© Харвест, 2012

Глава 1

Иван Захарович был в высшей степени серьезный человек и к обязательствам своим всегда относился с полной ответственностью. Среди его знакомых, не будь он из Донецка, хватало настоящих профессионалов, способных на лету выбить глаз мухе – правый или левый, по выбору. Но заказ из Москвы был сформулирован как-то мутно, нечетко. Обязательных условий было всего два: убрать клиента – это раз, и сразу же рассчитаться с исполнителем – два.

Москва – она Москва и есть, и недаром ее всюду не любят. Все у них, москвичей, не по-людски – потому, наверное, что в городе слишком много народа, да и народ все больше пришлый, нерусский; короче, стреляй – не хочу. Людей там не осталось, вот что; в кого ни плюнь – не человек, а статистическая единица, которой грош цена в базарный день.

Иное дело – Донецк. Тоже, конечно, город не маленький, но тут все иначе, не как в Москве – по-человечески, что ли, по-семейному. Все друг друга знают – по крайности, что касается серьезных, деловых людей, – все друг другу сваты да кумовья или, как минимум, закадычные друзья. Ну, и как при таких условиях послать своего земляка, пусть себе и распоследнего никчемного забулдыгу, на верную погибель? Ведь шила в мешке не утаишь, и обязательно отыщется кто-то – и не один, мать его через семь гробов в мертвый глаз, – кто скажет: э, а Захарыч-то наш совсем сгнил, раз своих, донецких пацанов ни за грош в землю класть начал! Да в какую землю-то – в закарпатскую!

Подумав минуты две или около того, Иван Захарович решил действовать по принципу: «На тебе, боже, что мне негоже». В полном соответствии с принятым решением он не без труда отыскал в телефонной книге нужный номер и позвонил во Львов. Дождавшись ответа, он отдал короткое, не оставляющее места для двоякого истолкования распоряжение, и конвейер по сортировке кадров заработал на полную мощность.

Московский заказчик, недостаточно хорошо знакомый с местной спецификой, сильно переборщил в плане осторожности – он просто не мог предположить, что простое, в сущности, дело обернется таким странным манером. Но на западе Украины родственные, дружеские и соседские связи едва ли не более сильны, чем на востоке, и дело обернулось именно так, как обернулось. Сортировочный конвейер трудился день и ночь, выискивая жертву, смерть которой, по возможности, никого не обидит, и остановился, добравшись до самой последней, ранее никогда не рассматривавшейся ввиду своей полной никчемности, кандидатуры.

«Круль» в переводе с польского означает «король»; по-английски это слово звучит как «кинг». Круль была его фамилия, Кинг – дворовое прозвище. Настоящей уголовной клички он не имел ввиду отсутствия судимостей, а звали его Богданом. Из-за этого имени, данного в честь гетмана Хмельницкого, его еще иногда называли Автобусом или просто Бусом, по созвучию с названием выпускаемого на Украине транспортного средства для пассажирских перевозок.

Окончив среднюю школу, он никуда не поступил – с его аттестатом об этом не стоило даже задумываться. Он и не задумывался; в положенный срок его забрали в армию, где он здорово натерпелся от донецких. Мечтая очутиться на максимальном удалении от этих отморозков, которые, кажется, рождаются на свет уже с тюремными наколками и бандитскими замашками, он писал рапорты с просьбой направить его в Ирак. В Ирак его не взяли – надо думать, по той же причине, по которой в школе выдали не самый лучший аттестат. Демобилизовавшись, он перебивался случайными заработками; самыми прибыльными, хлебными денечками были посиделки в палаточных городках на майдане. Против чего протестовать и за кого голосовать, ему было безразлично, и пару раз он, чистокровный гуцул, был замечен в центре Киева в голубом шарфе партии регионов, распивающим пиво в компании донецких шахтеров.

Он пытался остаться в столице в качестве строителя, но руки у него от природы были вставлены не тем концом, и, с треском вылетев из четвертой по счету бригады земляков-шабашников, он несолоно хлебавши вернулся к родным пенатам. Он родился и вырос в окрестностях Рахива, в местах, где основным источником доходов населения до сих пор остаются челночная торговля с ближним зарубежьем и контрабанда. Здесь его со временем пригрел и обласкал Остап Григорьевич – самый богатый человек села, скромно называвший себя предпринимателем. Что и в какой именно области он предпринимает, смутно догадывался даже Богдан Круль; все остальные жители села тоже были более или менее в курсе, а подробности никого не интересовали: меньше знаешь – дольше живешь.

Начав работать на Остапа Григорьевича, Богдан рассчитывал, что скоро его посвятят во все секреты и тонкости приграничного ремесла. Но не тут-то было: криминальная карьера тоже не задалась, причем по тем же причинам, из-за которых обладатель звучной фамилии не попал ни в университет, ни в состав украинского контингента в Ираке, ни даже в бригаду шабашников, строящих элитные коттеджи в киевской Конче-Заспе. Функции его при Остапе Григорьевиче как-то незаметно, сами собой свелись к помощи по хозяйству да иногда, в исключительных случаях, к роли курьера и грузчика. Ему случалось встречать у пункта пропуска возвращающихся из Польши или Румынии дальнобойщиков и доставлять хозяину переданные ими пакеты и сумки – всегда сравнительно легкие, не тяжелее трех – пяти килограммов. Однажды ребята притащили на буксире и оставили во дворе у Остапа Григорьевича сломавшийся в двадцати километрах от границы грузовой микроавтобус, и Богдану пришлось помочь им перетаскать в другую машину какие-то ящики. Ящики, путь которых лежал в Европу, в отличие от доставляемых из Европы пакетов, оказались тяжелыми. Они были деревянные, защитного цвета, с нанесенными черной краской по трафарету непонятными маркировками и с деревянными же ручками по бокам. Такие ящики Богдан видел, когда служил в армии. Ротный старшина хранил в них ветошь и хозяйственное мыло. Правда, Крулю казалось, что мыло, не говоря уже о ветоши, будет малость полегче. И, кроме того, на что полякам с румынами сдалось наше хозяйственное мыло?

Короче говоря, не прожив на белом свете и четверти века, Богдан Круль уже основательно освоился в роли батрака, поскольку не имел ни большого ума, ни талантов, ни ярко выраженного стремления добиться в жизни чего-то большего. Правда, один талант у него все-таки имелся: он мастерски, прямо-таки артистично, резал скотину, будь то курица или свирепый бык весом в полтонны. Наблюдая, как он это делает, Остап Григорьевич всякий раз говорил, что из него вышел бы отменный киллер, а Богдан отвечал на это – опять же всякий раз, – что не имеет ничего против перемены профессии: по слухам, киллерам хорошо платят, а люди, особенно в больших городах, хуже любой скотины, так что и резать их ничуточки не жалко.

В каждой шутке есть доля правды. В шутках Богдана Круля по поводу смены амплуа эта доля приближалась к ста процентам, но Остап Григорьевич отчего-то не торопился завалить его заказами. Да оно и понятно: у него, Остапа Григорьевича, не тот бизнес, чтобы пачками отстреливать людей, а значит, и личный киллер ему ни к чему.

Но в один прекрасный день, а именно позавчера, свершилось: киллер понадобился, и хозяин обратился с этим деликатным делом не к кому-то другому, а именно к Богдану. Сделав длинное, полное прозрачных намеков, дипломатичное вступление и убедившись, что намеки остались непонятыми, Остап Григорьевич прямо поинтересовался, не хочет ли Богдан заработать приличные деньги, подстрелив одного нехорошего человека.

– А що за людына? – спросил Круль.

– Та яка людына – москаль! – пренебрежительным тоном внес необходимую поправку хозяин.

– Ага, – с удовлетворением промолвил Богдан, после чего выразил полную готовность хоть сию минуту пойти и настрелять столько москалей, сколько потребуется.

Истреблять россиян в промышленных масштабах не понадобилось. Уведомив об этом Богдана, Остап Григорьевич спросил, доводилось ли ему когда-нибудь пользоваться винтовкой с оптическим прицелом. Боясь спугнуть удачу, Круль ответил утвердительно; на широком усатом лице хозяина отразилось явное сомнение, но проверки, которой побаивался Богдан, не последовало – вероятнее всего, ввиду отсутствия в хозяйстве Остапа Григорьевича упомянутого выше инструмента.

