… Как я уже сказала, мой отец был военный. У родителей я была поздним и единственным ребенком. У моей мамы были проблемы со здоровьем. Она по возможности лечилась, но часто в военных городках и гарнизонах, где мы жили, не было необходимой медицинской помощи. Маме было тридцать пять лет, когда ей удалось забеременеть. Отца перед этим перевели в Хабаровский край. Роды начались на месяц раньше срока, мама не успела лечь в больницу. Ночью отец на «Жигулях» повез маму в райцентр, где был родильный дом. Мороз стоял за тридцать, началась метель. Отец сбился с дороги, встала машина. Отец закрыл маму своим полушубком, а сам почти час в одном свитере возился с машиной. Отошел какой-то контакт в электропроводке, я плохо понимаю в машинах. Пока отец нашел неисправность, он обморозил руки. Он успел довезти маму до родильного дома, я родилась через полчаса после того, как мы приехали. На фотографии, где отец держит меня в одеяльце при выписке, у отца забинтованы руки, но он улыбается, такой счастливый.

Мне повезло с родителями. В нашей семье никогда не было скандалов, я не слышала, чтобы родители даже повысили друг на друга голос. Папа влюбился в маму еще тогда, когда учился в школе. Он даже ходил по улице по той стороне, по которой ходила моя мама. Они дружили с шестого класса. Их дразнили, но они всегда шли, держась за руки. Так и всю жизнь прошли плечом к плечу.

Став взрослой, я поняла, что отцу хотелось иметь сына. Он много занимался со мной и учил меня играть в футбол, забивать гвозди, пользоваться дрелью. Я с восторгом выполняла вместе с папой разные хозяйственные дела дома и на даче. В жизни мне это очень помогает. Единственное, к чему папа не допускал меня, так это к своей машине. Он говорил: «Машина, как женщина, любит одни руки». Может оттого, что отец меньше бывал дома, я предпочитала его маме.

– Вам действительно повезло, чего нельзя сказать обо мне.

– Вы выросли в неблагополучной семье?

– Нет, что Вы! Моя семья была очень обеспеченная по тем российским меркам. Отец был директором консерватории, а мать работала там же, но бухгалтером на полставки. У мамы от природы был неплохой голос. Если бы она училась пению, то могла бы стать певицей. Но она посвятила жизнь моему отцу. Он был деспот и требовал, чтобы все вертелось только вокруг него. Отец гордился, что его дед преподавал в Московской консерватории. Революция разметала семью по свету, отец оказался в Сибири. Он был талантливым композитором и педагогом, жил своей работой, и ничто не должно было ему мешать творить высокое и светлое. Ребенок был бы помехой, отец не хотел детей. Мать сделала десять абортов, одиннадцатый ей запретили делать. Так родился я. Мать, чувствуя свою вину перед отцом, из кожи вон лезла, чтобы жизнь отца не пострадала от наличия ребенка в семье. Мне наняли няню, которая занималась мной, а главное, следила, чтобы я не мешал отцу.

В пять лет меня отдали в музыкальную школу, учиться игре на фортепиано. Тогда же в первый раз я проявил непослушание монаршей воле отца. Я сам перевелся в класс игры на балалайке. Как звучит балалайка, мне понравилось больше, чем фортепиано. На балалайку был недобор, в отличие от фортепиано. Меня только спросили, знают ли родители. Я кивнул головой, и целый месяц наслаждался любимым занятиям. Занимался я в музыкальной школе, мотивируя, что родителям некогда купить мне балалайку. Обман мой раскрылся, отец от души выпорол меня ремнем. А я снова засел на ненавистный инструмент.

Александр рассказывает медленно, с паузами, я успеваю за ним набирать текст. Меня увлекает его рассказ. В комнате жарко, я снимаю пиджак и остаюсь в нежно розовой блузке. Александр не обращает внимания на мой вид.

