Нет, она исключительно лечебная. А в плане выпить – там есть более интересные варианты. На морошке, к примеру, – сказал опрометчиво.

– Понятно. – Снова нахмурилась. – Едешь пить-гулять.

– Гулять точно вряд ли. Тема сложная. С ресторанами не коррелируется.

Рассказал Наде в двух словах.

Она побледнела, сразу Игната прижала к себе покрепче:

– Боже мой! Пятый класс. Это сколько девочке было лет?

– Одиннадцать.

Полуянов ждал: скажет сейчас, что лучше бы он на своих «добрых новостях» сидеть продолжал. Однако Митрофанова отрезала:

– Тогда езжай. Обязательно нужно выяснить правду. И вырвать жабры – тому, кто ее довел.

Дима хотел выразить удивление: обычно Надюшка в подобном тоне не выражалась. Но взглянул в ее решительное лицо и пообещал:

– Обязательно.

* * *

Оксана Юрьевна тоскливо посмотрела в окно и в который раз мысленно прокляла свою работу. Мало того что должность социального педагога оплачивалась по ставке чуть выше уборщицы, – еще и вечно приходилось на острие балансировать.

Детей в школе – больше тысячи. И каждый – хоть самый милый, благовоспитанный отличник – минимум однажды за время учебы да влипнет в историю. А добрая треть ее подопечных проблемы доставляла постоянно. Конфликтовали, дрались, притаскивали «запрещенку» – пришлось даже сейфом обзаводиться, доверху набит «электронками», обычными сигаретами, зажигалками и петардами.

Осложнял положение и факт, что социальный педагог – должность для родителя пока не слишком понятная. Когда учителя вызывали, выслушивали упреки покорно, визита к директору и вовсе неприкрыто побаивались. С ней же вечно пытались спорить, а то и обвинять во всех смертных грехах – от несправедливых придирок к их «кровиночке» до создания в школе «некомфортной атмосферы».

Да и родительский контингент весьма разнородный. Обеспеченных людей в Мурманске немало, и с этими особенно сложно. С учителями хоть как-то считались, а ее откровенно держали за «обслуживающий персонал».

Отец Маши Глушенко был из таких – богатых да борзых. В открытую ей заявлял, что специально отдал дочь на дзюдо – чтобы «умела ударить первой». На попытки социального педагога поговорить, предупредить, что девочка ведет себя излишне агрессивно, отмахивался: «Вы докажите. Нет заявления – нет дела».

А жаловаться на обидчицу дети действительно боялись. Маша давно всем и каждому объявила: папа ее в любом случае отмажет. И директор будет на ее стороне, потому что «мой старикан нашу паршивую школу спонсирует».

Оксана Юрьевна, разумеется, знала про конфликт Глушенко и Можаевой. Несколько раз заводила Олю в свой кабинет, уговаривала: собраться всем вместе, с родителями, обсудить ситуацию, призвать одноклассницу к ответу. Но девочка упрямо повторяла, что «у нее все нормально». И доказательств никаких. Маша – истинная дочь своего ушлого папочки, так что редко делала гадости собственными руками. Зачем, когда полкласса у нее в прихлебателях ходит?

И сейчас Оксана Юрьевна почти радовалась: ей казалось, что возмездие для семейки беспредельщиков неизбежно. Слишком очевидная связь.

В понедельник – Маша избивает одноклассницу. Свидетелей, к счастью, искать не надо: как раз на выходных в школьной раздевалке наконец установили видеокамеру, она и запечатлела инцидент. А во вторник – Оля кончает с собой.

Про уголовное дело о доведении до самоубийства речи, понятно, не идет: слишком мала обидчица. Но исключить из школы – возмездие справедливое.

Однако в среду к ней в кабинет явился Машин отец. По-хозяйски запер изнутри дверь (ключ торчал в замке), вальяжно откинулся в кресле для посетителей и швырнул на стол пачку перетянутых резинкой тысячных купюр.

– Эт-то что? – опешила Оксана Юрьевна.

А мужчина спокойно произнес:

– Я с Марией поговорил. Она осознала. Впредь себя станет вести скромней. Так что давайте не будем портить девочке жизнь.

