Глава 8.

– В каком-то журнале я прочитал, что таинственным граффитистом Бэнкси является Робин Каниннгем из Бристоля, но я считаю, что вряд ли бы парень так просто дал себя рассекретить. В этом его фишка – оставаться загадочным уличным художником, – размеренно вещал Гризманн, опустив кончики пальцев рук за пояс джинсов сзади и мерно вышагивая.

Они с Полиной неторопливо шли вдоль Верхнего озера, где проходила выставка граффитистов, посвященная самому противоречивому художнику стрит-арта, загадочному Бэнкси, работы которого оцениваются в миллионы долларов.

Роберт, впечатленный увиденным, рассказывал девушке интересные факты о художнике и наслаждался ее обществом. А Полина слушала. Слушала и молчала, периодически выпадая и плавая где-то между повествованием Роберта и мыслями о том, что неплохо бы, пока она находилась в отпуске и имела достаточно свободного времени, сходить к женскому врачу, у которого она последний раз была лет девять назад, когда проходила медкомиссию на первом курсе и краснела под вопросом гинеколога о сексуальной жизни, которой у нее не было. Если в этот раз доктор задаст ей подобный, она ответит аналогично: её нет. Сексуальная жизнь Полины закончилась четыре года назад близостью, о которой девушка вспоминает с содроганием и омерзением к себе. Возможно, именно отсутствие личной жизни является причиной ее нерегулярного цикла, о чем Полина, собственно, и хотела проконсультироваться.

– … когда ставка достигла миллиона долларов, хозяин лота остановил аукцион. Полина, тебе не интересно, я прав? – Роберт остановился и повернулся к молчаливой собеседнице, которая в этот момент прикидывала, на какое время ей будет удобнее записаться, отталкиваясь от врачебных назначений матери.

– Что, прости? – посмотрела на Гризманна флегматично.

– Как тебе выставка? – усмехнувшись, Роберт отчетливо понял, что за всё время, пока он распинался, девушка была не с ним.

– Я не любитель уличного творчества, но некоторые работы оценила, – натянуто улыбнулась.

Врать Роберту не хотелось. Она сказала, что думала. За четыре года Полина научилась говорить откровенно и юлить, чтобы кому-то понравиться и оправдать чьи-то ожидания, Полина больше не собиралась. Теперь у нее есть свое собственное мнение, которое имеет место быть и требует, чтобы с ним считались.

К слову, Макеева вообще не планировала идти с Робертом на этот перфоманс, но недосоленная тушеная капуста стала спусковым механизмом для Татьяны Борисовны, целый день выискивающей, за что можно было бы зацепиться. Полине невыносимо было находиться с матерью в одном квадратном метре, и это понимание как ничто иное подгоняло Макееву обратно в Петербург. Калининград ее расслаблял. Расхолаживал. Обилие свободного времени давало возможность ненужным мыслям забивать голову. Непрошенные воспоминания как зомби выползали из чертогов и нападали неожиданно. Особенно ночами, когда темнота становилась их проводником.

Слова Полины Роберта кольнули. Прошлись острой бритвой по нервам и самолюбию, потому что достать билеты на выставку было сложнее, чем попасть на атомоход. Он понятия не имел, чем удивлять девушку. Как расположить к себе и вызвать в ней хоть какие-то эмоции, кроме холодного отчуждения.

– Вновь мимо? – печально изогнул бровь. Иронично улыбнулся. Скорее над собой. Над своей невезучестью или неудачей. Как это назвать? Неумением? Отсутствием харизмы или, может быть, проклятьем? Что он делал не так?

Полина уловила настроение Гризманна. Обвела глазами его лицо, лоб которого разрезали горизонтальные задумчивые складки.

– Роберт, я тебе очень благодарна. Ты стараешься для меня, но… – резкий, бьющий по перепонкам звук из установленных колонок перебил девушку.

Полина перевела внимание в сторону, где нарастала толпа зевак, облепивших трёх музыкантов.

Парень с длинными волосами, торчащими из-под банданы, закинул через плечо ремень гитары и подошел к установленному по центру микрофону.

– Но? – переспросил Роберт, напоминая о себе.

– Раз, раз… – настраивал звук музыкант.

– Полина? – настаивал Гризманн.

Воздушный хрустальный фортепианный аккорд на синтезаторе…

И мягкий голос:

Вечер окутался тайной.

Ты не узнаешь случайно,

Что свет в моем окне

Уже погас давным-давно.

Лето подарок природы

Радует теплой погодой.

Июльский вечер мне

Погасит в этом сне окно

(М.Насыров «Кто-то простит»)

Летними вечерами на Верхнем озере ежегодно можно было встретить кавер-группу. Прекрасный насыщенный туристический сезон для заработка всегда нищих, но безумно амбициозных музыкантов.

Солнце висело низко, готовое вот-вот упасть за горизонт. Теплый вечер ласкал оголенные плечи Полины, а пронырливый ветерок с озера трепал полы широких летних брюк. Обволакивающий тембр голоса парня разносился по набережной, привлекая внимание прогуливающихся.

Полина неотрывно смотрела на солиста, будто не дышала, глотая каждое спетое слово.

А Роберт смотрел на нее. Недоумевая.

Так просто? Вот это Полине нравится? Три патлатых пацана, тянущих слезливую песню времен его отца?

– Хочешь, подойдем ближе? – коснулся дыханием щеки замершей девушки.

Полина опомнилась. Вынырнула и отрицательно мотнула головой.

– Не хочу, – грубо бросила и поправила цепочку сумочки на плече. – Пойдем.

…И под июльской луною

Берегом стать и волною.

Произнести опять слова

Которых не понять.

Что-то такое болезненное и тревожное разрасталось в груди. Полина не понимала, почему разволновалась. Сердце разогналось, юлой закрутилось.

Она убегала.

От песенных слов убегала зачем-то.

Роберт еле поспевал за Полиной, отставая на несколько крупных шагов.

– Поля, что случилось? – окрикнул.

Но девушка неслась вперед, глядя себе под ноги, а голос настойчиво гнался за ней, ураганом разбрасывая мысли:

Кто-то простит, кто-то поймет.

Но от меня любовь не уйдет.

И на песке, размытом волной.

Я напишу образ твой.

Остановилась.

Замерла.

Глядя перед собой.

– Полин, тебе плохо? – промаячил где-то сбоку обеспокоенный голос Роберта.

А она не слышала ничего. Ни единого слова.

В ушах гудели слова песни проклятые.

Смотрела вперед, а внутри через мясорубку внутренности прокручивались. Медленно, с наслаждением.

Горло спазмом схватило.

Пульс пулеметными залпами зашелся…

Он тоже смотрел на нее.

И не верил. И ошибиться страшно. А как можно ошибиться, если каждый атом внутри кричал «ОНА!»? Как ошибиться, когда смотрела глазами своими тягучими, вязкими как расплавленная карамель?

– Вот черт, – Роберт поравнялся с Полиной, укрывая от фигуры, нависшей грозовым фронтом.

Откуда он здесь? Почему? Почему сейчас? Зачем?

Роберта вращало внутри. Как на карусели в парке аттракционов, когда уже блевать хочется, а она всё крутится и крутится… Крутится и крутится…

– Лёх, давай без истерик? – предупреждающе выставил пятерню Гризманн, тормозя слегка подавшегося вперед Воронцова.

Алексей только сейчас заметил бывшего друга. Перевел взгляд с Полины на него.

Потом снова на девушку. Полина… Роберт…

Это как?

Воздух моментально загустел, забродил, скис.

– Па, – тихий, тоненький голосок ворвался в самую гущу этого воздуха.

Полина вздрогнула.

Медленно глазами проскользила по Воронцову, запирая каждую дверь в памяти, чтобы ничего в ней не сохранилось. Ни единого миллиметра его тела, одежды, эмоции.

Опустила взгляд вниз, ощутив удар под дых.

Кудрявый белобрысый мальчонка вцепился маленькими ручками в икру мужчины. Испуганно нахмурил светлые бровки и уткнулся носом в джинсы, прячась от настойчивого внимания чужих глаз.

«Полинкин, я сделаю генетическую экспертизу. Зефирка, – упал перед ней на колени, обхватывая щиколотки девушки руками, вцепился клещами намертво, словно она вот-вот исчезнет, – этого не может быть. Я не верю! Это не мой ребенок, Зефир! Любимая моя, родная…».

Как же не твой? Когда у вас с ним одно лицо и кудряшки такие же озорные, мягкие, светлые… А глаза голубые-голубые, чище и прозрачнее, чем капля росы…

Воронцов опустил ладонь на затылок ребенка и прижал к себе теснее. Поднял глаза, в которых плескалось жгучее раскаяние, и виновато улыбнулся. Кротко, болезненно, безвыходно…

Полина стойко и невозмутимо выдержала этот взгляд, не давая повода ничему. НИЧЕМУ.