– Второй раз я ослушался отца, когда подружился с Витькой. Он был на год младше меня. Его мать работала дворником. Дом наш был пятиэтажный, постройки тридцатых годов с высокими потолками и большими квадратными комнатами. Мы жили в четырехкомнатной квартире, а Витька с матерью ютились в полуподвале. Мне нравилось бывать у них. Там я чувствовал себя лучше, чем дома. Я запросто мог отрезать себе краюшку хлеба, макнуть ее в сахар и с удовольствием съесть прямо в комнате. Никто не одергивал меня, не заставлял мыть руки и чинно сидеть за столом. До сих пор помню восхитительный вкус жареной картошки, которую мы ели со сковородки. Помню, в Америке этот запах мне ночами снился.

Как я понял позднее, Витька пользовался не виданной для меня свободой мысли. Ему никто не диктовал, что читать, с кем дружить, о чем мечтать. Мать даже не проверяла его тетради. Если в дневнике появлялись двойки, тройки или замечания, порола Витьку ремнем. Это случалось не часто. Витька не был тупым или ленивым, но иногда увлекался книжкой или игрой и забывал делать уроки. Витька был фантазером. Он мечтал построить подводную лодку и отправиться на ней в плавание. На земле прутиком он рисовал лодку в натуральную величину, а я сомневался, поместимся ли мы с ним там. В том, что я поплыву вместе с Витей, у меня сомнений не было. Почему я подробно рассказываю о своем детстве и о Витьке? Все это сыграло потом решающую роль в моей судьбе.

Он останавливается.

– Пожалуй, все на сегодня, у меня есть другие дела.

Я выключаю компьютер.

– Мне завтра приходить?

– Да, конечно. Я думаю, у нас получится.

Я иду вприпрыжку, размахивая сумкой. Пока у меня есть работа, а осенью, я уверена, я найду себе постоянную работу. И не надо снижать уровень зарплаты в моем резюме. Пиджак я несу в руке. День разгулялся, солнце светит совсем по-летнему. Я ловлю себя на мысли, что часа три не вспоминала сегодня о Евгении.

В больнице долго сижу на жестком диване, жду Владислава. Медсестра с любопытством поглядывает на меня.

– Вы на прием или по личному делу?

– На прием.

В глазах разочарование, до чего же у нас любопытный народ!

– Подождите, там привезли на скорой, срочная операция, Владислав Андреевич скоро выйдет, они уже зашивают.

Меня начинает подташнивать. Я представляю, как он появится в халате, забрызганном кровью от низа до верха. Ожидания мои не оправдываются. Владислав выходит в чистом халате.

– Как мы себя чувствуем? – задает он дежурный вопрос.

– Вы – не знаю, а я хорошо.

– Превосходно, сейчас посмотрим Вашу рану. Колготки снимите.

Я почему-то краснею и снимаю колготки.

– Сейчас обработаю, мазь пусть полежит два дня, а там можете сами промывать марганцовкой и заклеивать бактерицидным пластырем.

И это все? Мне что, больше не приходить к нему?

– Кстати, Михаил просил Вам передать…

– Какой Михаил?

– Тот самый, под чью машину Вы чуть не попали. Так вот, он просил Вам передать, так как Вы практически не пострадали, то ни о каком материальном возмещении не может быть и речи.

– А я ничего не просила.

– Это Вы сейчас так говорите, а потом время пройдет и захочется получить денежки. На Вас заведена карточка, результаты обследования зафиксированы официально, так что имейте в виду на будущее.

Я вскакиваю, демонстративно натягиваю колготки и иду к выходу.

– Всего Вам доброго, очень рада была познакомиться, до свидания! А своему Михаилу передайте большой привет от меня.

– Во-первых, Михаил вовсе не мой, а так знакомый. А во-вторых, если Вы подождете меня пять минут, то я бы хотел Вас проводить. Если Вы, конечно, не возражаете?

Мы сидим с Владиславом на скамейке. Он оглядывается:

– Какая красота! Я и не заметил, что наступило лето. Также как и Вы.

Он бросает взгляд на мой пиджак, который я держу в руке.

– Я сегодня ходила первый день на работу, мне хотелось выглядеть достойно.

