8

Из-под Ижевска Петроградский кавалерийский полк перебросили к Бугульме. Таким образом, Лев вновь очутился в рядах хорошо знакомой ему 5-й Красной армии. Впрочем, «армией» та значилась только на бумаге. К осени 1918 года в состав этого импровизированного воинского соединения входили две колонны – Правобережная и Левобережная, названные так из-за своего местонахождения относительно Волги. Некоторое время спустя их, соответственно, переформировали в 27-ю и 26-ю стрелковые дивизии. Не блистала армия и количеством бойцов, насчитывая, в общей сложности, всего около одиннадцати тысяч активных штыков. Над подобной цифрой наверняка долго бы и заливисто смеялись русские генералы эпохи Первой мировой войны. Вот только сейчас время было иное. Последствия добровольческого формирования воинских частей ещё долго давали о себе знать. Как говаривал один из красных командиров:

– Я, например, сам не знаю, сколько у меня должно быть солдат в полку, потому что не получал на этот счет никаких директив. Мне был дан приказ создать полк, ну, я его и создал. У одного – приятель, у другого – тоже приятель, вот так понемногу и набралось. Если людей будет слишком много, назову хотя бы бригадой…

И ведь воевали! Впрочем, у белых с этим обстояло ещё хуже. Им многие сочувствовали, но воевать никто не хотел. Своя рубаха, знаете ли, ближе к телу! Гораздо спокойнее звать «белых воинов» на подвиги со страниц газет, чем самому в атаку идти. Может быть чревато! К октябрю 1918 года, после первых же серьезных поражений, большинство мобилизованных в армию «Комуча» крестьян предпочло по-тихому разбежаться по домам. Основная тяжесть боев, как и прежде, легла на плечи продолжавших оставаться на фронте чехов и на немногочисленные добровольческие соединения. Среди последних особой стойкостью выделялась Симбирская группа полковника Каппеля. Попил он крови красным командирам! Довелось столкнуться с каппелевцами и Льву. И не ему одному.

16 октября в Бугульму в качестве политического организатора направили чешского интернационалиста Ярослава Гашека. А в конце года он и вовсе стал адъютантом коменданта города. Лев со смешанным чувством смотрел на этого убежденного левака, полуанархиста-полукоммуниста, основателя (и единственного члена) фантомной «Партии умеренного прогресса в рамках закона». Как Гашек – человек европейской культуры и воспитания – мог воспринимать ставшие уже привычными приказы местных последователей Троцкого о расстрелах, сожжении домов, взятии заложников? Или он считал это вполне естественной деградацией, своего рода – расплатой за четыре года кровопролитной мировой войны? Да и ещё в такой полуазиатской стране, как Россия? Непонятно. Конечно, чешский политбоец, по мере возможностей, старался смягчать нравы, сглаживать острые углы, но его возможности, увы, были не беспредельны…

Меж тем дела на фронте складывались следующим образом. 28 ноября соседняя 1-я Красная армия заняла Белебей. Пару дней спустя 232-й и 233-й стрелковые полки 26-й стрелковой дивизии повели дальнейшее наступление на бугульминском направлении. Возникла серьезная угроза левому флангу и тылу Сводного корпуса Каппеля, к тому времени сформированному из его же Симбирской группы. Однако и белому военачальнику тоже нельзя было отказать в решимости. Каппель задумал дерзкую операцию по одновременному удару по обеим Красным армиям – 1-й и 5-й. План действительно в чём-то безумный. Но и война, как уже неоднократно упоминалось, шла специфическая.

2 декабря 1918 года, оставив Казанскую бригаду прикрывать бугульминское направление, Каппель во главе 1-го Польского полка, Самарской и Симбирской бригад ударил на Белебей. На следующий день белые ворвались в город, выбив оттуда 1-ю красную Пензенскую дивизию. Наступление 1-й Красной армии приостановилось. Однако войска 5-й Красной армии продолжали продвигаться вперед, охватывая фланги откатывающейся Казанской бригады. Поэтому 5 декабря, стремительно рокировав свои силы из-под Белебея и переправившись через реку Ик, Каппель обрушился на правый фланг 26-й стрелковой дивизии. Завязались упорные бои в окрестностях озера Кандрыкуль.

