– Юлька, че приуныла? – Рядом со мной тормозит дядя Леон. Слегка приподнимаю подбородок и смотрю на крестного, в руках которого дымится полный тазик шашлыка.
Пахнет аппетитно, но я не думаю, что сегодня мне что-нибудь полезет в рот.
– Нет, – непринужденно улыбаюсь. – Отдыхаю.
Дядя Леон подозрительно осматривает меня, словно не верит моим словам.
– А София где? – Он крутит головой по сторонам в поисках дочери. – С-с-с, – шипит и морщится, – горячий. – Дует на пальцы, удерживающие эмалированную громадину.
– Они с Богданом поднялись в комнату, – необдуманно брякаю и поджимаю губы, осознавая, как неоднозначно прозвучала фраза. – Ну, в смысле, Соня переодеваться пошла, а Богдану, кажется, по работе позвонили, – тут же исправляюсь.
– А-а-а, – мягко улыбается крёстный. – Ну не кисни, сейчас за стол будем садиться, – подмигивает и уходит к столу, накрытому на террасе на заднем дворе у бассейна. Поздний вечер – время суток, когда можно дышать. Солнце село, давая возможность выползти на улицу, не обливаясь лошадиным потом.
Поэтому решено было накрывать стол во дворе. Здесь очень уютно: фонарики, развешанные по садовым деревьям и отражающиеся в голубой прозрачной воде бассейна, аккуратно подстриженный газон, выстланные диким камнем дорожки, фоновая музыка, настроенная близнецами, и журчащий стрекот сверчков – всё это меня всегда расслабляло, и сегодня я могла бы чувствовать себя уютно, но дядя Леон прав: я страдаю.
Подтянув колени к груди, я сижу в низком ротанговом кресле недалеко от бассейна и ощущаю себя тем самым пятым колесом для телеги.
Сонька удрала с женихом наверх, близнецы сидят в беседке и рубятся в игры на телефонах, папа с крёстным колдуют над шашлыком, а Агата и мама выгнали молодежь, сервируя стол без нашей помощи. Я не знаю, куда себя приткнуть. Мне жутко неуютно. И я хотела бы соврать, что мне нет никакого дела до того, что Степан, мой давний друг детства, меня игнорирует, но меня это чрезвычайно волнует, потому что я все-таки надеялась на этот вечер и на то, что Стёпа уделит мне капельку своего ценного внимания. Но как только мы с родителями вошли в дом Игнатовых, это внимание было подарено всем: моей маме, с которой он долго и тепло обнимался и чуть ли не подбрасывал её к потолку, моему отцу, с которым они мерились ростом, и даже спящему Герману, любезно потрепав того за холку. Мне же достался кривой, скошенный мимолетный кивок в знак приветствия, и всё. Это единственная эмоция за то время, которое я сижу в одиночестве в кресле и наблюдаю за воркующей парой. Они сидят на террасе за столом.
Мне отлично их видно.
Они снова одеты одинаково, но не выглядят довольными.
Я слежу за ними, да. В те моменты, когда Сара не смотрит на меня, я слежу за ними. И, кстати, она единственная, кто поглядывает на меня этим вечером. Ее колючий взгляд я чувствую открытыми участками своего тела.
Сара сидит на плетеном диванчике, нахмурив брови. Она лупит себя то по щеке, то по руке, отмахиваясь от комаров. Она злится. Я не знаю, как насчет кровопийц в Израиле, но у нас, как только скрывается солнце, вылазят мелкие пакостные вампиры, и каждый горожанин знает, что выходить на улицу, не искупавшись в спрее от укусов насекомых, опасно для жизни. В отличие от нее Степан сидит расслабленно, расставив колени в стороны. Он себя не лупит, и меня удивляет, почему он не позаботился о своей девушке, у которой от злости скоро повалит дым из ноздрей.
Сара поворачивается к нему и о чем-то возбужденно говорит. Я не слышу, но вижу, как она резко вскакивает. Нависнув над Стёпой, ее губы шевелятся, а потом девушка порывается уйти, но Игнатов поднимается и хватает ее за локоть, притягивая к себе.
