Глава 2

Падение платежеспособности населения – это произносилось в офисе ежедневно для объяснения любых неудач – к Машиной ситуации пришлось очень кстати. Оказалось, квартир в Москве сдается столько, что глаза разбегаются, и не так уж дорого они теперь стоят. Обнаружив это, Маша повеселела. Картину ее жизни в целом это, конечно, не гармонизировало, но по крайней мере избавляло от дурацкого ощущения, что она живет приживалкой у бросившего ее мужчины. Даже если считать, что расстаться они решили обоюдно, сути это не меняло.

И вдруг выяснилось, что суть можно изменить очень быстро. Даже прямо завтра, если поднапрячься. Лента объявлений убедительно тянулась по экрану айфона, каждым своим сантиметром добавляя оптимизма.

То есть, конечно, мало оптимистичного в том, что на жизнь теперь будет оставаться вдвое меньше денег, но тут уж ничего не поделаешь. Игорь, благородно оплачивавший квартиру, в которой они жили вдвоем, исчез из ее жизни навсегда, и бесплатное жилье, значит, тоже.

Или не навсегда он исчез?..

Начать Маша решила с Сокола. Зачем ума искать и ездить далеко от работы? К тому же она недавно набрела на фейсбучную группу «Сокол – Аэропорт», записалась в нее, и теперь ей было известно, где тут едят круассаны, пьют авторский кофе и прыгают на батуте. Удаляться от всего этого в неведомый район никаких причин не было, и к осмотру квартир, выявленных поблизости, она приступила с бодростью.

Бодрость улетучивалась с каждым часом. Потом с каждым получасом. Потом с каждой минутой. К третьему адресу Маша поняла, что природа, может, и наделила ее достоинствами, которые Игорь перечислил списком, но удачливость в этот список явно не входит. Мало того что все до единой квартиры выглядели совсем не так привлекательно, как на фотографиях в объявлениях, они еще и стоили дороже, чем было в этих объявлениях указано.

– Вот зачем вы это делаете? – спросила она, оглядывая очередную полутемную комнатку с подозрительными пятнами на линялых обоях и щербатым кафелем в ванной. – Все равно же люди придут и увидят, как у вас тут на самом деле.

– Ну и что? – Хозяйка, снулая женщина с широким лицом, пожала плечами. – Людям все равно.

– Как все равно?

Маша оторопела от такого смелого заявления.

– Так. Батареи греют, вода из крана течет. Кровать двуспальная, холодильник. Телевизора нет, ну так теперь все с компьютеров смотрят. А пятна вообще без разницы.

Маша уже открыла рот, чтобы возразить, но вспомнила, как выглядел подъезд дома, в котором она прожила первые семнадцать лет своей жизни, и как мало заботил ее соседей этот вид, – и возражать не стала.

– Дорого очень, – сказала она.

– Не дороже денег.

Народная мудрость всегда нагоняла на Машу уныние. А здешние интерьеры его только усиливали.

Выйдя на Ленинградку, она решила, что отрицательных эмоций ей на сегодня хватит. Как ни приятно было бы прямо завтра сообщить Игорю, что свободна его квартира распрекрасная, но… А действительно, ведь распрекрасная – светлая студия с видом на Новодевичий монастырь, с металлической хайтековской кухней и белым кожаным диваном. А не с продавленной койкой, ржавой ванной и тараканами в духовке – всем, что ей сейчас предложили считать достаточным для жизни.

Контрастность возникшей в голове картины придала Маше сил. Последняя из намеченных квартир находилась на улице Поленова, то есть довольно близко, хоть и на другой стороне Ленинградки. Она включила навигатор и направилась к подземному переходу.

И через полчаса поняла, что решение закончить на сегодня с поисками жилья было правильным. Знала же, с утра знала, что не ее день! И чего потащилась в этот поселок дурацкий?

