Эксперты тщательно искали следы посторонней ДНК, но пока что ни волосика, ни ворсинки. Только частицы одежды Стокусова, который вышел из дома в 23.04 и в 23.27 вбежал в парк (что подтверждала камера на входе).

Орудие убийства (предположительно, охотничий нож) обнаружено не было, хотя все возможные места сброса тщательно обыскали.

Утром первого января Юрия задержали. Убеждали написать чистосердечное, но тот упорствовал: Машку не убивал, а что ссорились – так дело житейское. Орал:

– Да, злился на нее. И сдохнуть желал. Но чтобы ножом беременную? Вы за кого меня считаете?

Расписаны они не были, проживала покойная Рыжкина на жилплощади сожителя. Свидетельница (продавщица продуктового магазина) утверждала: Мария, когда ребенок родится, планировала на признание отцовства подать и алименты с Юрия взыскивать. Но тот возмущался:

– Чушь собачья! Зачем ей на меня заявлять? Ребенок мой. Я и сам собирался. И Машку, и малыша содержать.

Опера и следователь считали: дозреет. Признается.

Судимый, пьющий. А мотива нет – будто первый раз подобная публика убивает вообще ни за что! Перепил. Надоела. Взбесила.

Стокусова закрыли, но следственные действия в других направлениях вести продолжали. Искали возможных свидетелей. Отрабатывали жилой сектор (дома на границе с парком).

Народ, как всегда после громкого убийства, активно сдавал подозрительных курьеров в балаклавах и компании пьяных подростков.

Безусловного внимания заслуживало заявление Полины Прошиной – молодой мамы, ожидающей второго ребенка. Она пришла в полицию днем первого января и рассказала: гуляла тридцатого декабря в Олонецком парке. Там пристал к ней какой-то дед, пел слезную песню: мол, у него катаракта, а излечить хворь можно исключительно грудным молоком. Полина сначала заинтересовалась – чего бы не подработать. Но старик, оказывается, желал, чтобы целебный нектар ему прямо из груди в глаз закапывали. Предлагал приличные деньги – по десять тысяч за сеанс. Поля пришла в ужас, от страшного старика убежала и мужу на него не пожаловалась. Но сейчас, когда на всех телеканалах про убийство, молчать не может.

Савельев велел: охотника за грудным молоком обязательно разыскать. Тем более что время прогулки потерпевшая назвала точно, а на нескольких входах в Олонецкий парк имелись камеры.

Обнаружилось и еще одно перспективное направление.

В съемной квартирке дома рядом с Олонецким парком располагался нелегальный бордель. В новогоднюю ночь хозяйка заведения, дама по имени Николь (по паспорту Наталья Гринина) устраивала вечеринку. Все гости явились, как было назначено – к девяти, кто-то раньше. И только двое молодых, крепких мужчин приехали после полуночи. Вели себя хмуро, в общем веселье не участвовали. Быстро выпили, потешили плоть и отбыли через пару часов.

Николь утверждала: видела она клиентов впервые, имен не знает, паспорта, разумеется, не смотрела. И еще ей показалось, что на рукаве одной из гостевых курток вроде бы кровь. Плюс одежда на ощупь холодная – похоже, не на машине приехали, а шли по морозцу пешком.

Видеокамера, установленная на двери подъезда, ее показания подтвердила: действительно вошли в логово разврата в 0.15. Отбыли – в 2.05. Фотографии визитеров (довольно четкие) у следствия имелись, но в базе данных правоохранителей мужчины не значились. Проследить их маршрут (как до новогодней полуночи, так и после нее) тоже не получилось. Хотя по логике должны были где-то еще «в кадр» попасть – пешком ли, за рулем автомобиля, пассажирами общественного транспорта или такси. Но городская система распознавания лиц еще не успела опутать весь город, да и вообще иногда давала сбои.

Также оперативники искали свидетелей, видевших Марию Рыжкину в новогоднюю ночь. Но таковых пока установить не смогли. Одна из видеокамер выхватила, как потерпевшая входит в Олонецкий парк в 21.18. Стокусов пробежал мимо того же объектива в 23.27.

От входа до пруда – минут десять быстрым шагом. А время смерти, вероятнее всего, около полуночи.