Нынче утром Богдана доставили во Львов. Тут хозяин передал его с рук на руки двум незнакомым парням, один из которых представился Виталиком, а другой Лесем. Виталик вел машину, Лесь инструктировал Богдана. Делал он это нарочито медленно, по несколько раз повторяя одно и то же и часто проверяя, понял ли его Круль, как будто разговаривал с умственно отсталым. Впрочем, Богдан не обиделся, решив, что это является частью стандартной процедуры. Голова его была полна радужных планов; в мечтах он уже видел себя за рулем мчащегося по Крещатику шикарного спортивного кабриолета – точно такого, как тот, что едва не переехал его в последний день пребывания в Киеве по дороге на автовокзал.

Полдня он провел в однокомнатной хрущевке в доме, расположенном недалеко от кладбища. Под окном тяжело громыхали, с натугой ползя в гору по сто лет не ремонтировавшемуся рельсовому пути, замызганные трамваи; по пыльному двору, куда выходило окно кухни, неприкаянно бродила, не зная, чем себя занять, толстая глупая дворняга с синей пластмассовой блямбой на правом ухе – как объяснил Лесь, электронным чипом, по которому собаку можно будет найти, если она потеряется. Квартира явно была съемная; рукомойник в ванной отсутствовал, а смывной бачок унитаза не работал – смывать надо было из ведра, которое предварительно следовало наполнить под краном ванны. Впрочем, для не избалованного благами цивилизации Богдана эта провонявшая застоявшимся табачным дымом берлога была настоящим раем – предвестием того, что ждет его, профессионального киллера с длинным послужным списком и незапятнанной репутацией, в светлом будущем.

На полупустой книжной полке над телевизором он нашел книжку, называвшуюся «Москальство як воно е». Название было напечатано в центре обложки, условно деля ее пополам. В левом верхнем углу красовалось черно-белое изображение православной церкви, а в правом нижнем разместилась деревня – парочка крытых соломой, обнесенных кривым щербатым штакетником халуп, вокруг которых валялись пустые бутылки и слонялись пьяные мужики и бабы. Читать книжку Богдан не стал: он и без нее с самого детства знал, что москали – нехорошие, пропащие люди, да и картинка на обложке говорила сама за себя.

Нарушив запрет Леся, он вышел из квартиры и сгонял в ближний магазинчик за пивом, выпил его – пиво, разумеется, а не магазинчик, – закусив найденными в холодильнике продуктами, и от нечего делать немного поспал. Потом еще немного посмотрел телевизор, а потом, ровно в половине пятого, как и было условлено, за ним заехал Виталик. Он отвез Богдана в центр и высадил около пиццерии на улице имени Джохара Дудаева – храброго генерала, первого президента независимой республики Ичкерия, геройски сражавшегося с москалями и предательски ими убитого посредством выпущенной на запеленгованный сигнал мобильного телефона управляемой ракеты.

Расставшись с водителем, который напоследок довольно странным (видимо, от зависти) тоном пожелал ему удачи, Богдан Круль без проблем отыскал нужный номер дома, вошел в подъезд и, поднявшись на верхний этаж, забрался по железной лесенке на чердак. Чердак, как и обещал Лесь, оказался незапертым, и завернутая в мешковину винтовка системы Драгунова обнаружилась на месте – лежала себе спокойненько поверх кучи старых пыльных досок под слуховым окном. Казенная часть ее практически не отличалась от казенной части хорошо знакомого Богдану автомата Калашникова, так что с заряжанием и стрельбой проблем не предвиделось. Длинный набалдашник на дуле был, несомненно, глушителем; эта опция показалась Богдану Крулю весьма и весьма уместной – в первую очередь потому, что он еще ни разу не стрелял из бесшумного оружия. Телескопический прицел «драгуновки» представлял собой сложную конструкцию, самостоятельно разобраться в устройстве и принципе действия которой Богдан был не в состоянии. Он немного покрутил верньеры и непонятно градуированные рубчатые колечки, безнадежно сбив заранее тщательно выставленный прицел, а затем, поддавшись внезапному порыву, прицелился и выстрелил в сидевшего на коньке крыши через улицу голубя. Голубь забил крыльями и улетел; что именно его спугнуло – негромкий щелчок выстрела, ветерок от близко пролетевшей пули, визг тормозов на перекрестке или рожденный куцым птичьим умишком призрак, – так и осталось неизвестным.

Несмотря на промах, Богдан был доволен. Сидя на чердаке со снайперской винтовкой в руках, он чувствовал себя героем крутого боевика – суперагентом, посланным спасти мир. А что суперагент промазал по голубю, не беда: и голубь ни в чем не виноват, и москаль, как ни верти, будет как-нибудь покрупнее божьей птахи.