– Н-но…

– Свидетелей нет. Видеозапись – ну скажем… случайно испорчена. А повесить есть на кого. Вся школа знает: Тимофей в «Синем ките» состоял. И Ольга с ним дружила. Вот и раскручивайте – его тлетворное влияние.

– Уберите ваши деньги, – тихо произнесла Оксана Юрьевна.

Мужчина не шелохнулся. Спокойно сказал:

– Директор на моей стороне. Так что запись все равно уничтожим. А твое слово ничего не стоит. Хочешь проверить, повоевать? Ну попробуй. Мигом уволят с волчьим билетом. Город у нас небольшой. Больше никуда на работу не возьмут.

– Вы понимаете, что творите? – всплеснула руками она. – Дело-то не во мне, а в дочери вашей! Вы задумывались, в кого она превратится через год, через три? Если ей сейчас сойдет это с рук?!

Мужчина сдвинул брови:

– Машка моя никого не убивала. А что врезала девчонке пару раз – так мы все в школе дрались. И я бил, и меня били. Но как-то в голову не приходило из-за каждого синяка вешаться идти. Нормальный человек из-за такого самоубиваться не будет. С головой, наверно, у этой Ольги не все в порядке. Было.

– Как вы можете говорить в таком тоне! Ребенок погиб!

– Все, Оксанка, не гоношись, – добавил в голос металла. – Я за свою дочку горой. А тебя – в порошок сотру. Если упрямиться будешь.

* * *

В Мурманск Дима прилетел в четверг к вечеру.

Заселился в отель, первым делом выключил кондиционер и распахнул окно. Ледяной ветер ударил в лицо, вздыбил занавески, зато ощущение – будто на корабле. Окна на залив, шума городского не слышно – только отдаленный рокот порта да крики чаек.

В прежней жизни – до того, как стал отцом – Полуянов в командировках хватался за дело немедленно. Звонил, писал, назначал встречи. Но сегодня решил не торопиться.

Холодильник-бар забит напитками. Гостиничный ресторан манит «арктическим меню», но идти туда Дима поостерегся. Народ нынче продвинутый – снимут украдкой за столиком, а потом, когда статья выйдет, в интернет выложат и напишут: «Пил журналист без просыпу, потому и написал ерунду». Так что заказал с доставкой в номер морского ежа с соевым соусом, желтком перепелиного яйца и лаймом, на горячее – филе мурманской трески с соусом из копченых сливок и икрой палтуса. А для разминки открыл бутылочку пива местного производства под названием «Северный пилигрим».

Плюхнулся на кровать, взглянул на часы. В это время он обычно возвращался с работы и немедленно, прямо в коридоре, получал на руки вечно недовольного Игната.

Застыдился собственной радости, что нынешний вечер проходит совсем в ином ключе, позвонил Надюшке. Ждал наездов или как минимум ехидных вопросов, но голос на удивление умиротворенный. Доложила:

– Я в ванне. С глупым женским журнальчиком.

Люсина мама не подвела – пришла на помощь.

– А ты как? Уже, наверно, в работе? – спросила заботливо.

Дима виновато покосился на пиво и ответил полуправду:

– Не хочу прямо с ходу. Надо с силами собраться.

– Ой, это да, – подхватила Митрофанова. – Ты ведь и к родителям девочки пойдешь? Как справишься? Просто не представляю.

– Маму трогать не буду. А отцу еще из Москвы написал. Он ответил. Держится. Встретиться согласился. Во всем школу винит. И приятеля Олиного. Второгодника.

– У меня тоже в школе бывали проблемы. Один раз из-за «двойки» даже из дома уходила. Но не представляю, что меня бы заставило с собой покончить.

– Я хочу попробовать Олину медкарту достать. Или еще как разведать: может, все-таки болезнь?

– Тоже думала об этом. Но официальная медицина считает: психические заболевания или с раннего детства видны, или уже в подростковом возрасте проявляются. Но никак не в одиннадцать лет. А она никакой записки не оставила?

– Отец сказал, ничего.

– Уголовное дело завели?

– Пока нет. Проводят проверку.

– Ох, Дима. Хотела сказать: лучше писал бы ты про своих енотиков-котиков, но нет. Я тобой горжусь.

В этот момент в дверь номера постучали: прибыли треска и морской еж.