Не в пользу Юрия и факт, что он – с его слов – пока бегал по парку, где-то выронил телефон, да так потом и не нашел. Аппарат Рыжкиной тоже исчез бесследно. Подозрительно? Безусловно. Они могли договориться встретиться. Именно у пруда. И мобильник Стокусов не предъявляет, потому что боится: сотрудники полиции смогут восстановить даже стертую переписку. Да, вроде бы вскоре после одиннадцати он вышел на поиски (чему есть свидетели). В 23.27 вошел в парк. Но Марию-то убили незадолго или вскоре после полуночи! Юрий запросто мог все спланировать и велеть ей ждать у пруда. Сам убил, а паника, поиски – просто хитрый отвлекающий маневр. Бывшие сидельцы в плане заметания следов весьма изобретательны.

Савельев пока склонялся именно к этой версии.

Но к вечеру первого января к нему на Петровку заявился Полуянов.

Приехал без предупреждения – позвонил только с проходной.

Савельев заказал пропуск, встретил. Кисло спросил:

– Ты меня с Новым годом поздравить пришел?

– Судя по твоему лицу, праздник получился не очень, – хмыкнул журналист. И спросил строгим тоном: – Что у вас по убийству в Олонецком?

– Для твоих «Несерьезных новостей» – ничего. А чего ты вдруг заинтересовался?

– Живу рядом. Нервничаю, – ответил невинным тоном.

– Не переживай. Мы на боевом посту. Все под контролем.

– Небось успели задержать? Какого-нибудь сожителя пьющего?

Савельев внутренне вздрогнул – заявление по убийству пока не делали, хотя пресс-служба горячо настаивала.

А Дима снисходительно сказал:

– Можешь не говорить. Я ваши методы знаю. Всегда один шаблон. Хоть бы раз от него отступили.

И рассказал о деле Павла Климентьева.

Про сентябрьское убийство в Боровом Брянской области Савельев краем уха слышал и сам тот случай с нынешним пока не связывал. Но сейчас Полуянов засыпал его деталями, так что полковнику пришлось признать: определенное сходство, безусловно, имеется.

Погибшие в обоих случаях – беременные женщины на поздних сроках. И одна, и вторая – не слишком благополучные. Первая – из пьющей семьи, другая сожительствовала с бывшим зэком, тоже выпивохой.

Картина убийства практически идентичная – уединенное место, многочисленные ножевые ранения. И подозреваемые очень удобные. У каждого и мотив имеется, и возможности.

– В Боровом даже копать не стали, Павел Климентьев им по всем статьям подошел, – горячился Полуянов. – Очень мне напоминает, как по делу Чикатило или Сергея Ткача работали. Скольких там невиновных закрыли, – с десяток? Кого-то и расстрелять успели. Но сейчас другие времена. И находимся мы в столице! Неужели по очевидному пути пойдете?

– По статистике, женщин чаще всего убивают именно половые партнеры, – спокойно возразил Савельев.

– Но убивают дома, в пылу ссоры. Случись все в квартирах – разве я бы квакал? Но оба убийства без свидетелей. Первое – в лесу, второе – в парке, – парировал журналист, – поэтому четкое ощущение: этих самых лопухастых половых партнеров следствию подставили. Причем очень умело.

– Кто? – спокойно осведомился Савельев.

– Настоящий убийца! Тот, кто знал, кого заподозрят в первую очередь! По Рыжкиной всех деталей не ведаю, а брянское дело внимательно изучил. Там других подозреваемых искать вообще не пытались, сразу все стрелки на Павла. Потому что удобный: не от мира сего. Фотограф. И девчонка неприкрыто бегала за ним. Окольцевать пыталась. Покрепче к себе привязать. Он, естественно, злился. А все соседи завороженно наблюдали: добьется пигалица своего или нет.

У Савельева начала болеть голова. Спросил устало:

– Что ты от меня хочешь?

– Чтоб вы от шаблонов отошли! Шире смотреть научились! Это ведь не единичные случаи!

– Дима, – мягко сказал полковник, – надеюсь, ты не собираешься в своей газете панику поднимать, будто в России маньяк орудует?

– Я непроверенную информацию не публикую, – отозвался тот с достоинством. – А вот другие могут. У тебя супруга «XXL» случайно не читает?