Никто не должен был знать, что творилось у нее внутри, потому что снаружи она – айсберг. Холодный, острый, опасный.

Хотелось курить. Дико и прямо сейчас.

Все это пройдет.

Уже проходит.

Ничего не случилось. Ничего.

Нужно уйти.

Опустила голову и словно случайного незнакомца обошла стороной.

А он и есть незнакомец. Чужой. И не знает она его вовсе. Не помнит. Всё забыла. Всё.

Дышала ровно и глубоко, только мороз хлыстал по щекам. И руки окоченели.

Шла вперед, не оглядываясь, не оборачиваясь, не слушая и не ожидая шагов.

Обняла себя руками, но внезапно почувствовала, как крепкие руки сомкнулись под грудью. Ничего не дрогнуло внутри от прикосновений. Глухо.

– Полина, – Роберт уткнулся девушке в висок и сделал глубокий вдох. – Всё хорошо. Все хорошо, – успокаивающе провел пальцами по позвоночнику.

А она просто смотрела в никуда.

– Холодно что-то… – прошептала и обвила парня за талию, тесно прижимаясь. – Отвези меня домой.

Глава 9.

Пять лет назад, июнь

– Я маякну, отец, – Алексей Воронцов ободряюще хлопнул ладонью по плечу водителя такси, и выпрыгнул из салона в след за друзьями. – Давай.

Пожилой мужчина согласно кивнул и проехал немного вперед, припарковавшись вдоль дороги.

Парень размашистыми шагами двинулся в сторону смеющихся друзей, ощущая внутри себя легкое, приятное волнение.

Фонарный столб ярко освещал лица раскрасневшихся друзей в гуще позднего вечера. Празднование успешного окончания института девчонками в «Карфагене» отлично справилось с настроением перед основным событием сегодняшнего дня, что активнее подстегивало Воронцова к действию.

Слегка охмелевшая, румяная и раскрепощенная Полина смотрела на шагающего к ним Лешу как на икону, святыню или же чудо. Расслабленная зефирка нравилась Воронцову до беспамятства и взгляд, которым она его облизывала, доказывал, что он все делает правильно.

Кристинка хохотала в голос, нарушая тишину незаселенного района, на котором шла активная стройка домов жилого комплекса. Сделав глоток игристого вина из горлышка, она, смеясь, передала бутылку Гризманну. Тот, не гнушаясь, несколько раз пригубил и вернул Гордеевой обратно.

Леша улыбнулся. Если Роберт пил из общей бутылки, не отерев горлышко о рукав, значит, это ровно та степень его кондиции, которая стремилась к своему апогею. Брезгливый Гризманн никогда бы не позволил себе такое безрассудство в трезвом уме. А Полина не пила. Одного бокала Апероля ей хватило, чтобы глупо улыбаться и лезть к Воронцову целоваться самой. Белый воздушный сарафан парил в воздухе, отчего делал девушку легкой и нежной. Леша поймал себя на мысли, что никогда не видел свою зефирку в брюках или же в джинсах. Она всегда надевала платья, сарафаны, либо юбки. Настоящая девочка. Самая-самая девочка! Он и не представлял, как такие ножки можно прятать в брюках. Она – само олицетворение женственности и чувственности! Его неповторимая, единственная зефирка! Его персональный магнит, к которому постоянно притягивает! Как же так он влип? Как так случилось, что за короткое время эта девушка просочилась в каждую клетку, в каждый сосуд его тела, заняла всего мысли, вытесняя все безрассудство и глупости, творившиеся в его бедовой голове? С ней не хотелось чудить, с ней хотелось становиться чудом. Её чудом. Единственным. Чтобы вот так, как сейчас на него смотрела с обожанием, а он все для этого сделает.

За десяток метров Воронцов тормознул.

Волнение разрослось неконтролируемо. Он терпеть не мог, когда что-то выходило из-под его контроля. Когда от него мало что зависело, потому что доверять ребятам, не понимающим русскую речь, кроме двух слов «начальник» и «деньги», было крайне неосмотрительно и раздражающе. Воронцову приходилось лишь надеяться, что для друзей из Ближнего зарубежья перспектива заработать станет мотивирующим фактором.

Алексей вытащил из кармана джинсов телефон и начал дозвон:

– Нацайника? Всё готофа, нацайника, – сходу отчитался голос.

