Теперь приключение на таможне вспоминалось со смехом. Несколько нервным смехом, надо сказать.

– Откройте сумки, – приказал рыжий таможенник.

Вся трясясь, она потянула «молнию» и закрыла глаза. Едва таможенник скосил глаза в первую сумку, в комнату для досмотра, не постучав, сунулся какой-то молоденький милиционерик. Милиционерик не растерялся от грозного взгляда таможенника и что-то прошептал тому на ухо.

И Рыжего как подменили!

Она сразу стала не «гражданочкой», а «сударыней». О досмотре речи уже не было. Таможенник сам закрыл ее сумки и препроводил в зал с табличкой «VIP». ВИП! Вы подумайте – ВИП! Она уже приготовилась к камере!

Она откинулась на спинку кожаного «виповского» кресла.

В зале она была одна. Сумки стояли на шикарном ковре.

Внутри у Тани все дрожало.

Тот самый таможенник лично принес ей чашку шикарного кофе, а потом проводил до трапа, юля и беспрерывно извиняясь. Таня ничего не понимала, но все происходящее ей нравилось. Неясным осталось также, почему на прощание Рыжий подобострастно сказал: «И папе вашему – низкий поклон». Неужели Валерочка развил такую бурную деятельность, сидя у себя в Москве? Неужто власть отставного полковника ГБ простирается столь далеко?..

* * *

Полковник запаса Ходасевич, беспрерывно куря и расхаживая по своей однокомнатной московской квартирке, набирал и набирал номер полковника Козьмина.

Тот взял трубку – причем в своем служебном кабинете! – только в половине двенадцатого ночи. Не торопился домой эксперт…

– А-а, работодатель!.. – весело отозвался Козьмин. – Вот, сижу, на тебя халтурю. Кто б мог подумать, что на старости лет буду работать за бутылку!

– Что удалось установить? – рявкнул Ходасевич. – Говори быстро, у меня очень мало времени.

Было в тоне друга (и бывшего начальника) что-то такое, что полковник Козьмин перестал шутить и принялся докладывать – быстро, четко, тщательно формулируя:

– Письмо напечатано на принтере «Лексмарк 2050», выпущенном в июле 1994 года… Ни одного принтера этой партии в Россию легально, – Козьмин подчеркнул слово «легально», – не поступало…

Пауза.

– Дальше! – рявкнул Ходасевич.

– Бумага произведена на финской фабрике…

– Черт с ней, с бумагой!..

– На письме отпечатки пальцев двух человек…

– Стоп! Ты сказал – двоих?

Двоих… Юлия Николаевна – раз. Таня – два. Сам он взял письмо так, чтобы не наследить… Значит, они никому письмо не показывали и ни один человек его не читал. А автор?

– Двоих, – решительно ответил Козьмин.

– Ты уверен?.. Может быть, пальчики «затоптали»?.. Может, смазаны?..

– Похоже, что нет, Валерий Петрович… – Козьмин оцепенел от Валериного тона и даже стал, словно в начале их службы, называть его по имени-отчеству.

Что же это получается? «Княжна» писала письмо в перчатках? Ай да бабуленька!

– Дальше!

– Письмо написано русским по происхождению, с детства воспитывавшимся в русской языковой среде…

– Та-ак…

– Дальше начинаются вероятности, Валерий Петрович…

– Сам знаю! Говори!

– С вероятностью 95 процентов автор – мужчина. С вероятностью 90 процентов – его возраст от 45 до 60 лет…

– Ты уверен?

– Я же сказал – с вероятностью…

– Да, извини…

– Скорее всего автор – с высшим образованием, высоким уровнем интеллекта… Экстраверт… Бреда, маниакальных идей, психических отклонений, синильности не выявлено…

– Еще?

– Пока все. Послезавтра будет полная картина. А когда прикажете получить джи…

Но Валера, даже не дослушав, не сказав «спасибо» и не попрощавшись, швырнул трубку. Это было так на него не похоже!

Ходасевич тяжело опустился в кресло и уставился за окно невидящими глазами.

«Значит, нет никакой старухи-княжны.

Я так и думал…

А кто тогда есть?

Мужчина, родившийся и выросший в России. С высшим образованием, высоким уровнем интеллекта и безо всяких психических отклонений. Лет сорока пяти – шестидесяти. Он пишет Юле из Парижа и вовлекает мою Танечку в странную игру. Опасную игру».

Валера даже застонал.

* * *

Таня сидела в раздумье на пароходной койке. Тусклое каютное освещение высвечивало содержимое ее сумок.

Что все-таки означает содержимое чемодана?

