Уйбан, покинув дом, поспешно углубился в знакомый лес. Страх не за себя, за свою невесту гнал его вперед. Нюргусун! Если колдун взял жизнь одной, что стоит ему забрать жизнь другой. Доверчива и легковерна его Нюргусун. Такие невинные души особенно уязвимы, беззащитны пред черным глазом. Она любит гулять одна по лесу, совсем не боится заблудиться. Несмотря на глухую темень, может встретить после долгой охоты. Пришлось даже научить ее обороняться, метать нож, стрелять из лука, чтобы охранить от черных сил тайги. Ведь дремучий лес есть лес дремучий, в дебрях его, как в бездне, скрывается множество тайн, неведомых, грозных сил.

Однажды в тайге, встречая Уйбана, на зов ее выскочил волк. Он выбежал из чащобы стремительно, бесшумно. Глаза его, как лезвие ножа, точно вонзились в нее. Злобные глаза зверя, не знающего пощады. Она застыла не в силах двинуться, а волк, оскалив клыки, двинулся на нее. Уйбан это почувствовал, ощутив страшную тревогу. На счастье, уже был рядом, окликнул ее. Зверь тотчас скрылся. Убегая, он оглянулся, метнув в нее полный ненависти взгляд. В нем она прочла свой приговор. Она не сказала об этом Уйбану, но, взглянув на ее лицо, он сразу это понял. И запретил ей встречать его, ходить одной в лес.

Сам он в тайге не чувствовал страха. Ему, сыну охотника Охоноса, была ведома каждая тропинка, скрытая от других глаз. Он знал, под каким кустом предпочитает сидеть заяц, моя мордочку лапой; где прячет своих птенцов коршун; где находится осиное гнездо, похожее на ком сморщенной паутины, и где любит собирать шишки неутомимая белка. Юркий, сметливый бурундук не спешил убегать от него и будто приветствовал своим пушистым хвостом. Грибные и ягодные места сами открывались Уйбану, а рыба в покойных озерах охотно шла в его верши. Там в озерных омутах время словно остановилась. Они как покойные колодцы хранили его детство, прошлую жизнь с родными. Иногда, возвращаясь с охоты, он не в силах побороть усталость опускался возле ясных вод и, забываясь недолгим сном, видел знакомые до боли картины. Старую корову, на чьих рогах отдыхал месяц. Мать, склоненную над ведром полным парного молока, отца, вытачивающего ножны для своего любимого ножа. И тихий смех Нюргусун, осыпающей его подснежниками. Она собирала их возле березы, где обычно они встречались.

Жаворонок, не в силах улететь от родных полей, вился над ним, заливаясь песней.

«Есть нечто, не подвластное времени и тлену, в непрерывном течении жизни», – слышалось в немолчном говоре тайги. Об этом глухо пели и знакомые деревья, сосны, березы, ели, в шуме которых слышались далекие родные голоса. Но теперь – рокотала тревога, точно приближалась гроза. Уйбан прибавил шаг, но ветер нагнал его, грозно зашумел ветвями, верхушками деревьев, и застонал: «Уйбан! Уйбан!»

От этого зловещего голоса, стона волос дыбом встал. Но Уйбан не остановился, а бросился вперед, что есть мочи. А стон перешел в раздирающий вопль. Тьма взорвалась жутким криком, визгом, скрежетом падающих деревьев, криком воронья. «Хоох! Хоох! Вот он! Вот он!»

«Вот! Вот!» – вздыбились под ногами коренья и заклубились змеями. Уйбан усилием воли попытался стряхнуть с себя цепенящий страх. «Нет! Нет!» – твердил он. Это всего лишь сон, один из тех кошмаров, что мучили в раннем детстве. Сейчас он крикнет, и все пройдет, он снова окажется в своем любимом, светлом лесу. Но кошмар не отступал, преследовал криком: «Уйбан! Уйбан!»

Он рванулся вперед. Но прямо перед ним вырос страшный старик. Лицо его было ужасно. Черное, иссохшее, искаженное гримасой смертной муки. Глаза горели лихорадочным огнем. «Уйбан! Тяжко мне, худо! Проклятье давит, не дает уйти в тот мир! Помоги мне, облегчи муки – возьми на себя мое проклятье, моих духов! Ведь ты мой родич!»