– Ты уверен, Зуфур? – недоверчиво переспросил Воронцов и подмигнул Полине, навострившей уши. Девушка нахмурилась и выжидательно смотрела на своего парня, резко остановившегося. Леша показал указательным пальцем на трубку телефона, давая понять всю важность звонка.

– Всё готофа, – повторил мужской голос с акцентом.

– До десяти считать умеешь? – поинтересовался Воронцов с надеждой.

– Всё готофа, нацайника, – подтвердил Зуфур фразой, которую знал на зубок. Впрочем, единственной фразой, которой вообще владел.

Алексей закатил глаза и обреченно посмотрел на недостроенную высотку. Где-то там двадцать два таких Зуфуров должны будут одновременно справиться с поставленной задачей. И не понятно, понял ли хоть один из них всю степень ответственности, или же стоит сразу свернуть представление. Репетиции у них не было, и сегодняшнее шоу будет эксклюзивом. Хотелось бы надеяться, что успешным эксклюзивом.

– До трех досчитать сможешь? Зуфур, когда я скажу «три», врубай, понял?

– Поняль, поняль.

Воронцов набрал больше воздуха и с шумом выдохнул:

– Раз, два…

Окна в недостроенной многоэтажки моргнули асинхронно.

– Твою мать… – прошипел Алексей в трубку вместо оговорённого «три».

«Идиоты», – подумал про себя, покачал головой и отбил звонок.

Вмиг всё погасло, даже освещение убегающего в черное небо высокого строительного крана, что привлекло внимание девушек и Роберта. Молодые люди повернулись в сторону недостроя.

Кристина Гордеева подавилась шампанским и закашлялась, а Гризманн восхищенно присвистнул, когда окна здания вновь загорелись розовым свечением в виде правильно аккуратного сердца. Одновременно и эффектно. Озарило темную пустынную улицу.

Воронцов довольно улыбнулся. Накинет Зуфуру десятку. Заслужил, чертяка!

Получилось!

Обязано было получиться, потому что столько труда было положено, что страшно вспоминать. Договориться с начальником стройки не удалось. Строгий Михалыч послал Воронцова на три буквы, а потом еще раз красноречиво уточнил направление этими же буквами вдогонку.

Ночная охрана из выходцев страны бывшего Советского Союза была посговорчивее. Там, на Родине, у них жены и с десяток детей, которые хотели кушать. Там, на Родине, денег, которые предложил им Воронцов, хватило бы, чтобы кушать каждый день в течение нескольких месяцев.

Сложнее всего оказалось с определением окон, в которых должен был загореться свет. Тут ребята оказались профдезориентированы. И Воронцову пришлось самому высчитывать этажи и окна.

Но сейчас, когда девушки одновременно восхищённо вскрикнули в момент сказочного мерцания сердца, Алексей понял, что все труды были не напрасными.

Полина завороженно смотрела на окна, боясь пошевелиться. Жаль, что Леша в этот момент не видел ее лица. Он быстро обернулся и махнул рукой водителю, находящемуся «на старте». Тот ловко выскочил из машины, пока друзья наблюдали за вспыхивающей огромной фигурой, и поспешно подбежал к Воронцову. Отдал необходимое и также стремительно скрылся в салоне такси.

Сердце парня тарахтело как умалишенное. Сквозь ребра пробивалось и к горлу подпрыгивало. Он бесшумно подошел к Полине Макеевой сзади и подался вперед, коснулся носом волос, затем наклонился к букету и потянул аромат. Не то. Вновь вдохнул любимый запах распущенных волос – идеальная ваниль! Вот теперь то!

Первым его заметил Роберт. Распахнул глаза, чуть не подавился. Воронцов весело ему подмигнул, приложил указательный палец к губам, еле слышно прошипев: «Тшш».

Опустился на колено.

Да, банально, да, глупо, но именно так она заслуживала. Только так. Как делали издавна настоящие рыцари для своих зефирных Принцесс.

Девушки услышали позади себя шелест. Одновременно обернулись и … остолбенели.

Глаза Полины округлились. Ладошку к губам приложила в неверии. Ноги в землю вросли. Смотрела на парня, одним коленом в асфальт пыльный уткнутого. Не верила глазам своим. Не верила, что с ней это сейчас происходит. В одной руке Воронцова бросался в глаза букет: необычный, как сам парень. Собранный не из цветов, а из розового и белого зефира. Нежный, воздушный и ароматный. Терпкая ваниль моментально ударила в голову точно шампанское.