6

Ровно в семнадцать пятьдесят девять Данька нажал нужную кнопку нужного домофона нужного подъезда нужного дома.

– Даниил? – спросил домофон голосом, от которого у Даньки по спине тут же промчались мурашки озноба.

«Боже! Какой голос! Какой тембр!» – подумал он искренне и одновременно – с интонациями театрального актёра, уставшего от сцены, – так получилось. Впрочем, вслух он ответил коротко:

– Да.

– Проходи, пожалуйста, – разрешил голос. И напомнил: – Второй этаж.

– Спасибо, – Данька снова был краток.

Людмила… Впрочем, называть её этим именем Даньке уже не хотелось, поэтому про себя он назвал девчонку по фамилии – Аширова.

Аширова стояла в дверях: длинное, почти в пол чёрное с серебряными нитями платье с открытыми плечами без рукавов и разрезом до бедра. Разрез был справа. Туфли на тонком высоком каблуке подчёркивали превосходство в росте.

Поднимать голову Данька не стал. Упёрся взглядом в подбородок Ашировой и сказал:

– Здравствуй.

– Виделись уже, – улыбнулась Аширова. И напомнила: – Утром. – И громко возмутилась: – А почему без цветов? Я надеялась, ты, как настоящий кавалер и влюблённый поэт, придёшь ко мне с шикарным букетом! Неужели букета не будет?!

– Будет, – согласился Данька. И выдал так, что удивился сам себе: – Цветы будут, но не здесь и не тебе.

– Ка-ак?! – протянула Аширова, и по её интонации Данька понял – она не удивлена, а шокирована. Впрочем, девчонка практически тут же взяла себя в руки: – А стихотворение? Стихотворение-то ты читать будешь?

– Конечно, – Данька согласно качнул головой и шагнул вперёд – в квартиру.

Аширова отшатнулась, пропуская его – каблучки звонко процокали по ламинату: цок-цок-цок.

– Я сниму обувь, – Данька говорил и действовал одновременно. – И куртку тоже сниму. Это ненадолго.

Он сам сдвинул в сторону дверцу встроенного шкафа в прихожей, отметив про себя: гостей у Ашировой много. В шкафу на плечиках висела куча одежды: куртки, дублёнки, пуховики. Под одеждой стояла разномастная и разноразмерная обувь.

Он сам, будто хозяин, прошёл по коридорчику, не заглядывая в комнаты, двери которых были закрыты. Опять же – про себя – отметил: справа комната и кухня, прямо – ванная и туалет, слева две комнаты – дальняя, рядом с санузлом, с открытой дверью, видимо, гостиная – там его ждут.

– Здравствуйте!

Гостиная действительно была полна народу – полтора десятка человек: элита восьмого «А», впрочем, без Есении и… без Эдика; несколько, судя по глупым улыбкам, семиклассниц – одноклассниц Ашировой и несколько старшеклассников: парней и девушек – Данька видел их в школе.

Аширова остановилась за его спиной – не смогла обойти Даньку. И Данька улыбнулся, представив выражение её лица. Впрочем, издеваться над Ашировой не входило в его планы, поэтому он сделал шаг в сторону, опять же по-хозяйски махнув рукой в сторону свободного кресла:

– Садись, пожалуйста.

– Разрешаешь?! – вскинула брови Аширова.

– Конечно, – Даньке захотелось улыбнуться, но он не стал. Обведя взглядом присутствующих, произнёс: – Я ожидал увидеть здесь только Всеволода с его компанией… Однако это даже лучше, что людей здесь больше…

– А что, стихотворения не будет? – неожиданно пискнула одна из семиклассниц.

И это было смешно.

Смеялись достаточно долго. И Данька тоже.

Не смеялись только Кучков и Аширова.