Откуда оно взялось? Из 1919 года?..

Картины – да. Фаберже – да. Золото – да. Все так, как описывала бабуленька. Но доллары? Ладно, допустим, что доллары тогда, в 1919 году, были такие же, как сейчас, – хотя она в этом не уверена. А рубли?.. Советские рубли? Такие рубли появились, дай бог памяти… Точно, в 1961 году – после хрущевской реформы. А в чемоданчике их было, наверно, полмиллиона… Сколько тогда стоила машина? Семь тысяч, кажется…

Значит, никакой бабушки-княжны нет?

Так неужели тебе уже давно не ясно, что ее нет? Иначе зачем бы за тобой следили? А если следили, то почему не взяли, не ограбили, не отобрали чемодан? Напротив – дали с этими ценностями удрать за границу. Помогли в этом!

Таня с трудом распихала по карманам тысяч шесть долларов. Она просмотрела банкноты. Доллары как доллары. Но годы выпуска значились не позже 1947-го и не раньше 1972-го. Вот тебе еще одно доказательство. Таня засунула в лифчик яйцо Фаберже – оно очень удобно разместилось в ложбинке между грудями.

Теплоход, судя по малой скорости, тянули на буксире. Наверно, они пока еще в зоне приема мобильного телефона. Хорошо, что она не забыла в машине зарядить батарейки!

Таня закрыла сумки, бросила под койку. Аккуратно прикрыла дверь и поднялась по крутым и безлюдным трапам на верхнюю палубу. Откуда-то из кают доносились пьяный гам и дикое ржание. «Челноки» «отдыхали».

На верхней палубе никого не было. Перед ней сиял всеми огнями Южнороссийск. Еще можно было разглядеть разноцветье дискотек и толпу людей на Набережной.

Где-то там, за морвокзалом, за толпой и весельем, остался ее бедный «пежик». Таня не забыла включить сигнализацию и поставить замок на руль, но все равно за машину было боязно. И жалко ее оставлять – как будто любимую собаку бросаешь…

Но что переживать за «пежика»! Он все равно застрахован… Самой бы ноги унести!

Индикатор на телефоне показывал два штриха. Это означало, что пока он еще в зоне приема, но очень скоро из нее выйдет. Таня быстро набрала Валерин номер. Было занято.

* * *

Леха Мелешин слышал про Рустама много всяких баек. Болтали и про наркотики, и про рэкет, и про убийства. Но Мелешин смотрел на шефа со своей колокольни – лично его, Леху, тот никогда не обижал, всегда был с ним честен и платил исправно. Поэтому за него он был готов на все. (В разумных, естественно, пределах.)

Когда Рустам позвонил ему и велел явиться через полчаса на морвокзал, Леха не колебался ни минуты. Быстро, по-военному, собрал сумку и был на месте точно в назначенное время. В нагрудном кармане у него лежал загранпаспорт…

* * *

– Валерочка, я – на борту! – Танин голос звенел от счастья, от обретенной наконец-то безопасности. Она стояла на верхней палубе в успокаивающем и гордом одиночестве – все пассажиры или спали, или кутили. Теплоход наконец-то отвязался от буксира и взял курс на Стамбул, поэтому телефонная связь с Москвой становилась все хуже. Слыша, с каким трудом голос падчерицы прорывается сквозь шорох помех, Ходасевич решил, что он все равно не успеет внятно рассказать ей о разговоре с Козьминым и при этом еще успокоить ее. Поэтому он что есть мочи закричал: «Как только… как только окажешься в Стамбуле – сразу свяжись со мной! Сразу! И ничего не бойся, я с тобой!» Связь оборвалась. Таня выключила телефон и еще раз подумала о том, как повезло ей с отчимом. Она облокотилась на перила и стала смотреть на удаляющиеся огоньки Южнороссийска. Морской воздух нежно гладил ее горячие от возбуждения щеки…

Всего только пять дней назад она беспечно веселилась в ночном клубе. И была при этом как все. А теперь? Как все изменилось! Теперь она богата. Богата… Но впереди еще – турецкая таможня. Впереди – чужая страна. И потом – удалось ли ей оторваться от «хвоста»? И кто помог ей это сделать?

И что, черт возьми, вся эта история, в конце концов, означает?

Таня осмотрелась. Верхняя палуба казалась абсолютно пустынной. И только Алексей Мелешин, надежно скрытый шлюпкой, внимательно наблюдал за девушкой.

* * *

Павел Ильич досадливо поморщился. Каждая встреча с Рустамом была для него пыткой. Одного Шлягуна еще можно вытерпеть, но уж в комплекте с этим «черным»… Он даже их дурацкий сленг не всегда понимает. Да и за репутацию свою опасается. Увидит его кто-нибудь в такой компании – и что подумает?