На безумный бросок Каппеля командование красных ответило ещё более безумным маневром. Пользуясь отсутствием сплошного фронта, в рейд по тылам противника направили Петроградский кавалерийский полк. Форсировав реку Ик, лихие конники устремились вперед безудержным потоком, сметая на своем пути обозы и разрозненные тыловые части белых. В конечном итоге они домчали чуть ли не до узловой станции Чишмы, попутно пленив два эскадрона башкирской кавалерии и батальон 54-го Стерлитамакского полка белых. Впрочем, те (за исключением командиров) особо и не стремились сопротивляться. Среди пленных преобладали либо насильно мобилизованные семнадцати – девятнадцатилетние крестьянские парни, только и искавшие удобного случая, чтобы дезертировать, либо местные мордвины, татары и черемисы, вообще с трудом воспринимавшие смысл происходящих в стране событий. Неслучайно потом они без всяких возражений служили и в Красной армии. То есть о какой-либо идее речь здесь и вовсе не шла.

В отношении же пленных белых офицеров существовал строжайший приказ от 16 июня 1918 года, предписывавший всех их направлять в распоряжение штаба Восточного фронта. Некоторых, правда, успевали по-тихому пустить в расход. Если подворачивалась такая возможность, конечно. Особенно часто бессудными расстрелами грешили бравые вояки из Тверского революционного полка, ничем иным себя более никак не проявлявшие. Лучше бы они свою резвость на поле боя показывали! Прославился р-р-революционный полк и совершенно беззастенчивым мародерством. Так, если ему удавалось занять какую-нибудь несчастную татарскую деревушку, то пока в ней оставалась хоть одна живая курица или гусь, тверяки и не думали двигаться дальше. Что ж, далеко не всегда в Красной армии служили кристально чистые герои. Равно, как и в белой. Прежнее благородство, казалось, осталось в далеком прошлом.

В этом сполна смог убедиться и политбоец Ярослав Гашек. Однажды он отбил у охочего до скорой расправы командира Тверского полка захваченного в плен белого ротмистра, которого уже готовились прозаически шлепнуть в лесу. Пристыдив красноармейцев громкими речами о пролетарской солидарности и коммунистической совести, чешский агитатор вывел пленного из заснеженного ельника и пошел с ним по накатанной санной дороге в сторону Бугульмы. Своего белого коня Гашек вел под уздцы.

– Послушайте, милейший, я только что высвободил вас из весьма неприятной ситуации. Но не по одной только доброте душевной, а как мобилизованного офицера прежней русской армии. Завтра вы будете направлены в Симбирск…

И тут ротмистр, извернувшись, точным ударом в висок прервал разглагольствования чешского благодетеля. Гашек рухнул на снег как подкошенный. Он пребывал в глубоком нокауте. Пленный, воровато озираясь, вытащил из его кобуры револьвер. Ещё минута, и с говорливым чехом будет покончено. А там – верхом на комиссарского коня и здравствуй, свобода!

Грянул выстрел. Ротмистр кулем осел на дорогу с простреленной головой. Через несколько минут к распростертым неподалеку друг от друга телам подъехал на коне Лев. Он вовремя заметил неприятную историю, приключившуюся с чешским товарищем, и тотчас принял соответствующие меры. Пусть и далековато было. Но верный «маузер» не подвел!

Спрыгнув на промерзшую землю, Лев откинул назад башлык и приник ухом к обтянутой кожаной курткой груди Гашека. Потом зачерпнул полные пригоршни снега и принялся сосредоточенно натирать им лицо чеха. Наконец, тот вздрогнул и пришел в себя.

– Спасибо, товарищ! А ротмистр где? Ушел?

– От нас так просто не уйдешь! Эх ты, растяпа! Нашел, кого пожалеть. А у него небось рука бы не дрогнула. Недаром говорят, про перо соколье, да нутро воронье…

Правда, впоследствии в своих отчасти автобиографических юморесках Гашек «повысил» ротмистра до полковника. Да и в рассказе «Затруднения с пленными» врагу удается бежать, завладев комиссарским конем. Чего на самом деле не было. Но что поделаешь – любил Гашек выставлять себя в откровенно смешном виде. Он же во время Первой мировой войны получил как серебряную медаль «За храбрость» (в составе австро-венгерской армии), так и Георгиевский крест 4-й степени (уже перейдя на русскую сторону). Однако никогда об этих наградах не вспоминал, предпочитая прятаться за маской «врожденного идиота». Как и его бравый солдат Йозеф Швейк.