Данька, как заправский оратор, остановил веселье поднятой рукой – раскрытой пятернёй, которую практически тут же сжал в кулак:

– Посмеялись – хватит. В полседьмого я приглашён на день рождения. К девушке. К девушкам опаздывать нельзя. А стихотворение… Оно будет. Только не то, что я отправил по Интернету. Хотя оно было написано искренне. На тот момент, когда я его писал, искренне… Сейчас я прочту другое стихотворение. Когда я шёл сюда, у меня родились такие строчки, – Данька почти вплотную подошёл к Ашировой, успевшей усесться в кресло и даже успевшей принять почти царственную, насколько позволяла ситуация, позу. – Это стихотворение я тоже посвятил тебе. Но не Людмиле, а Люции. Ведь твоё настоящее имя Люция, правда?

– А-а… – приоткрыла рот Аширова.

И тихий возглас удивления пронёсся по гостиной; половина гостей тоже приоткрыла рты.

Строчки прозвучали в полной тишине. Каждое слово было и ярким, и тяжёлым. И почти каждое слово Данька отделял друг от друга значительными паузами:

 
Ты можешь хладной быть, горячей,
Сиять, как яркая звезда…
Но, имя собственное пряча,
Собой не будешь никогда.
 

Ему не аплодировали – только одна девчонка-старшеклассница покачала головой и восторженно выдохнула:

– Ух ты-ы!

– Всем всего доброго! – Данька повернулся спиной к зрителям, но задержался, бросив через плечо – причём не столько Ашировой, сколько всем сразу: – Провожать не надо. Дорогу знаю.

…И всё-таки его проводили. Та самая старшеклассница, которая выдохнула «Ух ты-ы!».

– Знаешь, – сказала она Даньке, когда он, уже одевшись, открывал дверь на лестничную площадку, – никогда бы не подумала, что заинтересуюсь парнем моложе себя. – Поясняя, протянула руку: – Будем знакомы. Меня зовут Нина. Я из одиннадцатого «Б».

– Даниил Гришин, восьмой «А», – Данька пожал руку – одновременно нежную, крепкую и… властную.

Нина была ниже почти на голову. «А ведь одиннадцатиклассница!» – пронеслась у Даньки мысль касательно роста девушки.

Нина будто поняла. Улыбнулась:

– Маленькая собачка до старости щенок. Так говорила моя мама. У неё рост – метр пятьдесят один. А у меня – метр пятьдесят два. Но я ещё немного подрасту.

Данька торопился, Нина почувствовала и это.

– Беги, беги, – сказала она. Улыбнулась: – Впрочем, от судьбы не убежишь.

Данька удивлённо приподнял брови, глянув на Нину поверх очков.

– Это я так, философски… – взгляд одиннадцатиклассницы стал серьёзным. – А что я хотела сказать по поводу твоего стихотворения… Которое ты здесь прочитал…

И Данька понял, что его первые поэтические строчки Люция показала очень многим. «Обидно», – подумалось.

– Так вот, по поводу последнего стихотворения, – Нина приподнялась на цыпочки. – Я за него хочу тебя… поцеловать. – Она чмокнула ошалевшего Даньку в щёку. В правую. Опустилась обратно – твёрдо встав на ламинат: – Первые две строчки, кстати, так себе. Зато третья и четвёртая – это мощно! Это очень мощно! Это я тебе и как человек говорю, и как поэт. Ну не совсем поэт, но я тоже пишу. В общем, ещё увидимся. А сейчас – иди. Нельзя опаздывать. К девушке.

7

К Маше Данька – всё-таки! – немного опоздал. В цветочном киоске слишком долго оформляли букет. Даже не оформляли – что там такого: завернуть в прозрачную плёнку и обмотать бантиком! Букет обматывали газетами, чтобы не замёрз. Декабрь – зима; в это время погода теплом не балует.

Подарок, точнее, два подарка Данька купил в обычном магазине известной торговой сети; чего там только не было! – даже книги.