Савельев усмехнулся:

– Я сам просматриваю. По долгу службы.

– Тогда должен знать Ксюшу Кременскую. Она версию про маньяка, охотника на беременных, давно выдвинула. Еще до сегодняшнего убийства. Съездила в Боровое, пообщалась с окружением Климентьева и целую серию статей выдала: будто жертва не первая и он давно беременных убивает. Сначала утверждала, что орудует дома, а трупы на участке закапывает. Когда не подтвердилось, стала утверждать, будто во всей стране колесит. Представляешь, какой крик Кременская поднимет сейчас?

– Не хотелось бы, – поспешно сказал Савельев. И спросил вкрадчиво: – А почему так фамильярно – не Ксения, Ксюша?

– Да потому, что она у меня практиканткой была, – буркнул Дима. И неохотно добавил: – Клинья ко мне подбивала. А когда не получилось – все, стал врагом номер один. Помнишь, осенью в «XXL» статья появилась, что Надька моя в свингер-клуб ходит?^[2] Тоже ее рук дело.

– Решительная девушка. – Полковник усмехнулся и поинтересовался, словно между делом: – А что ты ее к себе в «Молодежные вести» не взял? Ум, как я гляжу, бойкий.

– Зато пишет плохо. Ну, и вообще, – отмахнулся Полуянов, – непорядочная она, как моя мама бы сказала. Жалит только слабых. Видит, что люди защититься не могут, и поливает их грязью на всю страну.

Савельев улыбнулся:

– Дима, ты, кажется, когда-то в медицинский поступать собирался?

– Это сейчас к чему?

– Правильно, что не пошел. Из тебя бы вышел плохой врач. Слишком близко к сердцу все принимаешь.

Полуянов хотел было возмутиться, но осекся на полуслове.

Замолчал. Вздохнул. Выпалил:

– Надька моя залетела. Очень вовремя.

– Э-э… поздравляю.

– Спасибо. Но меня, как ты понимаешь, теперь вдвойне беспокоит, что беременных убивают.

– Какой у Нади срок? – спросил Савельев.

– Не знаю, но еще маленький, – буркнул Дмитрий. – Только вчера мне тест предъявила.

– Значит, в категорию потенциальных жертв пока не входит, – хладнокровно подытожил полковник. – Живи спокойно. А за сигнал спасибо. Не думаю пока, что здесь серия. Но дело Климентьева запрошу.

* * *

Ксюша, несмотря на похмелье, собиралась взяться за статью немедленно. Снова убийство беременной, да при каких роскошных обстоятельствах! А она поляну про маньяка, который исключительно женщин в положении убивает, еще осенью заняла! Писала, правда, что дело рук Климентьева, но какая разница? Главное – идея! Охотится по всей стране, выслеживает. И жути побольше нагнать, чтоб беременные вообще по домам попрятались, включая беременную сожительницу Полуянова!

Повинуясь порыву, Кременская за компьютер уселась, громкий заголовок напечатала и только потом призадумалась: про погибшую-то ничего пока неизвестно! Только имя в новостях назвали – Мария Рыжкина.

Решила выждать – все равно газета только четвертого января выйдет. Да и голова болела смертельно, а коньяк дома кончился. Сходила за новой бутылкой, поправила здоровье и завалилась спать.

Назавтра в криминальных новостях услышала: по подозрению в убийстве Рыжкиной задержан ее сожитель. Да, теорию, что маньяком является Павел Климентьев, следовало срочно перекраивать. Ну, пусть тогда будет: парень из Борового не виноват! И этот мужик, кто Рыжкину грохнул, тоже. Но раз убили обеих ночью (одну – в лесу, вторую – в парке), значит, точно маньяк орудует! Не ошиблась она! Во всех детективах серийный убийца всегда выбирает похожих жертв и приблизительно одинаковые декорации. По возрасту, правда, не очень сходилось (первой – семнадцать, второй – тридцать два). Но внешне чем-то похожи (обе оторвы, у одной – шрам на лице, у другой – пирсинг). А главное – беременные! И одна, и вторая на девятом месяце!

Второго января после обеда взялась писать. Но только успела отстучать на компьютере, что «теперь в опасности все беременные страны» – в дверь звонок. Посмотрела в глазо́к – мужик незнакомый. Выкрикнула:

– Кто там?