Дима распрощался с Надей, открыл вторую бутылку мурманского пива и набросился на еду. За окном продолжали скандалить чайки, ветер заворачивал занавески в прихотливые спирали. Но на душе, несмотря на свободу, вкусный ужин и любимый морской антураж, все равно было паршиво. Могла ведь девчонка сейчас дома сидеть, уроки делать или в компьютер играть. Зачем, ну зачем она сотворила такое?

* * *

Четыре месяца назад

Прося

Не могу вспомнить, когда что-нибудь делала для себя. Я всегда живу для других: дома, на работе, в свободное время. Не читаю модных журналов, не имею понятия о тенденциях сезона. Джинсы-худи-кроссовки для передвижений по городу, а на работе униформа. Маленькие женские радости – все эти девичники, косметологи, фитнесы – тоже где-то в другом мире.

Получаю я больше, чем прожиточный минимум, но излишества вроде такси или доставки еды из ресторана случаются, только когда мы проводим время с супругом. А для себя лично я давно привыкла по минимуму. С детства так повелось, и решила не менять привычки. Муж даже называет меня «санитаром леса» – вечно подъедаю, что залежалось в холодильнике.

В Сочи на конференцию я тоже собиралась по эконом-варианту. Коллеги летели самолетом из Москвы. А мне две последние недели (свой законный отпуск) пришлось провести в Сухуме. Ухаживала за прихворнувшей тетей. Ее дочка не сочла нужным отрываться от собственных дел из-за «какого-то гипертонического криза». А я поехала. Муж не возражал: «Хоть в море покупаешься!»

Я действительно ходила на городской пляж – целых три раза по часу, хотя тетя меня уговаривала взять такси, махнуть за город, где чистая водичка и мелкая галька. Но не хотелось оставлять ее надолго. Да и столько всего нужно успеть! УЗИ сердца моя родственница – гипертоник со стажем! – последний раз делала год назад. Расширенный анализ крови – и того раньше. Да и окна в квартире не мыты лет пять как минимум.

– Просенька, ну хватит уже суетиться! – то и дело принималась причитать тетушка.

Но я настаивала: чем полнее обследование – тем эффективнее будет лечение. Домашними пирогами хотелось ее побаловать, на набережную сводить – там красота, виды, лавочки, воздух морской, из динамиков музыка классическая. Тетя одна никогда не выбиралась. Хотя вздыхала:

– Вот жив был муж – каждый вечер гулять ходили. Очень он теплоходы провожать любил.

Мне тоже нравилось наблюдать, как по трапу спешат нарядные пассажиры, подле махины суетится буксирчик, а потом судно величаво и неспешно отваливает от причала и все, кто остается, машут тем, кто уезжает, и лица тех, кто на берегу, задумчивы и печальны.

– Всегда кажется: счастье – оно там, за морем, – вздыхала тетя.

А я возражала:

– От себя не уплывешь. Даже на самом красивом корабле.

…Конференция у нас начиналась с понедельника, коллеги вылетали из Москвы ранним рейсом, чтобы к десяти попасть на открытие. Но в Сухуме аэропорт на реконструкции, поэтому я взяла себе билет на поезд, в плацкартный вагон.

– И во сколько ты в Сочи будешь? – спросила тетя.

– По расписанию в 6:02.

– Ну хорошо. Успеешь хоть в гостинице с дороги отдохнуть.

– Не, там заселение с двух. Так что на море пойду.

Родственница осуждающе покачала головой:

– С чемоданом?

– В камеру хранения его кину.

– А на конференцию в сарафанчике явишься?

– Ну переоденусь где-нибудь в туалете. У меня платье немнущееся.

– Ох, Проська, почему ты себя так не любишь?

– Да при чем здесь – люблю, не люблю? Не я ведь придумала, что в гостиницах расчетный час днем. Коллеги тоже с чемоданами на конференцию поедут, там в гардеробе, сказали, можно вещи оставить.

Тетя поджала губы. А вечером, когда я вернулась из очередной отдаленной аптеки (единственной, где продавалось нужное ей лекарство), хитро сказала:

– Не разувайся. Тебе еще в железнодорожную кассу надо сбегать.

– Зачем?

– Билет свой сдашь. Я тебе другой вариант нашла, как до Сочи добраться.