Павел Ильич решил отпустить машину и прогуляться пешком. Будет лучше, если даже шофер не узнает, где мэр Южнороссийска проведет вечер.

* * *

С утра Тане пришлось поработать доктором. Ее соседка по каюте оказалась не такой уж и крепкой. После вчерашней выпивки той было совсем плохо. Татьяна по мере сил старалась облегчить Зое тяжелое похмелье. Она укутала ее потеплей и приготовила крепчайший кофе – кипятильник работал даже на теплоходе. Напоила ее отвратительной водкой, купленной на южнороссийском базаре.

Таня чувствовала неизъяснимую симпатию к этой немолодой (но и нестарой еще), истрепанной жизнью женщине, добывающей нелегкий хлеб в поте лица своего.

Выхлебав кофе, а потом и водочки, Зойка разрумянилась и повеселела. Вскочила с койки и стала доставать из сумки съестные припасы: домашние котлетки, жареную курочку, одесскую колбаску, копченую скумбрию, блинчики с творогом…

– А у меня ничего нет, – виновато сказала Таня. – Только это, – Таня достала из баула банку огурцов.

– Та сразу видно, что ты не наша. – Зоя говорила с характерным южным выговором, утрируя звуки «г» и «ш». – И чего маскировалась? Тоже – Штирлиц!

Таня покраснела.

– Че везешь-то? – просто поинтересовалась Зойка.

Таня замялась.

– Ладно, не ври. Ну, чего – Илюхе дать пришлось? – Зойка спросила об этом деловитым обыденным тоном.

Таня снова покраснела. Ну не объяснять же ей, как все было на самом деле и что она в самом деле везет!

– Ну, и как у него? Стручок?..

Странная робость овладела Таней при общении с этой битой-перебитой жизнью, тертой-перетертой женщиной. Она только молчала, даже не отшучивалась.

– Где в Стамбуле жить-то будешь – знаешь?

Таня пожала плечами.

– В «Мармаре» небось?

– А что это за «Мармара»? – полюбопытствовала Таня.

– Это такой отель на горе. Этажей двадцать. Пять звезд. Швейцар в перчатках и все такое… А у кого товар брать будешь?..

Таня опять стушевалась.

– А хочешь – давай со мной. Я в этот раз одна, ты одна, а бабам в Стамбуле одним делать нечего…

– Ну, может быть… – неуверенно сказала Таня.

Москва, сентябрь 1973 года

– Да! Да! Да! Да! – вопила и изгибалась под ним Лялька. Ее зубки впивались в его шею.

«Останутся следы, – отстраненно думал Антон. – Что же я скажу Белоснежке?» Но эта мысль была где-то на периферии его сознания. Его всего затопило предвкушение конца. Он шел к нему, подгоняемый снизу жаркими толчками Ляльки. Он стискивал ее раскинутые по кровати руки. Они оба были мокры от пота. Иногда он открывал глаза и в свете раннего осеннего утра видел разметавшиеся по подушке черные волосы Ляльки, ее плотно сомкнутые глаза и бормочущий рот. «Давай, давай же, кончай!» – выкрикнула она, извернулась и взяла в рот его сосок. И тут он финишировал. Мощно, долго, победительно. Она заорала, ничуть не смущаясь картонных стен общаги.

Потом он отвалился к стене и уставился в потолок. Лялька еще стонала. А ведь это третий раз за два часа, подумал он. Личный рекорд. Вот это баба! Супер! Как не похожа на стыдливую, холодноватую его невесту!

Лялька приникла к его груди и стала целовать его шею и руки.

– О, какой ты! Какой ты классный! – зашептала она. – Ты – чудо. Супермужик!..

Он удовлетворенно мычал, не шевелясь.

– Боже, какой ты сильный! – продолжала Лялька, ласкаясь. – Какой у тебя большой!.. Какой ты мощный!..

Антон лежал молча и самодовольно улыбался.

