– Что? – ахнула Крестовская. – Что случилось?

– Там… в кухне… Там Люся умерла, – избегая встречаться с ней взглядом, пробормотал Егор.

* * *

«Где стол был яств – там гроб стоит». Или, перефразируя классика: славно повеселились…

Надя в ночь после злосчастной вечеринки не смогла уснуть до утра. Едва пыталась закрыть глаза, сразу всплывало, как она, вслед за всеми гостями, врывается в кухню… И видит: вокруг идеальная чистота. Будто и не готовились здесь к застолью. Нигде ни ножика забытого, ни початых банок с соленьями, ни вообще соринки. На столе красуется торт. Заварочный чайничек заботливо укутан полотенцем. Единственная негармоничная деталь – недвижимая, распластанная на полу Люся… Ее остановившийся взгляд устремлен точно на включенное бра, единственный источник света. И очень легко представить, как пожилая женщина туманящимся взором все смотрела и смотрела в эту светящуюся точку, цеплялась за нее отчаянно и наверняка понимала: пока ее видит – она живет. А лампочка перед ее глазами все тускнела, меркла, безжалостно, неумолимо – и, наконец, погасла совсем.

– И умерла, как жила, – тихо произнесла стоявшая за Надиной спиной Магда Францевна. – Никому никаких проблем. Чистота. Порядок… Даже чай заварен.

Видно, сердце не выдержало, – эхом откликнулась вторая из теток, Антонина Матвеевна. – Она ж весь вечер бледная какая была, явно неможилось ей… Но нет бы в постель лечь. Через силу, через «не могу» старалась – чтоб все на уровне, все довольны…

А потом тишину кухни разорвал отчаянный крик Крестовской:

– Лю-уся! Ну, зачем?..

И балерина рванулась к телу подруги.

Однако Егор Егорович придержал ее за плечи и грубо рявкнул:

– Стоять!

– Да как ты смеешь! Пусти меня, пусти! – забилась в его руках Лидия Михайловна.

Но бездушный человек упрямо произнес:

– Не пущу. После попрощаетесь. А сначала пусть ее врачи посмотрят. Смерть констатируют.

И Крестовская сразу обмякла в его руках, зарыдала…

– Да что тут смотреть, – проскрипела одна из старух. – Мертвая…

Домоправитель же резко обернулся к гостье и оборвал:

– Распоряжаюсь здесь я.

А потом еще больше повысил голос и обратился ко всем толпящимся на пороге кухни гостям:

– И вообще: никому сюда не входить, ясно?

И приказал почему-то Наде:

– Вызови «Скорую». И милицию.

– Господи, а милицию-то зачем? – пробормотала Магда Францевна.

– Положено, – отрезал домоправитель. – Пусть все зафиксируют. Опросят, кого нужно…

И обвел всех собравшихся недружелюбным взглядом.

«Он что, считает, будто Люсю убили?!» – с ужасом подумала Надя.

Да и остальные гости явно занервничали.

Егор же Егорович вдруг упер свой взгляд в Магду.

– Почему вы на меня так смотрите? – выдавила она.

А он веско произнес:

– Да так. Заметил кое-что. Чисто случайно. Это ведь вы, кажется, Люсе сегодня какую-то таблеточку давали?..

Надя ничего такого не видела, но, конечно, вся обратилась в слух. А Магда возмущенно выкрикнула:

– О господи, да как вам не стыдно! Замучили уже всех своими подозрениями!..

– И тем не менее, – хмуро повторил Егор. – Вы зашли на кухню и что-то ей дали. Достали вот из этого кармана.

Его палец уперся в жакет женщины.

– Да смотрите, смотрите, пожалуйста! – выкрикнула Магда. – Вот, берите! – Она дрожащей рукой рвала карман своего жакета и, видно от волнения, никак не могла туда попасть. И лихорадочно продолжала говорить: – Я как лучше хотела! Люся на головную боль жаловалась и на мушки в глазах – вот я и посоветовала ей кавинтон для улучшения мозгового кровообращения, мое настольное средство, я без него вообще не обхожусь! Она и выпила-то полтаблетки. И это вообще не лекарство – витамин, его все старики пьют! Да вы посмотрите сами, тут в аннотации написано!..

Она наконец вытащила облатку, сунула ее под нос Егору.

Но тот отвел ее руку:

– Вот и не забудьте, когда приедет милиция, про этот ваш кавинтон рассказать.