Тетя несколько раз говорила, что у нее вполне приличная пенсия, и пыталась подкидывать мне деньжат (разумеется, я гневно ее поползновения отвергала). Сейчас тоже сказала твердо:

– Не поеду я в Сочи на такси. Тем более за ваши деньги.

– Дурында! – усмехнулась она. – Таксисты у нас – одни горцы безбашенные, будто я тебя сама отпущу с ними по перевалам! На корабле поплывешь.

– На корабле?!

– Да. «Князь Владимир». Отправление в одиннадцать вечера, посадка до девяти. Шведский ужин, танцульки. Утром завтрак. С шампанским, прошу заметить. В Сочи будешь в девять. Сразу и пойдешь на свою конференцию.

– Вы с ума сошли, – пробормотала я.

– Так врач и сказал, что у меня деменция в начальной стадии. Разве не помнишь? – хитро ухмыльнулась. – Ничего не поделаешь. Билет невозвратный. На «люкс», правда, мне не хватило. Но внутреннюю каюту для любимой племянницы позволить смогла. Хватит, Просенька, все для других и для других. Проживи хотя бы одну ночь – для себя лично.

* * *

Младшая сестра всегда умела наколбасить.

И без нее тошно: вся школа на ушах, в вестибюле Олин портрет, рядом завал цветов и мягких игрушек. А тут малявка ей кается: она, оказывается, известному журналисту Полуянову написала. В Москву. И тот не только ответил, но почти немедленно в командировку сорвался. Сейчас в Мурманске.

Старшая потребовала предъявить переписку, прочитала, схватилась за голову:

– Овца безмозглая! Ты что творишь?

– А чего? Я всю правду написала.

Сестра вздохнула.

Олю она знала: та иногда заходила к ним в гости. И про ее конфликт с Машей Глушенко тоже была в курсе. Даже предлагала – на правах старшей – урегулировать. Мелкота – она ведь только с себе подобными наглеет. А подойди к обидчице пара одиннадцатиклассников – мигом притухнет.

Однако Можаева помощь не приняла:

– Чего какашку трогать? Только завоняет еще больше. Так мой папа говорит.

– Но сколько можно терпеть? – вмешалась младшенькая. – Я сегодня слышала: Машка мальчишек подговаривала, чтобы они Оле в сменку пописали!

– А я их предупредила: пусть только попробуют, – хладнокровно отозвалась Можаева. – Будут тогда новую пару покупать. За евро. У меня сменка «Найк», такие кроссы в Россию больше не ввозят. И компенсацию отцу заплатят. За моральный ущерб. Так что они сразу скисли.

– Не, я считаю, все равно надо Машку на место поставить! – упорствовала сестрица.

Можаева усмехнулась:

– Вот сразу видно, что у тебя от физкультуры освобождение. А у нас на теннисе таких Машек миллион, потому что спорт сволочной. И что, с каждой воевать? Когда на них внимания не обращаешь, они только бесятся больше.

И вроде бы не рисовалась – действительно не трогала ее объявленная Машкой вендетта.

А что касается той самой драки… Можно бы ее считать поводом к самоубийству. Но только старшая сестра как раз в тот вторник с Олей столкнулась. Вместе из школы выходили (младшая осталась на кружок). Приметила: волосы у девчонки растрепаны, глаза на мокром месте. Спросила, конечно:

– Что случилось?

Та спокойно отозвалась:

– От Глушенки мне прилетело. В раздевалке подкараулила, тварь.

– Нет, Оль, это уже не шутки, – забеспокоилась. – Давай меры принимать.

– Не волнуйся. Теперь – точно примем, – значительно отозвалась Можаева. – Машка – дебилка. По сторонам вообще не смотрит. А в раздевалке-то видеокамеру поставили! Раньше не было: видно, на выходных прилепили. И она точно под ней на меня поперла. Я потому и не отбивалась. Сегодня папе все расскажу, он в школу пойдет, видео потребует показать – и конец тогда ей. Или, может, сама схожу к директору. Пока не решила.

– Ух ты какая! Прямо граф Монте-Кристо, – оценила старшеклассница.

– А то, – гордо отозвалась Можаева. – Что жвачку в волосы прилепили – папане жаловаться смешно, слабачкой обзовет. Но тут, я думаю, точно на мою сторону встанет. И Машке конец тогда. Против видеодоказательства не попрешь.