Гость хмуро отозвался:

– Полиция.

И приложил к глазочку распахнутое удостоверение.

Перед соседями позориться нельзя – пришлось открывать. Залепетала испуганно:

– В чем дело?

– Просто поговорить, госпожа Кременская. – И добавил со значением: – Пока – просто поговорить.

Полицию Ксюша не жаловала еще с тех пор, как школьницей подворовывала из магазинов (просто по приколу) и попалась. Но сейчас-то что? Забавы прошлого давно отставлены, а что с налогами у нее заваруха – так это не полиции дело.

Мужик сочувственно даже говорит:

– Что, девонька, облажалась? Климентьева на тебя в суд подает.

– Это кто? – попыталась придуриваться.

– Да знаешь ты кто. Про сына ее писала. Как он трупы во дворе якобы прятал. И по всей стране беременных убивал.

– У меня в тексте пометка, – начала защищаться Ксюша, – по непроверенным данным!

– Для иска за клевету материала хватит, – заверил гость. И зловеще добавил: – Так что на штраф тысяч в пятьсот ты налетела. Человек, которого ты на всю страну объявила маньяком, сейчас в тюрьме. Новое убийство совершить никак не мог.

– Но… это моя работа – писать о преступлениях. И выдвигать различные версии.

– Никто не запрещает. Как я понимаю, про Рыжкину тоже будешь клепать. Вперед, с песней! Любые идеи выдвигай. Единственное «но»: народ запугивать не надо. Приплетешь «маньяка» – пожалеешь. Поняла?

– Да кто вы такой?

– Ксюша, – сказал гость ласково, – в «XXL»-то про твою судимость знают – за кражи из магазинов?

Она побледнела.

– А почему тебя в «Молодежные вести» не взяли, на работе рассказывала?

– Я сама туда не пошла.

– Но интересная, однако, закономерность. Пока на практике в газете была – у сотрудников деньги из сумок пропадали. Как покинула «Молодежные вести» – ни одного прецедента.

– Да вы! Вы сами клевещете!

– Деточка, не надо громких слов. Я просто предупреждаю. Пока по-хорошему. Про маньяка в своей газетке – больше ни слова. А то ведь можем и наркотики у тебя найти. Хорошо меня поняла?

И Ксюша испуганно закивала.

* * *

Когда Надя узнала про «новогоднее» убийство, горько расплакалась. Жалела, впрочем, не столько женщину. Всхлипывала:

– Почему такая несправедливость? Ее малыш в этом году родиться должен был, мир увидеть! Но вместо этого – мертвый…

А как по телевизору объявили, что в гибели женщины, вероятно, повинен ее сожитель, сказала злобно:

– Сама бы ему глаза выцарапала! Нет, лучше печень вырвала!

Дима нетипичным для Нади жестоким словам поразился, но ничего не сказал. И спорить не стал – пусть лучше думает, что виноват близкий Рыжкиной человек.

Сам он очень надеялся, что Савельев воспринял его предостережение всерьез, и верещать про маньяка, запугивать таких, как Надя, Ксюше Кременской не позволят.

…Праздники прошли скомкано. Митрофанова то безудержно весела, то смотрит по телику сентиментальную глупость, и сразу слезы на глазах. Кучу денег спустила на тесты, по несколько раз в день делала, докладывала:

– Вторая полоска все ярче!

Дима браво отвечал:

– Ну, прекрасно!

Хотя с каждым днем перспективы представлялись все менее радужными. Хлопот прибавится несомненно. Да и Надька как-то очень быстро обращалась из заботливой подруги в царственную особу. Никакого тебе больше кофе в спальню: сама валялась, просила, чтобы чаю принес. Сапожок подставляла: молнию ей, видите ли, сложно расстегнуть. Мучила его разговорами, что гостевую комнату надо будет переделать в детскую, а ей теперь обои клеить нельзя – беременным руки поднимать нежелательно.

Митрофанова прежде посмеивалась над котиками и прочим няшным, но нынче вдруг обратилась в преданную почитательницу его «Несерьезных новостей». А самому Диме рубрика, наоборот, поперек горла. Даже подумать страшно, что праздники кончатся и опять придется писать бесконечные милые истории.