Вспомнив о москале, он сосредоточил свое внимание на доме напротив: отсчитал пятое от угла окно на втором этаже и заглянул в него через прицел.

Москаль, чтоб ему ни дна, ни покрышки, был тут как тут. Он полностью соответствовал данному Лесем описанию: выше среднего роста, шатен, спортивного телосложения. Главная примета – темные солнцезащитные очки – тоже была на месте: клиент не потрудился снять их даже в помещении, и было непонятно, как он ухитряется перемещаться по комнате, не натыкаясь на мебель.

Впрочем, это были его проблемы. Слегка оттянув затвор, Богдан проверил, есть ли в патроннике патрон – знал, что есть, но все-таки проверил, потому что таков порядок. Патрон был на месте – отсвечивал теплым медным блеском, который приятно контрастировал с тусклым голубовато-серым блеском оружейной стали. Отпустив рукоятку затвора, Круль снова приник глазом к одетому в губчатую резину окуляру прицела. Ствол пришлось переместить, потому что москаль уже покинул кресло, в котором до этого сидел. Беззлобно матюгнувшись: что ж тебе, сучье вымя, на месте-то не сидится? – снайпер-самоучка подвел обращенную острием кверху галочку прицела к переносице жертвы и плавно, как учил предусмотрительный Лесь, потянул спусковой крючок.

«Драгуновка» сухо щелкнула, сильно толкнувшись в плечо фасонистым «скелетным» прикладом, стреляная гильза, кувыркнувшись в воздухе, беззвучно упала в перемешанный с пушистой серой пылью птичий помет, которым был устлан пол чердака.

Москаль нелепо, как в любительской театральной постановке, взмахнул руками и упал, завалившись за придвинутое к столу кресло. Пока он падал, Богдан для верности выстрелил еще разок. Стоявшая на столе длинногорлая бутылка темного стекла взорвалась, как ручная граната, забрызгав все вокруг темно-красным вином. Вторая пуля была потрачена напрасно; впрочем, Богдан не сомневался, что первая благополучно поразила цель. Он отлично видел кресло, из-за которого с одной стороны торчали босые ноги, а с другой – испачканная кровью рука. Ни ноги, ни рука не шевелились; зачем-то поставив винтовку на предохранитель, Круль старательно протер ее мешковиной, завернул и положил на прежнее место, поверх кучи пыльных досок под слуховым окном.

Так никем и не замеченный, он покинул чердак. Сбегая вниз по лестнице мимо слепо таращащихся стеклянными бельмами глазков дверей квартир, он придирчиво анализировал свои ощущения: как-никак, покойный москаль стал первой жертвой будущего знаменитого киллера. Ощущения были самые обыкновенные, настроение приподнятое; оказалось, что убить человека для Богдана Круля не сложнее, чем отрубить голову курице. Ничего другого он, собственно, от себя и не ожидал; блестящая карьера, таким образом, была обеспечена.

Продолжая чувствовать себя героем боевика, он выскользнул из подъезда и, оглядевшись, наискосок, дворами, вышел на проспект Шевченко. У дома с бронзовой мемориальной доской, увековечившей память разведчиков-пластунов УПА, как и было условлено, его поджидал белый грузовой «фольксваген-транспортер». Подойдя, Богдан постучал в заднюю дверь условным стуком: тук, тук, тук-тук-тук! Дверь сразу же открылась, и Круль молодцевато, пружинисто запрыгнул в железный кузов микроавтобуса.

– Ну, как? – с лязгом захлопнув дверь, спросил лысоватый долговязый Лесь.

– Порядок, – уведомил его Богдан.

– Точно?

– Точнее не бывает.

– Ну, гляди. Поехали, братан!

– С почином, – обернувшись, сказал из водительского кресла Виталик и запустил двигатель.

Вежливый, как все жители западной Украины, Богдан хотел поблагодарить, но не успел: долговязый Лесь неожиданно приставил к его затылку ствол пистолета и нажал на спусковой крючок. Микроавтобус тронулся, увлекаемое инерцией мертвое тело ударилось о заднюю дверь и с глухим шумом рухнуло на прикрытый резиновым ковриком жестяной пол. Оттащив к центру кузова, Лесь забросал его грязной ветошью и пустыми картонными коробками, после чего, протиснувшись между спинками сидений, уселся рядом с Виталиком.