По мне пробегает холодок от того, что я никогда не видела у друга такого искаженного агрессией лица. Он что-то втолковывает своей девушке, отчего та стискивает губы, а затем смиренно усаживается на свое место.
Они спорят, ругаются?
Прикрыв глаза, Стёпа смотрит, кажется, в никуда, но в ту же секунду я не успеваю спрятаться, потому что его взгляд пересекается с моим всего на сотую долю секунды, а потом вновь ускользает.
Промаргиваюсь от того, что в глазах стало сухо.
Когда я оборачиваюсь к девушке, до меня долетают глухие шипящие звуки иврита, когда Стёпа обращается к Саре, и через несколько секунд он размашистыми шагами направляется в сторону наших отцов.
Я провожаю его широкую спину взглядом.
Жадно цепляюсь за ткань черной футболки, плаваю по коренастому телосложению. Крепкие икры и мощные плечи привлекают внимание, уверена, каждой женской особи, а мое троекратно, потому что я не узнаю. Я не узнаю в этом Голиафе своего друга детства. И как бы мне сейчас ни было досадно и обидно, но стоит признать, что этот парень чертовски привлекателен.
Когда он успел так вымахать, и самое главное – в кого?! Агата – аккуратная миниатюрная женщина, и даже сейчас в свои пятьдесят один год, она – беспрекословная Богиня. Такая же тонкая, изящная и утончённая, как в молодости. Кажется, что ни одна беременность не испортила ее хрупкую фигуру, зато изрядно поиздевалась над дядей Леоном. Крёстный немного сдал. За последние несколько лет его виски заметно поседели, а на лице появилась парочка глубоких морщин. Но в целом он все такой же позитивный, потрясающий мужчина, в которого в детстве я была влюблена. Ну мне казалось, что я была влюблена в своего крёстного, потому что в этого мужчину, порядочного семьянина, весельчака и добряка, ну просто невозможно не влюбиться!
Когда Стёпа подходит к нашим отцам, он практически одного роста с моим, но гораздо выше Леона. Они втроем смеются, и три баритона приводят в движение водную гладь бассейна.
Я тоже улыбаюсь. Мне приятно видеть этих близких мне мужчин вместе: папу, над которым время не властно, и, кажется, он даст фору тому же Стёпе; крёстного, улыбка которого освещает этот поздний вечер, и Стёпу – моего друга детства, но отчего-то игнорирующего меня в настоящем.
Мне грустно. Я скучала по нему – по тому мальчишке, таскавшему мне открытки с детскими забавными признаниями в любви; по мальчишке, громче всех «болеющему» за меня на соревнованиях; по тому подростку, который в день своего шестнадцатилетия втайне от всех набил маленькую татуировку под левой грудью в виде витиеватой буквы «Ю»; я скучаю по тому парню, который встречал меня на первом курсе после занятий с подтаявшим мороженым в руках. Это всё было так мило, по-детски наивно и несерьезно, но искренне. Мы дружили. А сейчас? Что произошло сейчас? Его настолько оскорбило мое бесцеремонное вторжение в комнату? Согласна, вышло неудобно, но я бы извинилась, мне не сложно. Так он дистанцировался. А мне так хочется с ним поболтать. Расспросить, как он жил все эти годы, откуда взялись безупречные кубики на его прессе и литые мышцы на руках, узнать о его учебе и поделиться своими достижениями, а он… он просто вычеркнул меня из своей жизни, наверное, вместе с той самой татуировкой. И я могла бы набраться и смелости и наглости, чтобы спросить у него лично, но… темноволосая девушка охраняет его, как Федеральная Служба Безопасности, не оставляя Стёпу ни на секунду.
Грустно вздыхаю, чувствуя жжение на скуле. Прикасаюсь к щеке и поворачиваю лицо, встречаясь с черным прищуром Сары.
Я гоняю по тарелке кусок шашлыка, к которому ни разу не притронулась, демонстрирую максимальную озабоченность его прожаркой, но на самом деле мне на него плевать, даже если бы он был из динозавра.