Он снова и снова (втайне, конечно, от Надьки) перечитывал материалы по делу Павла Климентьева. Мониторил, как продвигается расследование убийства Рыжкиной. Вытащил из архива собственный (еще семилетней давности) текст по похожему делу.

Насколько легко получалось быть отстраненным тогда – и как сложно теперь, когда его любимая женщина тоже ждет ребенка!

Никак не мог отделаться от мысли о нехорошем предзнаменовании.

Но в расследование влезть чертовски хотелось.

Дима создал в компьютере новую папку, защитил от случайного Надюшкиного взгляда паролем и начал набрасывать план действий.

* * *

Демьян Степанович по Машке скучал. Вроде чепуховая девка, склочная, и с Юрой плохо жили, но к нему нормально относилась. Хотя старику-инсультнику ничего хорошего от жизни ждать не приходится. Сколько случаев, когда невестки инвалидов гнобят, в дома престарелых спихивают.

А у них наоборот. Юра, сын родной, не обижал, но и только. «Привет, батя. Фу, сколько насрал. Хавать будешь?» Никогда не спросит: «Как настроение у тебя?» О том, что у отца парализованного есть иные потребности, кроме базовых, даже в голову не приходило. Телевизор в комнату поставил, сетку от комаров на окно приспособил – вот и вся забота.

А Машка ему – и мазь от пролежней дорогущую. И вентилятор, когда Москву жара накрыла. И даже специальные очки-наушники заказала в Китае. Только она и подумала: в ящик круглыми днями пялиться – совсем с ума спятить, а читать тоже тяжело. Притащила подарок, улыбается, щебечет: «Вот, дядь Демьян, держи. Сможешь и дремать, и всякий ютуб слушать или музончик».

– Что ты возишься со мной? – прослезился тогда старик.

Она простодушно ответила:

– Да потому, что вы на Юрку похожи! Только умнее и водки не пьете!

Сын у Демьяна Степановича – чего перед собой лукавить – получился не слишком удачный. Воспитывал вроде как положено, но все равно парень лет с пятнадцати дурить начал. Попивал, дрался, мотоциклы угонял, мелочовку из магазинов таскал, в полиции на учете. А в восемнадцать присел за грабеж.

Больше всего отец опасался: пропитается тюремной романтикой и окончательно по наклонной покатится. Но Юра вышел с настроем правильным: «Баста. Больше никакого криминала. И так тебя, батя, до инсульта довел». Устроился на автобазу разнорабочим, вечерами грузчиком калымил. Денег в обрез, но Демьян Степанович не уставал повторять: «Заработанный ломоть лучше краденого каравая».

Юра вроде сам теперь понимал: не стоят шальные деньги многих лет за решеткой. Но от размеренной жизни скучал – слишком неугомонный характер. Вот и начал попивать, чтоб тоску развеять. Да не так, как в юности: когда налакался, а на утро на спиртное смотреть тошно. Нет, теперь Юра употреблял вдумчиво, подолгу. Неделями. Настоящие запои – и капельницы ставить приходилось, и учет в наркологии маячил. Ни Машка, ни даже ее беременность от дурной привычки сына не избавили.

Она и сама заглянуть в бутылку любила. Когда переехала к ним, вместе пьянствовали. Но едва забеременела, молодчинка, с водкой завязала. Строго. Юра один продолжал квасить. И очень часто бывало: сын в кухне над бутылкой угасает, а Машка в комнате у будущего свекра сидит. Вместе в телевизор глядели или искали в Интернете всякие упражнения, чтоб хоть немного ему подвижность вернуть.

Сын инсульт у отца воспринял как приговор: все, мол, батя, теперь до конца жизни инвалид. А Машка – нет, та другая. Постоянно примеры выискивала, как совсем безнадежные – и встают, и вообще к полноценной жизни возвращаются. Причем не только байками тешила. Всякие средства, и официальные, и народные, ему таскала, предлагала опробовать. Демьян Степанович честно принимал как заграничные лекарства, так и настойку из меда с алоэ.

Подвижность, правда, пока не возвращалась, но Машка уверенно говорила:

– Все будет, дядь Демьян. Потерпи.

Старик удивлялся: с Юрой почти всегда общалась визгливо, недовольно, а с ним – даже тон другой.