Уйбан содрогнулся. Так вот что хочет этот старик, вот почему преследует. Нет! Он сын Охоноса! На нем нет крови, и никогда не будет!

Уйбан побежал, но колдун не отступал. Преследовал тенью, кружил вороном, настигал волком. Двоился, троился в стылой тьме и стонал, кричал на разные голоса: «Уйбан! Уйбан!»

Слышать это стало невыносимо. Уйбан закрыл уши и крикнул во весь голос. «Нет! Нет! Прочь от меня, черный колдун! Не смей приближаться ко мне! Я – сын Охоноса, никто не может сказать, что белое имя его запятнано черным проклятьем!»

«У нас – одна кровь, одна плоть, ты не избегнешь моей участи!» – стонало-хрипело в ответ.

«Нет! Нет!» – кричал Уйбан. Громыхал гром, сверкали молнии. Резкий порыв ветра, сломав верхушку лиственницы, бросился на него. Схватил, объяв холодом, поволок по земле. Разбил в кровь лицо, руки, чуть не ударил о мощный ствол дерева. «Нет! Ты – мой родич! Не противься, не то я разрушу твой дом, сгублю душу твоей Нюргусун!»

Нюргусун! Ярость охватила Уйбана. Как смеет этот старик посягать на его самое дорогое, на душу его, сердце! Уйбан, ухватившись за толстый сук дерева, выпрямился и крикнул во всю мочь: «Ты не посмеешь, проклятый старик! Прежде ты сразишься со мной!»

В ответ раздался истошный хохот, визг, вопль, и в нем он ясно услышал крик невесты, перешедший в плач, раздавшийся позади, со стороны дома. Он в страхе обернулся. Тут мощный удар в спину свалил его наземь. Яростный шквал ветра захватил дыхание, сковал леденящим холодом и как ни силился он высвободиться, не мог, не мог.

Прямо над головой раздался зловещий хохот старика: «Теперь ты мой, мой! Проклятый! Проклятый!»

Уйбан при звуках этих слов вздыбился, но странная легкость и вместе с тем неимоверная тяжесть охватили его. Слепая яростная сила застлала глаза, захватила его, закружила, как щепку. Он заревел, с воем, грохотом помчался вперед, сокрушая все на своем пути. «Мчись-круши! Мчись-круши!» – захрипел в нем голос Орджонумана и торжествующе захохотал. Стеная, воя, он полетел среди деревьев, круша, ломая все кругом. Верхушки деревья со стоном обламывались легко, как спички, кружились перед ним. Знакомый лес вдруг наполнился черным туманом, смрадом. Деревья будто содрогались от ужаса, ветки их со стоном разлетались. «Проклятый! Проклятый!» – птицы в страхе улетали, звери бежали прочь. «Проклятый! Проклятый!»

Он подлетел к знакомому озеру, хотел напиться, изнывая от горечи и жажды. Но некогда покойные воды вдруг вздыбились клубами и в страхе отпрянули: «Проклятый! Проклятый!»

Больше разъярившись, он взбросил воды кверху и с силой швырнул обратно. Подхватил рыбу, выброшенную из вод, закружил и швырнул на землю. С воем кинулся к знакомым лугам. Травы их взвились косматыми гривами неведомых чудовищ и точно застонали: «Проклятый! Проклятый!» В отчаянии он вздыбился, полетел к знакомой березе, что всегда его утешала. Но она при виде его взмахнула ветвями, вскинулась и рухнула прямо пред ним, сломленная, как лучина. Он в ужасе взревел, кинулся прочь, не зная, что делает, куда несет его страшная сила, завладевшая им. Теперь он не пытался ей противиться, потому что сам был ею. Она клокотала в нем, гнала вперед с жутким воем, хохотом. «Мчись-круши! Мчись-круши!»