Возвращаясь же к дерзкой операции полковника Каппеля, то следует заметить, что она задержала общее наступление 1-й и 5-й Красных армий не более, чем… на десять дней! В середине декабря их войсками вновь был занят Белебей. Так, наверное, чувствует себя бык, которому докучают назойливые оводы. Постоит немного, помашет хвостом и вновь идет прежней дорогой. Так и красные. Осознание того простого факта, что их неуклонное продвижение вперед уже невозможно ничем остановить погружало ставку белых во всё большую пучину отчаяния…

9

Впрочем, противник был ещё достаточно силен и не потерял способности чувствительно огрызаться. Пользуясь боксерской терминологией, пропустив хук слева, белые изловчились и сами ударили правой. 24 декабря 1918 года произошло событие, вошедшее в позднейшую историографию под броским названием «Пермской катастрофы». В этот день Сибирская армия под командованием Радолы Гайды взяла Пермь. Помимо богатых трофеев под контроль белых перешли и оружейные заводы в Мотовилихе. Сокрушительному разгрому подверглась 3-я Красная армия, не сумевшая удержать город.

Эхо от потери Перми раскатилось по всей стране. Отголоски его донеслись и до самых высоких кабинетов Московского Кремля. 30 декабря на экстренном заседании ЦК партии большевиков было принято решение о срочной стабилизации фронта и выяснения причин поражения. По его итогам пару дней спустя – 1 января 1919 года – на фронт направили следственную комиссию под началом видных партийцев Сталина и Дзержинского, обладавшую самыми широкими полномочиями.

В Вятку, где располагался штаб разбитой 3-й армии, оба прибыли 5 января и сразу занялись «энергичными мерами» по наведению порядка. Между тем положение на фронте оставалось крайне неустойчивым. Надежных частей было мало, хромало снабжение. Участь Перми вполне могла грозить и Вятке. Чтобы этого не случилось, Сталин с Дзержинским потребовали срочно перебросить из Центральной России не менее трех дисциплинированных и сколоченных полков. Пока же они были вынуждены опираться на «бесценные» части ВЧК, количество которых на всем фронте едва ли превышало три тысячи человек. Порядка четырехсот чекистов направили в колеблющиеся полки и дивизии для укрепления боеспособности, а остальные использовались в качестве своеобразных заградотрядов.

Вскрыла столичная комиссия и совершенно вопиющие факты измены со стороны служивших в Красной армии бывших офицеров. Многие из них либо открыто перебегали к белым, либо снабжали их агентуру секретной оперативной документацией. За примерами далеко ходить не надо. Ценная информация регулярно уплывала к эмиссарам Колчака не откуда-нибудь, а из самого штаба 3-й армии, где чекистами была вскрыта целая тайная организация сочувствующих белым офицеров. Её руководитель – полковник Каргальский – попутно возглавлял ещё и автомобильное управление, а полковник Куков и поручики Ельцов и Карагодин и вовсе умудрились внедриться в разведотдел! Всё. Дальше ехать некуда!

А впрочем, чему здесь удивляться, если измена не миновала и Полевой штаб Реввоенсовета Республики? В конце 1918 – начале 1919 года там была арестована теплая компания бывших генштабистов, подозреваемых в шпионаже в пользу белогвардейцев, – Трофимова, Полякова, Загю и Языкова. Правда, следственное дело в их отношении фактически закончилось ничем. Прежние товарищи, теперь занимавшие видные посты в структуре Красной армии, сумели порадеть. «Мы же с вами одна каста, господа-с!»

В свою очередь, знакомство с подобными случаями в ходе расследования «Пермской катастрофы», несомненно, сыграло большую роль в формировании дальнейшего мировоззрения как Сталина, так и Дзержинского. Оба они лишний раз убедились, что бывшие офицеры – элемент классово чуждый. Доверять им ни в коем случае нельзя. Недаром в народе говорят: «Как волка ни корми…» Здесь, наверное, и следует искать корни будущих массовых репрессий в отношении высшего офицерского состава Красной армии.