Бежал по улице, торопясь. Два раза поскользнулся, но не упал – зато весь вспотел, представив, что упал бы на цветы или на коробку конфет в ярком праздничном пакете. В пакете была ещё детская книжка с русской народной сказкой «Репка» – купил её так: с одной стороны, для улыбки, с другой – решил сказать короткую, но яркую речь, связанную именно с темой этой сказки. «Если пустят на день рождения…» – не давала покоя мысль. Помнились спина Маши и её вскрик: «Не приходи ко мне!»

А домофон не работал.

И дверь оказалась закрыта.

Сначала Данька хотел стукнуть в окно, но, поразмыслив, понял, что так его скорее точно не пустят, чем будут рады. И тогда он сел на скамейку у подъезда и достал смартфон.

Прошло всего два гудка, и в ухо раздалось не «Да?», не «Алло?», а, будто и не расставались, – продолжением разговора:

– Я же сказала: не приходи ко мне!

В окне, в которое Маша предлагала стучать, если дверь будет закрыта, вспыхнул свет. За занавеской возник силуэт. Потом занавеска дёрнулась в сторону, и Данька увидел Машу.

И Маша увидела его.

– Я хочу извиниться, – Данька заторопился со словами, боясь, что девчонка отключится, перестанет слушать его. – И за то, что опоздал, тоже. И ещё я очень хочу поздравить тебя с днём рождения! Кстати, ты очень красиво смотришься за окном. Но я точно знаю, что стекло искажает черты. В реальности ты много красивее…

– И? – Маша шмыгнула и свободной рукой быстро коснулась глаз – будто смахнула слёзы.

– И цветы замёрзнут, если не окажутся в тепле, – Данька шмыгнул тоже – случайно так получилось. И улыбнулся: – Я-то – ладно, а их жалко. Они такого отношения не заслужили.

Секундная пауза показалась ему вечностью.

– Я сейчас… – Маша вздохнула. – Я открою… Ты только не уходи.

Одета она была совсем не празднично. Если смотреть снизу вверх: обыкновенные – бесцветные – шлёпанцы, обыкновенные джинсы, обыкновенная блузка – как и джинсы, голубого цвета.

– С днём рождения тебя, Маша! – Данька передал однокласснице букет. Вздохнул, успокаивая дыхание: – На улице открывать не стал – действительно замёрзнут. Там хризантемы. Не розы, потому что розы стоят недолго. А хризантемы – долго.

– Спасибо, – в глазах Маши сверкнули слёзы. Быстро приподнявшись на цыпочки, она чмокнула Даньку в щёку и, развернувшись, рванула домой. – Давай за мной!

Теперь на Данькиной щеке пылало уже два поцелуя, и Данька не мог понять, какой из них горячее. В голове творился бардак. Люция, Нина, Маша… Непонятно с чего вспомнилась ещё и Наташка – она посоветовала написать стихотворение. Всё с неё началось! Да! А ещё та, что спряталась под ником «Какая есть». «Ты мне тоже нравишься», – написала она.

«Значит, она тоже нравится мне! А кто мне нравится? – мысли путались, путались… Пришла и такая: – А ещё Есения! Я что? Я прямо как Казанова?!»

– Гостей сегодня собралось! – Маша улыбалась, качала головой, и кудряшки её волос качались словно морские волны – только русые, немного серого цвета.

– А что, обычно меньше бывает? – Данька сначала сказал и только потом понял, что сморозил глупость.

Впрочем, Маша не обиделась. Ответила просто:

– А-га! – И, прижав к груди так и не распакованный букет, выдохнула: – Ты знаешь, я так рада. Так рада!

Встроенного шкафа, как у Люции, и плечиков в прихожей у Маши не было. Да и вешалка – старая, наверное, ещё с советских времён – была невелика.

Куртку Данька просто всунул между других курток и пуховиков. Ботинки оставил у самой двери. И только войдя в комнату, понял, что его ждали. И впустили бы – однозначно!