И он сокрушал. Вмиг разметал огромные стога сена, что некогда сам с таким трудом заготавливал вместе с братьями Нюргусун. Нагнал убегающее стадо коров. Одна из них, видно, самая слабая, отстала. Он узнал ее – это была Кыыстара, любимица Нюргусун. Она с рождения была слабой, ее хотели забить на мясо. Но Нюргусун воспротивилась, выходила ее. Сколько раз они вместе искали ее, загоняли в хотон, доили. Она стала откликаться и на его голос. А теперь догоняет ярым ураганом. Вот подхватил, с хохотом закружил, с силой швырнул наземь. Бедняга, жалобно промычав, тяжко рухнула на землю и сломала шею. Глаза ее, чуть не вылетев, застыли, глянув на него с немым укором, с такой болью, что он, отпрянув, опомнился. «Нет! Нет!» – все его существо содрогнулось в крике, и что-то черное, зловещее будто отскочило от него…

«Слава богу, наконец-то очнулся!» – знакомый голос, теплые глаза словно вспыхнули в темноте. От этого света он пришел в себя. При виде милых сердцу предметов: потемневших от времени чоронов, материнского платка, отцовского ножа на стене – вздох облегчения вырвался из груди. Дома! И рядом – Нюргусун! Она едва сдерживала слезы.

– Это все из-за смерча, да? Он убил нашу Кыыстару. Как я испугалась за тебя! Старики говорят, это дух Оржонумана. Страшный старик, и после смерти несет смерть.

Он с трудом проговорил:

– Бьют в спину, в самое дорогое…

– Кто, кто?!

– Духи, зверь, Орджонуман.

– Он умер! Его уже нет! А есть ты, мой Уйбан.

– Разве ты не видишь, что я… изменился…

– Ты?! Ты такой же, как прежде, мой Уйбан! И всегда им был.

– Значит, так и есть. Моя Нюргусун не может лгать. Повтори же!

– Ты – мой Уйбан, сын отважного Охоноса!

– Да. Сын своего отца из рода айыы.

– Конечно!.. Знаешь, люди сейчас подавлены. Боятся новых жертв, разрушений. Говорят, кровожадный дух его не остановится. Надо скорее его умилостивить. Пригласили почтенную эдьиий^[1] Сюряк. Она совершит благословенный алгыс^[2], будет просить о милости верховные божества. А потом проведут соревнования в силе и ловкости, вместо праздника ысыах. Там будет и стрельба из лука. Эдьиий Сюряк должна помочь, ведь недаром предки наши говорили: «Благословение – к маслу, а проклятие – к крови».

Уйбан, вздрогнув, отвернулся. Нюргусун встрепенулась.

– Что с тобой?..

– Схватка неизбежна… Что ж, рано или поздно всегда приходится выбирать.

– О чем ты?

– Зверь силен. Но я ведь сын охотника Охоноса и выбор все же за мной…

– Тебе все еще плохо?

– Нет, это пройдет. Так говоришь, там будут соревнования из лука? Не сомневаюсь, ты будешь первая.

– Первым будешь ты. Ведь ты – сын лучшего охотника Охоноса.

– Прошу тебя – не ходи туда!

– Но почему? Там все будут и ты! Прошу тебя!

– Не ходи! Сердце чует беду.

– С каких это пор ты стал бояться! С тобой мне никогда не было страшно, мой Уйбан.

– Да, я твой, что бы ни случилось.

– Мы пойдем туда вместе и попросим благословения у самой эдьиий Сюряк на наш союз. Уйбан, прошу тебя! Нам это так необходимо, особенно сейчас!

– Что ж… Но только обещай мне, что возьмешь с собой это.

Он тяжело поднялся, снял со стены отцовский нож и подал ей.

Нюргусун вздрогнула.

– Зачем это?

– Помнишь, что говорил нам отец. Охотник всегда должен быть начеку. Побеждает тот, кто никогда не забывает об опасности. Возьми, прошу тебя. Это не оружие, а защита. Ты знаешь, как им распорядиться.

– А твоя мать говорила: «Лучшая защита – наше сердце. Оно хранит нас».

– И оно сохранит.

– Обещай, что мы будем вместе.

– Когда-нибудь ты переедешь в этот дом, наш с тобой дом. И станешь его сердцевиной, и мы всегда будем вместе. Разве это не стоит жертв…

– Эдьиий умеет заговаривать грозные силы. Когда встарь воды Илин затопили селение,