Меня посадили напротив Сары и Стёпы. Я не прячусь от них, но испытываю дискомфорт.
– Степ… кхм… – откашливается тетя Агата и нарушает тишину, которая установилась после того, как крёстный провозгласил первый тост в честь приезда сына и его «подруги» (так он окрестил Сару, но думаю она не в обиде, потому что понимает русский язык так же, как я иврит). – Почему Сара не ест шашлык? Она вегетарианка?
Я поднимаю лицо, которое до этого прятала в своей тарелке, и смотрю вперед. Действительно, на блюде девушки аккуратной горкой разложен овощной салат, заправленный растительным маслом. Кажется, что все вокруг тоже перестают жевать и смотрят в тарелку Сары.
Стёпан невозмутимо оставляет вилку на салфетке и откидывается на спинку плетёного диванчика, на котором они с Сарой сидели с самого начала вечера.
– Нет, она ест мясо, но только кошерное. Сара – еврейка, мам. – Стёпа насмешливо выгибает бровь по типу «Тебе ли не знать?».
Молниеносно перевожу взгляд на Агату, которая после слов сына закашливается сильнее и хватается за стакан с водой. Обмахиваясь свободной рукой, тетя судорожно делает огромные глотки. В ее тарелке несколько кусков свиного шашлыка, а Агата наполовину еврейка.
– Сын, – вклинивается дядя Леон, порицательно глядя на Стёпу, – а ты мог бы и предупредить, что Сара придерживается правил иудаизма. Мы бы… сообразили куриный шашлык, правда, милая? – Леон поворачивается к Агате, и они безмолвно разговаривают между собой, будто только им двоим известен скрытый смысл сказанных Леоном слов.
Агата вновь кашляет и стучит себе по груди.
– Не страшно, пап, – усмехается Стёпа, складывая руки на груди. – Сара не останется голодной этим вечером, – посмеиваясь, изрекает он.
Одновременно с Агатой закашливается моя мама, и только мой отец расслабленно смеется и одобрительно показывает Степану поднятый вверх большой палец.
Я одна чего-то не понимаю?
А нет, не одна, потому что после прозвучавшего имени Сары девушка смотрит на Стёпу круглыми вопросительными глазами. Должно быть, ей более некомфортно, чем мне, потому что, не улавливая смысла, я хотя бы понимаю саму речь, а она вообще как в вакууме. Мне даже становится ее жаль.
Стёпа поворачивается к своей девушке и с обаятельной ухмылкой, понизив голос, шепчет:
– Халайла мхаке лану лайла кхам. Кэн, мотек? *
Сара смущенно поджимает губы, но тут же испуганно вздрагивает под резкий вскрик тети Агаты:
– Стёпа! – каркает та, возмущённо округляя глаза и краснея, как рак. – Твоя мать наполовину еврейка! И я еще помню иврит! – И выгибает бровь так же, как это сделал ее сын несколькими минутами ранее, намекая на «Тебе ли не знать?».
– Прости, мам! – смеется Стёпа, слегка запрокинув голову.
Я бы хотела полюбоваться смеющимся другом, но в другом месте и в иное время, а не тогда, когда Агата злобно зыркает на сына, стиснув губы в тонкую, еле заметную линию. Никто за столом не понял, о чем они трое говорили, и это напряжение коснулось всех, кроме близнецов, наяривающих, как в бездонную бочку, шашлык, и Германа, спящего у водяного распрыскивателя.
Я не знаю, как тетя Агата отреагировала на появление Сары, я не знаю, как вообще ее приняли в доме, но то, что мамина лучшая подруга поглядывает на девушку настороженно, говорит о том, что она не в восторге. Но у Агаты своеобразный характер, и я не знаю, кем должна быть та, которая достойна ее любимого сынка. А вот дядя Леон крайне обходителен и доброжелателен, но он по своей натуре такой, кто примет даже адвентистов Седьмого дня.
– Стёпа! – звенит голос моей мамы. Она выглядывает из-за плеча папы и растягивает губы в улыбке. Моя мама психолог, и понять, что ситуацию за столом нужно спасать, для нее не проблема. – Я еще раз хочу поздравить тебя с окончанием университета. А какую ты специализацию выбрал?
Парень ставит один локоть на стол и разворачивается к моей маме, чтобы было удобнее иметь с ней зрительный контакт.
– Спасибо! – Его улыбка приторная до тошноты. Он раздает ее всем, кроме меня. – Пластический хирург, – поясняет он.
У меня челюсть падает в тарелку. Уверена, звук ее падения слышат все, потому что в ту же секунду мой бывший друг поворачивается ко мне и нахмурено смотрит мне в глаза с читаемым в его взгляде вопросом: «Что-то не так?»
– С таким ростом? – Кажется, это мой голос.
Ну да, совершенно точно эту несусветную чушь спросила я.
Господи, я чувствую, как мои щеки печет!
Теперь все присутствующие смотрят на меня, делая центром внимания. Я не люблю быть в центре внимания.
Даже Герман поднял голову и сдвинул толстую шкуру на лоб, ментально изрекая: «Это спросила рельса длиною в 180 см?»
Рядом куском мяса давится Сонька.
– А что с ним снова не так? – Степан подается корпусом вперед, заставляя меня прижаться к спинке ротангового стула.
В смысле «снова»?
Стёпа смотрит так, что мне хочется расслабить пуговицу на джинсах. У меня скручивает живот.
Мы говорим? У нас диалог?
– Я… – Мои глаза мечутся. Я не знаю, что ему ответить на мой бред, когда своими глазами он оставляет борозды на моем лице.
– Пластический хирург! Невероятно! – спасает меня мамуля. – Будешь делать людей красивыми и счастливыми! – восторгается.
– Ага. И Саре своей нос подправишь, – не отрываясь от мяса, вворачивает один из близнецов.
– Павел! – рявкает крёстный под угарный ржач второго близнеца.
– Я – Миша. – Пацаны ударяются кулаками в знак взаимного одобрения.
Кошмар!
Я не чувствую ног. У меня ватное тело, и, кажется, мне сейчас стыдно за всех присутствующих за столом.
Что происходит?!
– Отхватишь сейчас, – брякает Стёпа, беззлобно глядя на младшего брата, который в ответ показывает ему средний палец.
Господи!
Я слышу, как рядом ржет Богдан, вижу посмеивающегося в кулак папу, изумленную тетю Агату и сердитого Леона, но больше всего меня пугает взгляд Сары, которым она сверлит меня, будто во всем этом происходящем безобразии виновата я.
– Или, как вариант, сделаешь ей сиськи, а то она весь вечер на Юлькины с жадностью смотрит, – следом подхватывает Павел, и два брата пожимают друг другу руки, мол, «дай пять, бро, шутка удалась».
Если до этого я считала, что вечер безвозвратно испорчен, то глубоко ошибалась. Его апогей случился сейчас, когда в зоне моего декольте после слов близнеца пасутся, кажется, все глаза этого стола. Но самый обжигающий взгляд, который я успеваю поймать, принадлежит моему другу детства. Он тоже смотрит на мою грудь, а потом переводит внимание на веселящихся младших братьев.
– Ну-ка рты закрыли! Оба! – рявкает дядя Леон так, что мурашки, возникшие от взгляда Стёпы, вмиг разбегаются, расталкивая друг друга. – Иначе вылетите из-за стола!
– Да мы прикалываемся, па! Она все равно не понимает! – ржет один из близнецов, намекая на Сару.
А она действительно не понимает и поочередно переводит внимание на каждого, с немым вопросом: «Что здесь происходит?»
Должно быть, это очень сложно – чувствовать себя глухонемой среди галдящей толпы. Я сочувствую ей. Искренне.
Агата отвешивает подзатыльник рядом сидящему с ней близнецу:
– Засранец!
– Да за что?! – возмущается, кажется, Миша, почесывая затылок. – Это он сказал, а не я, – кивает на брата.