Партийно-следственная комиссия проработала в Вятке и Глазове до 25 января. В результате её деятельности удалось серьезно повысить боеспособность и снабжение 3-й армии. Среди местных партийных органов провели масштабную мобилизацию. Одновременно командование Красной армии принялось спешно готовить собственное контрнаступление, с целью вернуть потерянные Пермь и Кунгур. Довелось в нём участвовать и Петроградскому кавалерийскому полку имени Володарского.

Наступательные планы, впрочем, имелись и у белой стороны. Ещё 14 января командир 1-го Средне-Сибирского армейского корпуса генерал-лейтенант Пепеляев сформировал группу войск под командованием полковника Урбанковского, которой и приказал ударить в образовавшийся между частями красных разрыв, с последующим поворотом на Оханск. Её наступление должна была поддержать и 1-я Сибирская стрелковая дивизия. Общее начало операции намечалось на 19 января. Однако и красные не дремали. Их командование тоже серьезно беспокоила зиявшая во фронте брешь.

17 января на захваченное накануне белыми село Дворецкое повели наступление 2-й Красноуфимский полк, рота самокатчиков и кавалерийский эскадрон при поддержке двух орудий 2-й Кронштадтской батареи. Им удалось с ходу захватить деревни Песьяны и Долгая, что объяснялось эффектом внезапности от неожиданно раннего часа начала атаки – в 3.00. Однако расположенное на высоком левом берегу реки Нытва село Дворецкое представляло собой гораздо более крепкий орешек. В течение дня красные пытались штурмовать его из низины, но, не добившись успеха, отошли. Потери при этом были очень велики.

Пользуясь сумятицей, царившей среди отступавших красных, штурмовой батальон Урбанковского, практически на их плечах, ворвался в деревни Осиповка и Косая. Но и большевики не собирались так просто сдаваться. Их командование прекрасно знало о прибывшей в Вятку грозной комиссии, и портить свою репутацию ещё одной неудачей никому откровенно не хотелось. Утром 18 января ударом с севера 255-й Рабоче-крестьянский полк 29-й стрелковой дивизии отбил Осиповку и Косую. Однако и он не смог продвинуться дальше на Дворецкое. Пока противники фактически остались «при своих».

К вечеру того же дня к находившимся в Дворецком штурмовому батальону Урбанковского и батальону 7-го Кузнецкого полка начало прибывать подкрепление в виде двух батальонов 8-го Бийского полка и две сотни 11-го Оренбургского казачьего полка. Белые принялись деятельно готовиться к дальнейшему наступлению на Очерский и Павловский заводы, с последующим продвижением к Оханску. Но тут в их планы вмешалась непредвиденная случайность.

Чуть раньше Петроградский кавалерийский полк имени Володарского спешно перебрасывался в Очерский завод. Давно было забыто прежнее щегольство в виде гусарских ментиков и доломанов. Оно и понятно. В ту зиму стояли суровые тридцатиградусные морозы. Ледяной ветер мёл вдоль дороги колючую поземку, больно сёкшую раскрасневшееся от холода лицо. Рядом, вдоль обочины, гудели и раскачивались телеграфные и телефонные провода.

– У-у-у, сволочь! – неожиданно выхватил шашку один из кавалеристов. – Порубать их надо, к такой-то матери!

– Зачем? – не сразу догадался Лев.

– Так по ним же небось буржуазия сейчас переговоры ведет!

– Хе! К чему рубить, когда можно послушать, о чем они там договариваются!

– Как это?

– А вот как! Несите полевой телефон…

Для вчерашнего студента и прапорщика военного времени не составило особого труда подключиться к телефонной линии.

– Вот, пожалуйста.

– А ты, парень, голова! – похвалил Льва подъехавший командир полка. – Надо и впрямь регулярное прослушивание телефонных линий организовать. Авось чего полезного и узнаем…

Идея, что называется, лежала на поверхности. Потому и пришла в голову не одному только Льву. Вскоре командованию красных сразу из нескольких источников стало известно о готовившемся белыми, 19 января, наступлении на Оханск. Возникла вполне реальная возможность упредить противника, заманив того в ловушку. Красные принялись срочно стягивать все имевшиеся в их распоряжении силы. Общее руководство операцией было возложено на начальника 30-й стрелковой дивизии Каширина. Кроме того, командир 1-й бригады 30-й стрелковой дивизии Грязнов, по собственной инициативе, договорился о совместном ударе по Дворецкому с командиром 2-й бригады 29-й стрелковой дивизии.