Что неподалеку от метро «Сокол» есть самый настоящий поселок, Маша, конечно, слышала. Но как-то не сообразила, что улица Поленова находится именно там, иначе ни за что по этому адресу не пошла бы. Что она, старушка, чтобы ее тянуло подальше от шума городского? Тем более глупо устраивать себе деревенскую идиллию посреди Москвы, которая именно тем и хороша, что жизнь здесь идет в сумасшедшем ритме, только и подходящем нормальному человеку. Маша как поняла это восемь лет назад, впервые ступив на московскую землю, то есть буквально на землю, с самолетного трапа, так и не изменила своего мнения и менять не собиралась.

Домишко же на улице Поленова был если не деревенским – что-то скандинавское было в его остроконечной крыше, – то все-таки и не московским. Да и весь этот поселок напоминал какой-нибудь Ростов Великий, в котором она еще студенткой побывала за компанию и который запомнился ей разве что недоумением: кто решил, что положено ездить из Москвы в кромешную эту скуку?

Дом, в котором сдавалась квартира, стоял за невысоким штакетником, вдоль которого росла лебеда. Маша поискала у калитки звонок, но не нашла и калитку просто толкнула. Вся эта патриархальность никакого умиления у нее не вызвала.

Звонок все-таки был у двери, к которой Маша поднялась по трем низким ступенькам, утопленным в стену дома.

И чуть не вскрикнула, когда эта дверь открылась.

Перед ней стояла женщина с обезображенным лицом. Оно было серое, бугристое и мертвое.

«Сейчас втащит в дом и задушит! – пронеслось у Маши в голове. – Или кровь выпьет».

Последнее при виде этого лица казалось даже более вероятным.

– Вы Мария? Квартиру хотите снять? – спросила похожая на колдунью женщина.

– Ага, – машинально ответила Маша.

Мария-то Мария, а снять здесь квартиру ее не заставишь теперь и под пистолетом.

– Пройдите и подождите, пожалуйста.

Она указала на узкую лестницу, по которой следовало пройти на второй этаж, и Маша поднялась по этой лестнице как завороженная. Да, вот это было точное слово: точно так мальчик Якоб вошел в дом страшной старухи, которая превратила его сначала в белку, а потом в карлика с огромным носом. В пять лет это была любимая Машина сказка, «Карлик Нос». Особенно ей нравилось, что Якоб, пока был белкой, вылавливал пылинки из солнечного луча и просеивал их сквозь самое мелкое сито, а потом из них пекли для колдуньи хлеб.

Комната – не сказочная, а обычная мансарда – была просвечена лучами закатного солнца, поэтому с каждой минутой меняла цвет. Когда Маша открыла дверь, все было палевое, а пока оглядывала обстановку – икейскую кровать, стол и стеллажи того же происхождения – стало медовое. Такой эффект происходил от того, что пол был настелен из широких некрашеных досок, а стены обшиты светлой березовой фанерой. На нескольких листах этой фанеры были нарисованы картины, но когда Маша подошла поближе, чтобы их рассмотреть, то оказалось, что разрисованные листы не отделывают стену, а просто к ней прислонены.

– Это ширмы. Можете ставить как хотите и выгораживать пространство любым образом.

Маша вздрогнула и обернулась. Она ожидала увидеть ту самую старуху с обезображенным лицом, но женщина на пороге стояла уже другая. Или нет, та же самая, по крайней мере, в том же самом платье – несмотря на свою оторопь, Маша приметила его еще когда вошла: платье-камисоль, у нее тоже такое есть, только у нее ярко-красное, а это такого же цвета, как пол и стены.

Но лицо у вошедшей женщины было уже не бугристое и мертвое, а обыкновенное, даже какое-то светящееся, ну, это тоже из-за солнца, конечно, и самые обыкновенные русые волосы были распущены по ее плечам.

– Это была маска, – сказала хозяйка; наверное, Маша смотрела на нее очень уж дурацким взглядом. – Парижская маска. Из сырой капусты. Вы пришли немного раньше, я не успела смыть.

– А почему из капусты – парижская?

Любопытство вытеснило оторопь, и Маша посмотрела на хозяйку с интересом.

– Не знаю. Бабушка так называла, ну и я тоже. Итак, вот эта комната сдается.

– А вы написали, что квартира.

– Обманула. Но не очень. Сюда есть отдельный вход. – Она кивнула на дверь, противоположную той, в которую Маша вошла из коридора. – Лестница ведет из сада. А эту дверь запрете изнутри, и мы с вами можем вообще не видеться.

– А можем видеться?

– Когда поселитесь, разберемся.

– Откуда вы знаете, что поселюсь?

– Я сразу поняла. – Глаза у нее были зеленые и сверкнули, как у самой настоящей колдуньи. – Вам здесь понравилось. И дом отнесся к вам с приязнью.

Бытовую мистику Маша воспринимала с насмешкой, но колдуньям можно, наверное. Любопытство одолевало ее сильнее, чем опаска.

– Ванны нет, только душевая кабина, – сказала хозяйка. – Вот здесь.

Она открыла дверь, и Маша заглянула в ванную, маленькую и, похоже, только что отремонтированную. Во всяком случае, кафель – он был такого же цвета, как березовая фанера, – от стен пока не отвалился.

– Как ваша фамилия? – спросила хозяйка.

Маша хотела спросить: «А вам зачем?» – но вместо этого полезла в сумку за паспортом. Хотя правильнее было бы сначала спросить, сколько это жилье будет стоить без обмана. Ничем иным, кроме как колдовством, объяснить свое странное поведение она не могла.

– Морозова Мария Генриховна, – прочитала хозяйка. – Надо же!

– А что такого?

– Такого ничего, но я Морозова тоже.

– Вряд ли мы родственники, – усмехнулась Маша. – Морозовых как собак нерезаных.

В ту же секунду с улицы, вернее, из сада донесся собачий лай. Маша поежилась. Слова не скажи в этом доме!

– Боитесь собак? – заметила Морозова.

– Ага. С детства. Генетически. Мама тоже боялась.

– Мамы нет?

– Есть.

– А почему в прошедшем времени говорите?

– Так, – ответила Маша.

«Не ваше собачье дело», – хотела добавить она.

Но воздержалась. Колдунья не ошиблась: жилье нравилось ей так, что даже зубы сводило.

– Собака соседская, – сказала Морозова. – Через два дома отсюда. Лает громко, да. А я только на пианино играю. К музыкальному шуму как относитесь?

– Нормально. Не ночью же вы играете.

– Обычно нет. Ну, осмотритесь еще и спускайтесь вниз.

Морозова вышла. Маша тут же заперла за ней дверь на ключ, торчащий в замочной скважине, задвинула шпингалет и еще подергала дверь за ручку. Не стоит удивляься, если запоры и не действуют, здесь все может быть. Потом она открыла противоположную дверь, ту, которая, по мнению Морозовой, позволяла считать это жилье отдельной квартирой.

За дверью был сад. Маша вышла на площадку ведущей вниз открытой лестницы и оказалась прямо над жасминовыми кустами. Стояла тишина. Внизу пестрели какие-то цветы. Жасмин благоухал. Маша чихнула. Сад, тишина, жасмин – все это было излишне, но нравилось и это.

«Может, и я всему этому нравлюсь?»

Мысль была такая глупая, что это должно было даже пугать. Но не пугало.

«И плита в комнате есть, и мойка. Можно и правда с хозяйкой не видеться».

Плоскую поверхность плиты она рассмотрела на тумбочке в углу. Во вторую такую же тумбочку была вделана металлическая кухонная раковина. Жить в самом деле можно было автономно, как на подводной лодке.

Маша вернулась в комнату, заперла дверь в сад. Отперла ту, что вела в дом. Оглянулась. Солнце опустилось уже так низко, что его не видно было в мансардном окне. Комната рдела и переливалась всеми оттенками красного. Глаза с картин, написанных на фанерных ширмах, смотрели так же, как глаза Морозовой. Может, это она и была там изображена.

Маша спустилась по узкой лестнице, вошла в большую комнату внизу – там действительно стояло пианино – и сказала:

– В общем, завтра могу вселиться. Если вы не против.

– Я не против, – ответила Морозова.