– Хорошая работа?

– Временная, но осенью я надеюсь найти приличную постоянную работу.

– Я тоже сейчас веду пробные консультативные приемы в одной частной фирме. Но как говорится: «Поживем – увидим». Наташа, не обижайтесь, я, возможно, как-то грубо и прямолинейно изложил то, что просил Михаил.

– Нет, Вы все изложили правильно.

– Понимаете, у Михаила случай был, старушка прямо под колеса выскочила. Хорошо, что ее тут же на медицинскую экспертизу свозили, никаких травм. Михаил был трезвый, правил не нарушал, бабуся сама была виновата. Гаишники все зафиксировали. У самой бабули никаких претензий не было. Вдруг через три месяца ушлая племянница старушки достала справку об ухудшении здоровья своей тетки. Страховая компания отказала в выплате, но пострадавшие добыли телефон Михаила и полгода его шантажировали, вымогали деньги, даже угрожали. Так что, люди всякие бывают.

– Передайте Михаилу, пусть живет спокойно, я его шантажировать не буду.

– Я уже передал, Вы не такая.

– Вы же меня не знаете.

– По глазам можно понять человека, мы хирурги насквозь видим.

– И что же Вы видите?

– Вы, Наташа, нежная и легкоранимая. Вы стараетесь выглядеть независимой, современной, такой «эмансипе», но Вы одиноки.

– Вам бы психологом работать, а не хирургом.

– У меня хирургом неплохо получается. А Вы по специальности экономист. Угадал?

– Угадали.

– Раз угадал, то приглашаю Вас завтра составить мне компанию. В «Художественном» идет новый фильм Эмира Кустурицы. Мне кажется, что Вам должны нравиться фильмы Кустурицы. Не хотите посмотреть?

– Мне действительно нравятся его фильмы. Он снимает войну, но не так, как другие. У других кровь льется рекой. А его фильмы наполнены радостью, светлые и легкие, с верой и надеждой. Но завтра мне на работу, я не знаю, когда освобожусь.

– Есть сеанс в восемь вечера, я буду Вас ждать у кинотеатра.

– Посмотрим.

– А может, мы еще куда-нибудь сходим?

– Может быть, – я загадочно улыбаюсь. – Вы позвоните мне, а я подумаю.

Господи, как легко живется, когда розовый туман не застилает глаза.

Не успела я зайти в свою квартиру, как вбежала испуганная Даша:

– Ты что так поздно? Я беспокоилась, хотела уже в милицию звонить.

– Я с хирургом гуляла в парке.

– Уже с хирургом? Ты ненормальная, тебе прививку «антисекс» надо ставить!

– Я же не занималась с ним сексом на скамейке, мы только немного на ней посидели.

– Наташа, а позвонить ты мне не могла? Я себе места не находила. Как саксофонист?

– Прости, Даша, телефон разрядился, как всегда не вовремя. Сейчас я тебе все расскажу.

– Подожди, сушки принесу.

Она устроилась напротив меня с любимыми сушками. Но я сегодня на них – ноль внимания, худеть, так худеть.

– Представляешь, Даша, Владислав, даже не спросил, есть ли у меня квартира и где я живу. Все мужики обычно спрашивают это первым делом.

– Тебе, Наталья, не те мужики попадаются.

– А где их взять, тех?

– Ладно, не будем о плохом, рассказывай.

– Владислав живет с матерью, в Солнечногорске. Они приехали их Казахстана. Он хирург от Бога, увлечен своим делом. Пока он работает в муниципальной больнице, но уже известен, к нему и на самых крутых машинах приезжают. Осенью, возможно, перейдет на работу в частную клинику.

– Перспективный. А как мужик он тебе понравился?

– Да. Он очень коммуникабельный, с ним легко. Неглупый, проницательный, разговорчивый. Внешне – привлекательный, лицо живое, подвижное. Но он не собирается жениться. Считает, что нельзя заводить детей, если ты не можешь их обеспечить. А семейной жизни без детей он не представляет. Но по женской части, чувствуется, он – парень не промах, хотя и не совсем уж отпетый бабник. А про меня он сказал, что в моих глазах можно утонуть.

