1. В Лозанне. Вдохновляясь чуть подновленной классикой

С 1950‐х годов несколько балетных школ в Лозанне оспаривают друг у друга пальму первенства. Среди самых известных — школы Симон Сютер и Брижит Моннейрон (обе открылись в 1952 году), а также Академия классического танца Алисы Вронской, основанная в 1956 году. Высоко котируются также классы Мары Дусс и Жаклин Фарелли². А на рубеже 1960–1970‐х годов на местном небосклоне загорается звезда Филиппа Дальмана (род. 1942), представителя передовых позиций обновленного классического танца.

В двадцать три года этот бывший танцовщик из балетов Ролана Пети и маркиза де Куэваса, выступавший также в балетной труппе женевского Гранд-Театра, решает закончить артистическую карьеру и заняться педагогикой и хореографией. «Я больше не хотел быть рабочим балета», — признáется он годы спустя в интервью Сандрин Шемени³. В 1967 году вместе с женой, восходящей звездой танца Азой Лановой, он основывает в Лозанне собственную студию, L’Académie Fusion (Академию Фузьон). Он начинает разрабатывать свою оригинальную технику, впоследствии названную «методом Дальмана», в основу которой положен классический танец в сочетании с параллельными и асинхронными движениями, партерной гимнастикой и опытами в области импровизации⁴. В начале 1970‐х молодым танцовщикам, ищущим альтернативы академическому танцу, эта смесь казалась чем-то новым и в высшей степени захватывающим. У основателя Академии Фузьон не замедлили появиться конкуренты.

Помимо прочего школа Дальмана привлекала людей перспективами трудоустройства. В 1973 году из наиболее активных учеников Дальман создает «Le Ballet Fusion» (Балет «Фузьон»). Для этих начинающих артистов Дальман ставит балеты, явным образом ориентированные на «молодежную» культуру, особенно на поп и рок. Так, музыкальное сопровождение «Балета», одной из самых ранних постановок Дальмана с участием его студентов, было доверено группе «Fusion-Pop-Orchestre» под руководством лозаннского композитора Жан-Филиппа Эритье⁵ (будущего партнера многих современных хореографов), которая стремилась к «синтезу электроакустических колебаний и колебаний человеческого тела»⁶. Постановки Балета «Фузьон» регулярно проходят не только на фестивале Ла Сите, но и в рамках менее известных мероприятий, ныне не проводящихся, например на фестивале Expression libre de Vallorbe.

«Оглядываясь назад, я не могу сказать, что Дальман был таким уж новатором в области техники, — говорит бывший танцовщик Мишель Беттекс, окончивший и Академию, и Балет «Фузьон» в середине 1970‐х. — Но он научил нас наслаждаться танцем! Возбуждаться им! Нужно знать атмосферу тех лет. В начале 1960‐х в Лозанне люди были скованны, закрепощены. Лет через десять, когда грянул 1968 год, здесь уже чувствовались новые веяния. Наше поколение хотело смести все барьеры. Мы жаждали перемен, нового опыта. Воплощением духа 1970‐х были „Hair“!⁷ И Дальман шел в ногу со временем, он полностью проникся этим духом».

Хореограф не боится экспериментировать с новыми СМИ и массовым искусством. «В 1976 году, — продолжает свой рассказ Беттекс, — когда я еще полугода не проработал в балете Дальмана, нас пригласили на телевидение участвовать в шоу певца Рено. Все вокруг бурлило, все что-то искали, пытаясь освободиться от условностей. Мне кажется, семидесятые стали эпохой, когда наше поколение начало ломать шаблоны, смешивать стили и даже стирать границы между искусствами… просто потому, что мы чувствовали потребность дать выход своей энергии, тому биению жизни, которое намного важнее формы». В эти годы наблюдается рост интереса к междисциплинарности, который усилится в предельно эклектических практиках швейцарских танцовщиков.

Дальман и сам в 1978 году объединяется с Петером Юби⁸, таким же, как и он, «ненавистником трико и балетной пачки»⁹, в дуэт «Пит и Фил», чьи постановки, феерические и в то же время исполненные черного юмора, находятся на стыке «танца, пантомимы, театра, оперетты, кабаре, кино, живописи…». С котелками на голове и в рокерских костюмах, какими Дальман и Юби предстают в их совместном творении «Пространство танца», они кажутся журналистке Сандрин Шемени «вылитыми героями „Заводного апельсина“» — известного фильма Стенли Кубрика (1971), — «будто только что сошедшими с экрана». «Два танцовщика на сцене без партнерш: для такого требовалась определенная смелость, — замечает журналист Жан-Пьер Пастори, покоренный дуэтом. — Они шли на риск, когда отказались от академизма ради пародии, гротеска, переодевания»¹⁰. Иначе говоря, ради смешения половой идентичности. Дальман овеян легким ореолом бунтарства, к которому примешиваются великодушие и свободолюбие, что немало стимулирует окружавшую его молодежь.

Через Академию Дальмана или через его Балет «Фузьон» проходит значительное число ведущих исполнителей современного танца в Лозанне: Жислен Делоне, Клер Граф, Анн Грин, Анн Мартен, Жозель Новерра, Сильвен Тило, Мишель Беттекс, Филипп Сэр… Хотя бóльшую часть учащихся составляют девушки, Дальману удается привить интерес к профессии и гордость ею также и молодым людям, а эта задача в контексте эпохи представляется не такой уж легкой. «Желающих заниматься танцами было так мало, — вспоминает Беттекс, — что нам предоставляли всевозможные льготы. Если тебе нечем было платить за учебу, Дальман говорил: все равно идите танцевать! Да и в классическом танце парни были редкостью».

Филипп Сэр (род. 1957), ученик Дальмана во второй половине 1970‐х годов, рассказывает о появлении у него мотивации к танцу: «Во-первых, студия Дальмана была тем единственным местом в Лозанне, где действительно учили танцевать. И потом, парней у нас занималось немного, так что меня быстро зачислили в Балет „Фузьон“. С 1979 по 1982 я принимал участие во многих постановках Дальмана, например в „Насмешке над сатаной“. Такая „производственная практика“ здорово меня мотивировала. Меня тогда уже очень интересовала хореография. Я работал учителем и пришел в балет достаточно поздно, в девятнадцать лет. Благодаря Дальману я поверил, что мне стоит попробовать свои силы в искусстве танца и хореографии. Я твердо решил продолжать у него учиться».

В 1982 году Сэр отбывает в Париж, где уже все только и говорят что о Новом танце¹¹. Не прекращая обучаться театральному мастерству, интерес к которому сохранится у него до наших дней, он прилежно посещает курсы педагога и хореографа из ЮАР Петера Госса, незадолго до этого обосновавшегося в Париже. Стиль Госса, уходящий корнями в классический танец, но впитавший подвижность и размах техники Хосе Лимона, а также ритмическую размеренность джаза, окажет сильное влияние на представителей Нового танца, которым Госс поможет преодолеть закрепощенность, обусловленную спецификой классического образования. Сэр также берет уроки у Виолы Фарбер и Роберта Ковича, бывших учеников Мерса Каннингема, прослушивается у Карин Сапорты, проходит стажировку у Хидеюки Яно, придумывая хореографические композиции, посещает мастерскую Режин Шопино, участвует в спектакле Даниэля Ларьё, страстно увлекается театро-ориентированной системой Жан-Клода Галлотта. «Часть меня, моей эстетики навсегда срослась с ними. Но хотя французский Новый танец вдохнул в меня жизнь, я вскоре ощутил потребность в большей физической вовлеченности, большей органичности и меньшем формализме. Я нашел все это в бельгийском Новом танце, который возник в это же время и был менее приглаженным, более радикальным».

Однако Сэр не порывает связей со Швейцарией. Беря уроки и накапливая опыт во Франции, он одновременно пробует свои силы в качестве хореографа в Лозанне — поначалу в союзе с Анн Грин, работающей у Дальмана статисткой, вместе с которой он создает композиции «Parle-moi, j’ai quelque chose à te dire» («Поговори со мной, мне есть что тебе сказать», 1982), «Échafaudage» («Помост», 1983) и «Pour cause de départ» («В результате отъезда», 1985). Потом их пути расходятся. Анн Грин еще поставит балет «Heurt d’onde» («Удар волны», 1986) и примет участие в создании композиции «Off camera» («Вне кадра», 1987), после чего закончит карьеру хореографа и посвятит себя актерскому ремеслу, которым будет заниматься до 1993 года. Что же касается Сэра, то, когда в 1984 году он окончательно решает вернуться в Швейцарию, у него уже есть твердое намерение стать профессиональным хореографом. В том же году происходит его дебют в качестве самостоятельного режиссера-постановщика: он создает композицию «Chronique d’un homme» («Будни одинокого человека»). Два года спустя он учреждает собственную компанию в городе Морж и запускает первый совместный проект, пьесу для шести танцовщиков «Encore Torride», которая дает старт его карьере.

«Encore Torride» («Все еще жарко»)¹², пьеса, о которой Жан-Пьер Пастори отозвался как о «крупном успехе молодого франко-швейцарского хореографа»¹³ и музыкальное сопровождение к которой написал Жан-Филипп Эритье — смесь будничных звуков (воя сигнализации, тарахтения плохо настроенного радиоприемника, стука бьющегося сердца) с оперной (Верди) и постминималистской (Микель Раус) музыкой, — эта пьеса отражает зрелость автора. «Моя работа, — утверждает Сэр, — направлена на поиски жестов, которые создали бы ощущение беспокойства, чего-то знакомого и в то же время чужого»¹⁴. Хотя хореограф охотно признает влияние на его стиль приемов, которым он обучался за границей, он также отмечает растущий интерес с его стороны к тому, что он называет «актами повседневности»: «На уровне жеста они представляют почти безграничное поле для исследования. Я пытаюсь переписать эти знаки, видоизменить их, стилизовать, усилить — так, чтобы благодаря им возникли ментальные образы, которые пробудили бы в каждом воспоминания и эмоции»¹⁵. Концептуальность замысла не помешала автору наполнить пьесу взрывной динамикой: прыжками, взлетами «всех этих тел, время от времени охваченных дрожью, исступлением», — восторгается критик Жан-Жак Галле из «Journal de Morges»¹⁶.

Синди ван Акер, ION, творческий процесс, 2014.

Синди ван Акер, Мишель Пралон

Два аспекта этой пьесы, призванные стать лейтмотивом современного танца, сбивают журналистов с толку: «слишком пестрый» звуковой ряд, которому, по мнению Пастори, недостает «единства»¹⁷, и отсутствие сюжетной линии. «Пересказать содержание пьесы? Нет, это невозможно, — почти извиняется Галле. — Этот спектакль напоминает сюрреалистическую поэму, у которой не может быть единственно возможного толкования»¹⁸. Журналисты еще не привыкли к многообразию смыслов современного танца.