– Передай тогда ему, – Агата подбородком указывает на второго близнеца и отвешивает еще один подзатыльник.
– Держи, просили передать! – Миша хлопает брата по лбу, и оба начинают дурковать за столом, шутливо раздавая друг другу лещей.
Богдан ржет. Он мало говорит, зато много смеется.
Дядя Леон обречённо качает головой, глядя на младших детей. Тетя Агата выглядит так, будто узнала, что снова беременна. Моя мама улыбается, но не искренне, потому что, я уверена, у себя в голове она, как психотерапевт, каждому сидящему за столом уже давно выставила неутешительные диагнозы. Мой папа тоже улыбается, но искренне и ободряюще, всему этому творящемуся балагану. У Софии застыло на лице выражение, как у Агаты, и только единственного человека за столом всё забавляет – это Степану. Откинувшись на спинку стула, он лукаво почесывает правую бровь и поглядывает на веселящихся близнецов.
Мне это непонятно.
Почему он не защищает свою девушку? Почему позволяет подшучивать над ней? Ну и что, что она ничего не понимает? Ему же должно быть за нее обидно и неприятно? Или я слишком наивна?
– Стёпа, а как вы познакомились с Сарой? – Мама вновь пытается спасти этот вечер и увести разговор в иное русло.
Я расправляю уши. Глядя в свою тарелку, обращаюсь в слух и замираю, потому что мне тоже жутко интересно, как это произошло. Я не смотрю на парня, чтобы он не понял, насколько жадно я буду хватать сказанные им слова.
Но Игнатов не торопится отвечать. Его молчание заставляет меня поднять лицо и посмотреть на него. И то, что я вижу, поражает меня с новой силой: Стёпа сидит и, прикрыв глаза, а рот – кулаком, трясется в мелком беззвучном смехе.
Да что это такое?!
Шумно выдохнув, парень открывает глаза и, словно собравшись с духом, изрекает:
– На приеме.
– М-м-м?! – Мама заинтересованно выгибает бровь. – А я думала, вы вместе учились.
– Нет. Сара не медик. Она работает на фирме у своего отца.
– Вон как! Интересное знакомство! – любезничает мамуля. – Сара пришла на прием, а ее встретил такой красивый молодой врач! – Она поигрывает бровями.
Стёпа улыбается, являя этому позднему вечеру блеск своих белоснежных зубов.
– Примерно всё так и было. Только я пока не врач. Стажер, – поясняет он.
– Я в тебя верю, – подмигивает ему мамуля.
– А че за прием? – встревает в разговор, кажется, Паша.
Стёпа переключает внимание на него и широко улыбается, отвечая:
– Консультация.
– Консультация по поводу увеличения сисек? – вклинивается второй близнец, и этот вечер вибрирует под взрывом хохота братьев. Близнецы отбивают друг друга «пять» и скрючиваются в истерическом припадке смеха.
– Вышли отсюда! – не сдерживается дядя Леон и ударяет ладонью по столу, отчего мы с Сарой подпрыгиваем. – Оба!
– Ну всё, кабзда! – ржет Паша и тянет за локоть своего брата, вставая из-за стола.
Богдан стирает слезы с глаз.
А я … мне нужно выстирать все свои вещи, которые надеты на мне, потому что от всего этого я взмокла.
И пока у дяди Леона валит дым из носа, близнецы, не переставая ржать, покидают нашу идиотскую компанию.
Мне жаль Сару, но сейчас я искренне рада, что она не понимает нашего языка и не слышит всего этого безумия, иначе решила бы, что за этим столом собрались все те, кого не обошел стороной Чернобыль.
– Надо выпить, – подает голос папа, и это самое правильное, что прозвучало за весь этот вечер.
Мой родитель берет на себя полномочия дяди Леона и наполняет фужеры, пока крёстный приводит себя в чувства.
Когда очередь доходит до меня, папа отставляет бутылку вина и наливает мне компот. Но сейчас я не отказалась бы от чего-то покрепче.
О проекте
О подписке
Другие проекты