– Ну, не Пушкин, но поэтично. А как твой первый рабочий день, все нормально?

– Мы сегодня немного работали, Александр куда-то торопился. Его продюсеру я не понравилась. Но я нормально успеваю набирать текст, думаю, что справлюсь. Мне кажется, что у Александра была нелегкая жизнь.

– Он – богатый?

– Откуда мне знать? Трудно сказать, я не знаю, сколько у них музыканты зарабатывают.

– Музыканты разные бывают.

– Этот записал несколько сольных дисков.

– Ух, ты! Значит, богатый.

– Нам с тобой без разницы, главное, что он обещал платить каждую неделю. За мной подарок Жанне. Я ей обещала на день рождения купить «семью» и домик для ее куклы Барби.

– Балуешь, ты мою Жанку. Поедешь со мной в Алексин к ней на день рождения?

– С удовольствием бы поехала, но не знаю, как с работой будет.

Жанну я обожаю. Ничто не может так поднять мне настроение, как подарить ей какой-нибудь пустячок: игрушку или лакомство, – и увидеть, как ее хорошенькое личико превращается в одну сплошную улыбку. Она радостно кидается меня обнимать и голоском, звонким, как колокольчик, кричит: «Тетя Наташа! Моя тетя Наташа любимая!» Еще мы с ней любим сидеть в уголочке на диване и обсуждать последние новости Жанны: с кем играла или поссорилась в садике, какую песню разучила к празднику, как сходили в гости ее куклы, чем их там кормили и развлекали. Жанна хорошо воспитана, она всегда спрашивает прежде, чем принести мне книжку для чтения: «Тебе не надо делать баланс?» А когда закончится первая, не бежит сразу за второй, а уточняет: «Ты не устала? Еще почитаешь?» И так – еще семь раз. Я соскучилась по своей маленькой подружке, очень хочется съездить в Алексин.

Утром я ровно в девять была на своем новом рабочем месте. Александра не было. Джеффри, его продюсер, сверлил меня глазами, видно опасался оставаться один на один с русской «девкой». Я демонстративно села за стол, включила компьютер и начала работать. Вчера я не успела проверить текст на ошибки. И потом Александр сказал, что текст нужен ему на двух языках: русском и английском. Я открыла то, что набрала вчера и быстро начала переводить.

Моя мама с самого рождения говорила со мной на английском языке. Они поженились с папой, когда мама окончила институт иностранных языков. Она была отличница, ленинская стипендиатка. Ее посылали на стажировку в международный студенческий лагерь, где она три месяца практиковалась в английском. Ее знания ей практически не пригодились. В лучшем случае, она преподавала в какой-нибудь захолустной школе. Но она разговаривала со мной, получая от этого удовольствие.

Александр пришел через два часа, я почти закончила. Он сбросил пыльную ветровку, устало сел на диван.

– Удачно съездил? – спросил Джеффри.

– Нет, все напрасно. Когда разговаривали по телефону, то мне казалось, что все совпадает.

– А что говорит Красный Крест?

– Есть один вариант, но нужна генетическая экспертиза. Я согласился, она будет готова через месяц. Там много совпадений, но и неясного еще больше.

Александр принимает душ. Он выходит ко мне в светлых тонких джинсах и футболке. Волосы мокрые, вид самый что ни на есть домашний. Он улыбается белозубой «американской» улыбкой.

– Вы давно здесь?

– С девяти.

– Кофе хотите?

– Спасибо, не откажусь.

Кофе он сварил сам, и очень неплохой кофе. Теперь я готова горы свернуть.

– Начнем?

Я быстро набираю текст, особо не вдумываясь в его содержание. Пальцы мои летают над клавиатурой. Мы работаем долго, часа четыре подряд. Я начинаю путаться и нервничать.

– Предлагаю сделать перерыв на ланч. (Он произносит это слово не так, как оно пишется на вывесках кафе и ресторанов в Москве, а по-английски – «ленч», звук средний между «а» и «э»)

– Может, еще поработаем? – говорю я, надеясь поработать без обеда и закончить пораньше, чтобы вечером успеть в кино.

– Нет, Вы устали за компьютером, врачи советуют делать перерыв, а то вредно для глаз.

Где же он собирается обедать? У них там, за границей, принято, что каждый платит за себя. Траты на дорогой обед у меня не запланированы. Я бы перекусила где-нибудь хот-догом. Александр не слушает моих возражений, и мы направляемся в итальянский ресторан. Я смотрю в меню и заказываю себе горячий бутерброд с сыром и стакан минеральной воды. Александр заказывает лазанью, жареные овощи, сырное ассорти и какой-то десерт, все в двойном количестве. Передо мной ставят тарелку с едой. Аромат щекочет ноздри, и я невольно сглатываю слюну.

– Могу я угостить красивую девушку? Или Вы считаете меня таким старым, что я не способен поухаживать за девушкой?

– Ну, если только поухаживать, – я беру вилку и нож и принимаюсь за еду.

К моему облегчению, Александр сам платит за обед. «Не такой уж он закоренелый американец», – думаю я с удовольствием. Меня так и подмывает расспросить его, пока возвращаемся в гостиницу. «А почему бы и нет? Может, это тоже пригодится в книге».

– Скажите, Александр, что Вас больше всего поразило, когда Вы впервые после долгого отсутствия приехали в Россию?

– Многое, сейчас все сразу не припомню. Я был просто шокирован переменами. Мне на расстоянии казалась, что здесь все сохранилось, как было, а страна изменилась до неузнаваемости. Я ездил когда-то в Москву в турпоездку на две недели, у меня была старая карта-схема Москвы, которую я часто рассматривал и неплохо изучил. Но теперь по ней было бы легко заблудиться, даже улицы переименовали.

– Но назовите хоть что-нибудь, пожалуйста.

– Ну, если вам так интересно, попробую.

Во-первых, обилие рекламы. На заре перестройки один американский турист восхищался: «Необыкновенная страна: можно проехать триста километров и не встретить ни одной рекламы кока-колы». Не представляю, где теперь можно найти такой чистый кусок шоссе.

Во-вторых, изобилие товаров.

В-третьих, сотовые телефоны у каждого школьника.

В-четвертых, обилие машин, особенно – иномарок, и пробки на улицах. Причем, даже в провинциальном Новосибирске.

В-пятых, программы телевидения: каналов много, но почти сплошь идиотские шоу и американские фильмы, далеко не лучшего качества.

В-шестых, реальная свобода слова, включая мат в эфире, записи тюремных песен, сборники анекдотов и желтую прессу.

В-седьмых, много красиво одетых и модно причесанных людей.

В-восьмых, свободное хождение иностранной валюты, раньше валютчиков расстреливали.

В-девятых… Ну, да хватит, наверное.

Если вдуматься глубже, то это все перемены внешнего порядка, главное, что я сам здесь переменился. В мои годы я внезапно оказался главой замечательной, большой и дружной семьи. Я был разведен, а моя бывшая жена уже вышла замуж, когда я уехал в Штаты. Пять лет назад я нашел старшую дочь Тамару. Ей сейчас тридцать один год, у нее своя семья, своя жизнь. Я и не представлял, что у меня двое внуков. Ну и зять, конечно. Я уже и к нему привык. Я купил Тамаре и ее семье большой дом в Подмосковье. Они живут в нем летом. А я приезжаю погостить.

–Вы не хотите, чтобы они переехали к Вам в Штаты?

– Наверное, хотел бы. Но проблема в муже Тамары, он не может выезжать за границу. Дочь с внуками были у меня в гостях, я регулярно ее навещаю. Мы с Тамарой разыскиваем ее сестру, мою младшую дочь, Светлану.

– А как же они потеряли друг друга, ведь сейчас не война?

– Моя жена давно умерла, девочки попали в разные семьи.