Несчастная Магда стояла вся красная, и Наде стало ее жаль. Девушка пробормотала:

– Кавинтон действительно безопасное лекарство. Тем более в такой дозе…

Да и Влад пришел ей на помощь. Мягко обратился к домоправителю:

– Ерунду вы говорите, Егор Егорович. Сколько Люсе было? Восемьдесят семь, восемьдесят восемь? Возраст, прямо скажем, преклонный. И выглядела она весь вечер неважно. И перенервничала сегодня…

– Все равно: я хочу быть уверен, что умереть ей никто не помог, – упрямо повторил домоправитель.

…Впрочем, явившиеся довольно быстро милиционеры никого в смерти Люси обвинять и не пытались. Выслушали вердикт врачей: следов насилия на теле нет, причина смерти – предположительно острая сердечная недостаточность. И даже гостей опрашивать не стали. Только и поинтересовались:

– Кто-нибудь видел, как она умирала?

– Нет, – покачал головой Егор Егорович. – Она в кухню ушла, чайник поставить. А мы сидели в гостиной и только через полчаса забеспокоились, и я пошел посмотреть, чего она там копается… Ну, и нашел ее…

– И никто из вас, – милиционер даже не спрашивал – констатировал, – из комнаты не выходил.

Домоправитель выдержал многозначительную паузу и с видимой неохотой подтвердил:

– Нет, никто.

А Крестовская, неестественно спокойная, с окаменевшим лицом, выдохнула:

– Отмучилась моя Люсенька… Ну, скоро и я за ней.

– О чем вы говорите, Лидия Михайловна! – встряла Магда Францевна. – Вам еще жить да жить!..

Балерина же обвела всех присутствующих грустным взглядом и задумчиво, словно про себя, произнесла:

– А ведь это был последний день рождения в моей жизни… Жаль, что он закончился столь печально…

И такое в ее голосе звучало горе, тщательно сдерживаемое, но от этого не менее тяжкое, что у Нади защипало в носу. Что за несправедливая штука жизнь! Ведь каких-то несколько часов назад Люся еще хлопотала на кухне, встречала гостей, сияя глазами, обещала Наде сюрприз. А теперь ее тело, с головой укрытое простыней, навсегда выносят из квартиры, где она прожила почти всю свою жизнь…

И сколько Надя ни уговаривала себя – что и Люся, и балерина Крестовская, и Егор Егорович ей вообще никто, просто случайные знакомые, и надо вычеркнуть их из своей жизни, – а все равно на душе было тяжко. И, когда она вернулась наконец домой, успокоиться и заснуть никак не получалось…

А когда ближе к семи утра Надя начала задремывать, ее разбудил телефонный звонок. Девушка, еще в полусне, дотянулась до трубки, пробормотала:

– Алле?

И услышала хмурый голос:

– Надежда? Это Егор Егорович. Вам нужно срочно к нам приехать.

– Что-что?

– Приезжайте, пожалуйста, прямо сейчас.

Надя рывком села на постели. Взглянула на часы: семь пятнадцать. Она проспала от силы полчаса.

– А что случилось? – пробормотала Надя.

– Лидии Михайловне очень плохо.

«Да я-то здесь при чем?!» – едва не выкрикнула Митрофанова.

А Егор Егорович продолжал:

– Сегодня ночью она совсем расхворалась. Приезжала «Скорая», хотели ее в больницу забрать. Но Лидочка, естественно, отказалась. И теперь просит вас.

– Зачем? – буркнула Надя.

Получилось не очень-то вежливо, но она ведь решила еще вчера: больше никаких контактов со злополучным звездным семейством. Помогать им – себе дороже.

Домоправитель спокойно произнес:

– Говорит, что вчера не успела вам показать какие-то свои пуанты военных лет…

– Вы что, издеваетесь?

– Надя, – вздохнул Егор Егорович. И неожиданно перешел на «ты»: – Можешь, конечно, меня просто послать – и будешь в своем праве. Но пойми и меня. Я всю ночь на ногах. То «Скорая», то истерики… Врачи мне, кстати, лекарство оставили для Лидии Михайловны и шприц. Сказали, если не успокоится – вколоть ей, и она уснет хотя бы на пару часов. И другим даст поспать. Но я не могу с ней так поступить, не могу колоть против ее воли. А она никак не угомонится. То одно, то другое. Сейчас вот эта блажь втемяшилась – требует тебя. Говорит, что, если ты не приедешь, сама встанет и отправится тебя искать.