Если б он знал, что эти – или примерно эти – слова Лялька Климович говорит каждому мужчине, с кем свела ее постель, самодовольства у него поубавилось бы. Не мог он знать и того, что Лялька ведет дневник своих сексуальных похождений. Туда она заносит каждого нового мужчину и проставляет им оценки (по шестибалльной шкале, как фигуристам). Не мог он, конечно, ведать, что окажется в этом потаенном дневнике под номером 63 и проставлена сегодня вечером ему будет достаточно скромная «четверка». Если бы Антон знал все это, вряд ли бы он улегся с Лялькой в постель. А может, наоборот, это бы его дополнительно возбудило и придало бы его мимолетному сексу с полузнакомой девушкой особенный кайф?.. Во всяком случае, то, что он будет с ней спать, причем спать сегодня же, Антон понял через десять секунд после того, как ее увидел. И она тоже поняла это. Все остальное, весь короткий ритуал ухаживания на вечеринке в его комнате был просто прелюдией, необходимым брачным танцем, подготовкой к этому сексу воскресным сентябрьским утром.

«И еще я отомстил этой дуре, – довольно подумал Антон. – Правда, она об этом не узнает. И дай бог, чтоб не узнала. Как, кстати, скрыть от нее Лялькины укусы на плечах? И свою исцарапанную спину? Ладно, подумаю потом… Надо с ней, наверно, недельку не поспать. Она и не очень-то в постель к тебе стремится, надо честно признать… Холодновата… С Лялькой не сравнишь».

Лялька выскользнула из-под простыни. «Ну и фигурка, – восхищенно подумал Антон. – Настоящая секс-бомба. Груди здоровенные, красивые. Большая аппетитная задница… Правда, чуть толстовата. А через пару лет вообще расплывется, как кадушка… Но меня-то через пару лет уже с ней рядом не будет, верно?»

Лялька взяла со стола чистое полотенце, обмакнула его в таз с водой. Вернулась к кровати, уселась рядом с Антоном по-турецки и стала нежно протирать его, приговаривая: «Какой большой, какой сильный! Какой мальчик! Притомился, мой сладенький…» Потом она наклонилась, и Антон почувствовал ее губы. Тут же помимо воли он ощутил возбуждение. Это было уже больно. Но и сладко – тоже. «Вот это секс-машина», – восхищенно подумал Антон.

А начиналось все вчера с вечеринки, или «сейшна», как тогда говорили, в его общежитской комнате.

Поводов было два. Во-первых, Белоснежка должна была сдать госэкзамен по научному коммунизму. Во-вторых, у него, Антона, два дня назад был день рождения: двадцать один год – «очко». Отмечать день в день не стали из-за нее. Как-то нехорошо резвиться за два дня до «госа». Никто не сомневался, конечно, что его невеста-отличница экзамен сдала бы, и сдала на «пять», даже если б кутила всю ночь перед сдачей. Но сама она, такая правильная, пойти на экзамен после гулянки позволить себе не могла. Потому празднество перенесли.

После экзамена Белоснежка должна была сразу мчаться в общагу к Антону. Он к этому времени планировал уже отовариться, и она поможет ему приготовить стол. Помимо прочего, праздник имел скрытый смысл: Антон впервые должен был предъявить ее – без пяти минут супругу – своим друзьям. Он волновался.

Получилось все совсем иначе.

Когда Антон вернулся из магазина, груженный водкой, портвейном, шампанским и даже коньяком, вахтерша сказала ему, что звонила девушка. Связь через вахту общаги была крайне неудобной и использовалась лишь в исключительных случаях. Антон догадался, что звонила она. Другим девушкам он телефон общаги, кажется, не давал.

Антон притаранил покупки в комнату и спустился вниз. Разговаривать от любознательной вахтерши не хотелось, и Антон вышел на улицу к телефону-автомату. Стоял ослепительный медный осенний день. В воздухе пахло чем-то неуловимо приятным. Антону всегда казалось, что есть что-то сексуальное в этом осеннем запахе увядания.

Антон опустил «двушку» в автомат. Дозвонился на удивление сразу же. Сквозь хрипы автомата был слышен голос бабульки, охранявшей ее корпус в Лефортове. «Шевцову из 615-й, пожалуйста!» – что есть силы заорал Антон. Бабуля была более чем глуховата. Через три попытки она поняла, кто нужен, и пошла искать кого-нибудь, кто поднялся бы на шестой этаж за Шевцовой. Самой вахтерше было такую высоту не осилить.

Потянулись минуты ожидания. У телефонной будки остановилась девушка. Она выразительно поглядывала на часы. Антон отворачивался от нее. В будке, нагретой осенним солнцем, стало душно. Девушка забарабанила монеткой по стеклу. Антон повернулся и сделал умоляющий жест. Наконец на том конце провода взяли со стола трубку.

– Это Антон? – спросил мужской голос.

– Да, – ответил Антон. Он ощутил иррациональный укол ревности.

– Шевцова просила тебе передать, что она не приедет.

– Не приедет? А в чем дело?

– Она заболела.

– Чем?

– Голова болит, – ухмыльнулся парень.