Вдоль дивана стоял длинный стол, надставленный ещё маленьким, наверное взятым с кухни. Стулья, табуреты – все были заняты. Все! Кроме двух.

– Здравствуйте всем, кого не видел, кого не знаю, – стараясь казаться серьёзным, произнёс Данька.

А его уже облепили со всех сторон совершенно «не-элитные» одноклассники – все, кого утром в классе перечисляла Римма Алексеевна. Все, родившиеся в восьмом «А» прошедшей осенью: Вера Сидорова, два Александра – Хачидзе и Яговкин, Паша Черепахин, Динияр Гиниятуллин и Мара Вовк.

– А мы тебя ждём, ждём…

– Так здорово, что ты пришёл!

– Вообще, спасибо тебе!

И Машин отец – невысокий такой, но крепкий в плечах мужичок – до хруста сдавил Данькину ладонь. И Машина мама обняла Даньку как родного. И подошли поздороваться Машина крёстная и дядя с женой и двумя детьми – класса четвёртого и шестого, и ещё две девчонки из параллельных «Б» и «В» – восьмых, и ещё две из родного «А»…

И Даньку усадили рядом с Машей. Во главе стола. И Данька пошутил, поняв, что шутка придётся кстати:

– Вот если бы не возраст, можно было бы подумать, что свадьбу играем.

Хохотали от души – и над шуткой, и над залившейся румянцем Машей.

А потом Данька дарил подарки. Обратился сперва к одноклассникам:

– Честное слово, не знал, что придёте! Так бы каждому по шоколадке приготовил бы. А тут – одна коробка конфет…

– Не огорчайся! – смеялся Сашка Хачидзе. – В этой коробке шестнадцать конфет, я знаю. Каждому ребёнку по одной, всё остальное – Маше.

– Ай молодца! – радовался Машин отец. – Находчивый парень! Не пропадёшь!

– А то! – поднимал нос к потолку Хачидзе.

Вручая книгу со сказкой, Данька сказал речь:

– Книга, честное слово, хороший подарок! Как напоминание, что мы всё-таки люди. Сказки… Они не устаревают. Их можно читать и перечитывать в любом возрасте. Тем более эту. Её ещё и рассматривать можно – с картинками ведь! Ну а почему «Репка»? Знаете, о чём подумал? Начать хорошее дело может и один человек. А вот завершить его можно только сообща. И итог его будет полезным для многих людей.

Взрослые качали головами: какой умный парень – и поднимали стопки со спиртным.

Парни кричали:

– Выпьем! – и, чокаясь стаканами и бокалами друг с другом и со всеми девчонками, пили вишнёвый компот.

Крёстная Маши гордилась:

– Из моего сада вишенки-то!

И все говорили-говорили. И слушая, и не слушая говорящих. И было весело.

И ели салаты – четырёх видов: совершенно обалденный «оливье», с крабовыми палочками, острый – из сыра с яйцом и чесноком и простой – из свежих огурцов, помидоров и зелёного лука. И было горячее: куриные ножки с пюре. И была нарезка из ветчины, из сервелата, из грудинки. И были фрукты и конфеты…

– Ты себя как… нормально чувствуешь? – в один момент спросила Маша, прислонившись к Даньке, то есть практически прокричала в самое ухо, поскольку в комнате было шумно – и говорили, и играла музыка.

– Ты знаешь, – ответно проорал Данька, – что-то так устал за сегодняшний день!

Его услышали все. Так совпало.

– Я тебя так понимаю! – выпалила Сидорова. – Ты ведь сегодня такой герой!

– Я бы, наверное, так не смог, – признался Динияр. – Встать и всему классу так сказать!

– Ребята! – поднялся Хачидзе. – Давайте все его проводим! Тем более время – уже десятый час.

– Тебе отоспаться надо, – заметила Мара. – Поверь мне: сон – лучшее лекарство не только от усталости, но даже от болезней!

И все тут же стали собираться. Даже взрослые: